Молодая вдова протёрла потяжелевшие веки. Ни разу ещё не пробовала она догадаться, куда мог уйти таинственный ночной гость, и, задумавшись об этом теперь, почувствовала себя в ловушке.

Следы вели к начинавшемуся за поместьем лесу, а оттуда, пройдя по самой кромке, неизвестный вышел бы на земли Угеров, с которыми граничили владения пяти мелкопоместных дворян, бесчисленные деревни и речная переправа. Мог углубиться он и в чащу леса, служившую надёжным пристанищем для лихих людей, мог забраться в сани и уехать по Тевенскому тракту.

«Легче сказать, куда он точно не шёл. В Костомлоты и в крепость – это совсем в другую сторону», – заключила Гела, понимая, что довольствоваться ей придётся лишь этим выводом.

Размышления её прервал робкий стук в дверь. От неожиданности Гела вздрогнула, но быстро взяла себя в руки.

– Кто там?

Дверь со скрипом отворилась.

– Это я, матушка.

У притолоки стоял маленький сын Гелы и задумчиво выводил круги босой ногой.

«Он ведь может простудиться», – обеспокоенно подумала мать и похлопала рукой по кровати.

– Иди сюда, котик. Забирайся. Что случилось?

Мальчик мигом вскарабкался на широкую постель, и Гела заботливо укрыла его стёганым одеялом.

– Я боюсь спать один, – Патрик опустил голову. – Я знаю, что это просто деревья, но все равно боюсь, – и будто в доказательство его искренности на крышу обрушился сильный удар.

Патрик вздрогнул, а Гела вновь вспомнила свои ночные кошмары, холодные коридоры старого замка и зловещий грохот, не стихавший ни на мгновение. Сердце её сжалось от сострадания, и, ласково улыбнувшись, она потрепала сына по голове.

– Всё в порядке, котик. Они ведь снаружи, за окном. Сюда они не заберутся.

– Не заберутся, но… – Патрик залился краской. – Мне совестно, матушка.

– Отчего?

– Оттого, что боюсь и веду себя, как девчонка, – Патрик шмыгнул носом и поднял глаза на мать.



– А что худого в том, что быть девчонкой? – удивившись, Гела спросила первое, что пришло на ум.

– Не знаю, – Патрик пожал плечами. – Но дедушка вечно этим стыдит, стоит мне заплакать или напугаться. Выходит, это дурно.

С мгновение Гела сидела растерянная, потом коротко рассмеялась и нахмурила лоб, вспоминая обидные слова, какими награждала её в детстве нянюшка Анния. «Растяпа», «неряха», «неумёха». «Чего там всё вычитываешь, горе моё луковое? Не дело это для девки, женихов всех отвадишь!» Как живая предстала перед Гелой красавица Дина Угер, толковавшая о религии, как истинный богослов, и господин Жигимонт, пожиравший соседку жадными глазами. «Сударыня, у вас красота женщины, а ум мужчины», – восхищённо молвил он тогда и, вероятно, искренне считал сказанное комплиментом.

Гела вспыхнула и взяла руки сына в свои.

– Котик, твой дедушка – очень хороший человек. Но даже хорошие и умные люди порой говорят глупости. Запомни: быть девочкой не стыдно, и бояться не стыдно. Все мы чего-нибудь боимся, и истинная смелость в том, что признать свои страхи да встретиться с ними лицом к лицу.

«Если бы я сама знала, как это сделать», – мрачно подумала Гела, обнимая и целуя сына. Патрик крепко прижался к матери.

– Спи, котик, – прошептала она, откидываясь на подушку. В ту ночь кошмары не мучили Гелу.



К утру вьюга стихла, и Гела велела заложить сани. День выдался светлым, но зябким. Трескучий мороз щипал нос и окрашивал в алый цвет щёки, негреющее зимнее солнце слепило глаза. Явора выпросил у матери Патрик, но Гела не переживала. В знакомых с детства стенах Костомлот она всегда чувствовала себя в безопасности.

Крепость встретила давнюю обитательницу распахнутыми воротами и тревожным вороньим граем. Спустившись с повозки, дочь сгинувшего коменданта попросила кликнуть капитана Теребу и стала ждать во дворе, кутаясь в тёплый плащ и с неясным трепетом разглядывая могучие зубчатые стены. В детстве Костомлоты казались ей сильнейшей и незыблемой твердыней, поколебать которую не могли ни безжалостные годы, ни грозные вражеские орудия. Теперь она знала, что укрепления безнадёжно устарели, кладка местами осыпалась, и в нынешнем своём состоянии крепость не выдержала бы продолжительной осады. Потому-то, видать, и выписали этого архитектора из Тевена, столь дружного с управляющим Угеров.

«И всё же дядя прав: что-то здесь нечисто!» – твердила себе Гела. – «По всей стране сотни старых, полуразрушенных крепостей, в куда более плачевном состоянии, чем Костомлоты. А зодчего прислали именно к нам, словно готовятся к чему-то».



Чертя ногами линии на снегу, Гела сильнее хмурила брови. Нежданное внимание к Костомлотам озадачивало её.

«И нового коменданта прислали так скоро – всего через седмицу после исчезновения отца. Как будто пропажа здесь не причём, и отца давно уж намеревались сместить, назначив на его место кого-то более толкового… К чему же это? Только не к войне, иначе все помещики стояли бы на ушах».

И тут вспомнила она досужие разговоры о немощи дагтарского короля, и безумное предположение родилось в её голове.

– Нет, не может этого быть! – воскликнула она вслух и прикрыла рот рукой.



– Чего это быть не может? – послышался сзади грубоватый бас. Гела пошатнулась и зажала рот рукой.

Придя в себя, она обернулась и увидела перед собой невысокого, но мощного мужчину с огромными ручищами и маленькими хищными глазами. Окладистая чёрная борода придавала ему сходство с медведем, из открытого рта вырывались облачка пара.

– Ничего, просто размышляю вслух, – Гела стушевалась и опустила очи долу. Мужчина же, напротив, расправил плечи и заносчиво задрал голову. Смущение молодой помещицы прибавляло ему гонору.

– Я комендант Тереба, – небрежно представился он, почти вплотную подступая к Геле. Та попятилась. – А вы ничего так, миленькая! Дочка прежнего коменданта?

– Да, капитан Тереба, – сухо подтвердила Гела. Фамильярность служаки неприятно поражала её.

– Так а чего нагрянули? – комендант беззастенчиво пожирал Гелу глазами. – Папашка-то ваш здесь больше не служит, как все знают, – расхохотался он, обнажая пожелтевшие зубы.



Гела сглотнула слюну и сжала губы в тонкую полоску. Драгомира на её месте взорвалась бы и выбранила коменданта по чём свет стоит, Дина Угер одним словом вогнала бы наглеца в краску, но Гела лишь побледнела и отступила ещё на один шаг.

– Я бы хотела осмотреть вещи своего отца и, по возможности, отобрать что-то оттуда. Вы ведь их сохранили? – не глядя на Ансельма Теребу, поинтересовалась молодая женщина.

Бородатый служака хмыкнул, потирая огромные ручища.

– Ну-ну, снесли барахло в кладовку, – пробурчал он и, одним взмахом руки остановив робкие попытки Гелы объяснить, что она знает, где находится кладовка, и можно просто прислать туда ключника, отрезал: – Никаких холопов, я сам отворю.

Звеня болтавшейся на поясе связкой ключей, он стремительно пересёк двор и, проведя Гелу холодными коридорами с тяжёлыми сводчатыми потолками, поднялся по щербатой, полусгнившей лестнице и отпер низенькую дверь, открыв взору посетительницы маленькую квадратную каморку, заваленную отслужившим старьём.

Здесь не было ни единого окна и источником света служил лишь факел, по пути захваченный Теребой в одном из замковых помещений. Потрёпанные книги, обветшалая одежда, негодная мебель, старая посуда – всё было брошено в одну беспорядочную груду, погребённую под вековым слоем пыли и обвитую паутиной.

Поминутно чихая, Гела приблизилась к маленькой кучке вещей, из которой выглядывал старый кожаный колет отца, и вопросительно взглянула на Ансельма. Тот подтвердил её догадку кивком.

Гела присела на корточки и провела ладонью по костяной рукояти тонкого кинжала, первым приковавшего её взор. Чья-то безбожная рука отковыряла камни, некогда украшавшие тонкую резьбу из слоновой кости, клинок затупился на конце. И всё же в лучшие времена кинжал должен был стоить баснословных денег. Откуда пьяница Дамир Дутка достал настолько дорогую вещь?



Машинально сжав рукоять в кулаке, Гела скользнула взглядом по остальной собственности сгинувшего коменданта и остановилась на объёмистом фолианте в изношенной кожаной обложке. На первой странице красовалось название: «Искусство полководца, трактат о военной стратегии и тактике, авторства Радериха из Гразинте». Ниже уверенным аккуратным почерком была сделана приписка: «Собственность Дамира Дутки, хорунжего войск его высочества великого герцога Ринисского Вильема Второго». Гела ахнула. Она не припоминала, чтобы отец держал в руках что-либо, кроме чарки с горелкой, и не удивилась бы, если тот и вовсе разучился складывать буквы в слова. И чтобы этот жалкий, вечно причитавший бражник интересовался стратегией да читал такие заумные труды!

«Хвалился, что оказал герцогу Вильему какую-то услугу», – вдруг всплыли в голове Гелы слова трактирщика. Затем вспомнился страшный человек, запрещавший рассказывать, кем была загадочная «она», как живой предстал перед ней мужчина, тащивший свёрток к колодцу…

Ещё одна догадка, на сей раз ужасающая, явилась на ум молодой вдове, и тело её пробила ледяная дрожь.

«Нет-нет, не мог отец этого совершить! Ведь никогда он не был жестоким. Жалким, отвратительным – да, но не жестоким», – убеждала она саму себя, и тут же осознавала, что никогда по-настоящему не знала Дамира Дутку. Дочь видела в нём лишь презренного бражника, игрока, проходимца, но ведь когда-то этот человек читал трактат о военной стратегии и щеголял с дорогим кинжалом!

Гела сидела на корточках в немом оцепенении, невидящими глазами смотря на книгу и клинок, и вдруг чьи-то мощные руки обхватили её сзади и рывком поставили на ноги. Сердце молодой женщины ухнуло в пятки. Она рванулась было вперёд, но комендант Тереба только усилил стальную хватку. Его ладони скользнули выше и замерли на её груди. Геле показалось, что её сдавили в раскалённых тисках.

– Да ты ведь плоская, как доска, и ухватиться не за что, – прорычал Ансельм.

– Вы… Пустите меня, капитан, молю вас! – силясь унять дрожь в коленях, пролепетала Гела.



– Ну-ну, брось эти игрушки, со мной такое не выйдет, – рявкнул капитан. – Я-то понял, на что ты рассчитывала, хитрая маленькая сучка! Так я и поверил, что ты потащилась сюда за папашкиной рухлядью! – и он с силой развернул Гелу к себе. Чёрные глаза его горели звериным блеском.

– Капитан Тереба, это только ваши домыслы, – слова еле слетали в помертвелых губ. – Прошу вас, пустите.

– Поздно корчить из себя монашку, дура, – гаркнул он.

– Я… Я – родичка господ Юрховичей, сударь. За меня есть кому заступиться.

– Ха! Это твоему мальчишке или старику-свекру? – загоготал здоровенный детина. – Пускай попробуют, и я размозжу их дурные башки, прямо как висельнику Йино!

По щекам Гелы покатились слёзы, внутри всё обрывалось, кровь стыла в жилах. Она чувствовала у себя на груди грубую ладонь Теребы, видела, как другая его рука потянулась к юбке, осязала у себя в кулаке костяную рукоять кинжала… И тут неожиданная вспышка озарила Гелу. Набрав в лёгкие побольше возуха, молодая женщина со всех сил ударила Ансельма клинком в руку.

Скорее от неожиданности, чем от боли, комендант зарычал и на мгновение отпустил свою жертву.

Воспользовавшись предоставленной свободой, Гела рванула, как сумасшедшая, по знакомым с детства лестницам и коридорам.

Лишь оказавшись неподалёку от библиотеки и убедившись, что за ней нет погони, Гела остановилась и отдышалась. Веки её опухли и покраснели, подбородок дрожал, а рука, что есть сил сжимавшая спасительный клинок, взмокла от пота. Поминутно вздрагивая и глотая горькие слёзы, Гела клялась себе, что мерзавец-комендант поплатится за то, что пытался сделать. И вдруг, поражённая новой мыслью, она бессильно уронила голову.

«Конечно, дядя вступится за мою честь, но что дальше? Этот громила просто убьёт его, как сам и говорил. Нет, никогда, никогда, не смогу я открыть дяде то, что произошло нынче в Костомлотах!» – призналась себе Гела, и новая волна рыданий накрыла её.



Как во сне, ступала она по холодному коридору, то и дело утирая бежавшие по щекам слёзы, и, лишь через пару мгновений осознала, что слышит приглушённые голоса, звучавшие из-за неплотно затворённых дверей библиотеки.

– …мой должник, и я пришёл за уплатой, – Гела безошибочно узнала шепелявую речь Диниша Рена, управляющего Угеров.

– Как ты не понимаешь, Диниш! – голос второго мужчины был Геле незнаком. – Уж коли тебе захотелось в петлю – накинь её на себя сам, но не толкай меня туда же!

– Я жду планы через седмицу… Эдгар, – сказал Диниш, сделав особенное ударение на последнем слове. – Иначе… ты знаешь.

За месяц, проведённый в монастыре, Маржи здорово преуспела в приручении Горошка – так нарекла она своего юркого приятеля. Крысёнок больше не кусался и пытался убежать, теперь он брал еду из рук и порой дозволял себя гладить.

– Когда Фридрих сдохнет и я стану свободна, я заберу тебя с собой, – пообещала она Горошку. – Ты будешь есть столько хлеба, сыра и зерна, сколько в тебя влезет.

Дверь за спиной скрипнула, и Маржи резко вскочила, загородив Горошка, как раз догрызавшего кусок хлеба. К ней в келью без стука вошла Аглая Корф – дальняя родственница Саросси, приставленная приглядывать за неугодной племянницей короля.



– Мать-настоятельница велит тебе явиться пред её очи, – сухо доложила женщина. – Живо одевайся.

Аглая морщилась, будто перед ней смердела выгребная яма, и до побелевших костяшек сжимала пухлый молитвенник. В былые дни эта женщина могла быть хорошенькой, но теперь щёки её обвисли, волосы посерели, а лоб изрезали морщины.

– Я потрачу на одевание столько времени, сколько мне нужно, – огрызнулась Маржи. – Я – племянница его величества, и настоятельница меня подождёт.



– Ты – бесстыдница и позор нашего доброго короля, – Корфиха схватила тряпки, в беспорядке валявшиеся на крышке сундука, и швырнула их Маржи в лицо. – Настоятельница делает тебе честь уже тем, что соглашается говорить с тобой. Яблочко от яблоньки недалеко падает.

Маржи брезгливо фыркнула. Какая же Корфиха противная и увядшая, просто чучело! Хоть бы спрятала свои седые патлы – неприлично выставлять эту гадость на всеобщее обозрение! Маржи вспомнила, как стащила у госпожи Корф золотой напёрсток и выбросила в отхожее место, и злорадная ухмылка заиграла на её губах. Нарочито не спеша натянула она уродливое платье и гадкий старомодный чепец, закрывавший не только шею и волосы, но и щёки с подбородком. Это колючее, поношенное одеяние укутывало Маржи надёжнее, чем монашеские платья – здешних насельниц.

Аббатиса – очередная родственница Саросси, поджидала Маржи в своём маленьком уютном кабинете. Долговязая и подвижная, она наворачивала круги по комнате и теребила в жилистых пальцах чётки. У квадратного окошка, выходившего во внутренний дворик, застыла дюжая сестра-ризничий, на устланной подушками скамье сидел ответственный за богослужение священник.

– Вы звали меня, мать-настоятельница? – проигнорировав протянутую для поцелуя руку священника, спросила Маржи.



– Ты должна ждать, пока мать-настоятельница сама соизволит обратиться к тебе, – прошипела ей в спину Корфиха, но аббатиса подняла руки в примирительном жесте.

– Наши обеты призывают к смирению, госпожа Корф, – улыбнувшись, сказала она и шагнула навстречу Маржи. Настоятельница всегда держалась просто и незлобиво, но в последние несколько дней стала совсем уж благодушной, от чего у Маржи всякий раз завязывался узел в животе.



«Нет! Нет! Нет! Если с матушкой что-то случилось, они бы не стали об этом молчать. Это слишком жестоко даже для Фридриха и его прихлебателей», – убеждала она себя, и холодный комочек страха шевелился у неё в груди.

Краем глаза Маржи заметила, что сестра-ризничий направилась к двери, но не придала этому значения. Все её мысли устремились к больной матери. Она подняла глаза на настоятельницу и побелела, как полотно, когда та отвела взгляд.

– Маржана, я вынуждена сообщить вам горькую весть, – сказала настоятельница, и у Маржи внутри всё сжалось. – Дама Эльвера, принцесса Латонийская, ваша мать, на прошлой седмице отошла в лучший мир.

Маржи словно ударили в живот. Перед глазами всё поплыло, в горле перехватило, и она зарыдала, ломая руки и отчаянно мотая головой. Снова и снова проплывали перед её глазами картинки из детства: матушка, сидевшая за вышивкой или молитвой, в глухом тёмном платье и с янтарными четками на поясе. В одной из бусин увязла муха, и маленькой Маржи это казалось величайшей диковинкой.



– У меня есть для вас и другая новость, Маржана, – сквозь горестную пелену прорезался голос настоятельницы. – Ваш царственный дядя принял решение относительно вашей дальнейшей судьбы. Он очень милосерден к вам и не станет лишать вас ни жизни, ни свободы.

«Ах, дядя… Ненавижу его! Из-за него я так и не повидала матушку, пусть он сдохнет в мучениях!» – Маржи сжала кулаки.

– В своей бесконечной доброте его величество повелевает вам принять монашеский обет и горячими молитвами заслужить прощение Божеств за совершенные вами грехи.

Смысл сказанного дошёл до Маржи не сразу. С мгновение она стояла, икая от слёз и хлопая ресницами, затем сердце подскочило к самому горлу, кровь забурлила в жилах, в груди стеснилось дыхание. Не думая, Маржи сдёрнула с себя ненавистный чепец и опрометью бросилась к двери.

«Бежать! Бежать!» – вертелось у неё в голове. Она схватилась за дверное кольцо и со всей силой потянула его на себя. Дверь не поддавалась, и Маржи завопила, застучала кулаками, царапала створки, пока не содрала ногти. Её распирало от горя и ненависти, пот катился со лба, а горло давило, как железным обручем.



– Откройте, пустите! – сквозь рыдания кричала она. – Как вы смеете, я не хочу! Ненавижу вас всех! Чтобы вы околели, сгорели! Чтобы вас бесы забрали, как клятый Хадц!

Чьи-то могучие руки обхватили её сзади и силой оттащили от двери. Маржи кричала, кусалась, извивалась в этих железных объятиях, но всё было попусту. Разметавшиеся волосы хлестали её по щекам, она задыхалась, захлёбывалась в собственных слезах и соплях, изрыгала чудовищные проклятия и богохульства.

И тут в лицо ей хлынула ледяная вода. Маржи замерла, запнувшись на полуслове и как тряпичная кукла обмякла в державших её руках.

– Уф, укусила меня, бесноватая, – не ослабляя стальную хватку, пожаловалась крепкая монашка. – Её б связать, чтоб без новых неожиданностей.

Но сил на сопротивление у Маржи уже не оставалось, лишь слёзы струились по её щекам.

– Надеюсь скоро вы поймёте, что король в своей бесконечной мудрости пытается спасти вас от самой себя, вырвать из пучины греха, – строго молвила настоятельница. Она больше не казалась не смиренной, ни миролюбивой. – Но даже если вы ничего не поймёте, вы не можете ослушаться дядю. Ведите её в церковь, сестра.

В руках у аббатисы блеснули ножницы, и Маржи уставилась на них как околдованная.

«Они отрежут мои волосы. Мои чудесные, густые волосы», – думала она, и в груди расползалось липкое отчаяние. – «И даже когда волосы отрастут, никто их больше не увидит. Никто больше не будет мною восхищаться, делать комплименты, признаваться в любви. Моя жизнь пролетит впустую! Прямо как у матушки или у отца».



И в этот момент как со стороны она услышала свой хриплый, надсаженный голос:

– Но Фридрих мне не отец!

– Он ваш дядя и ваш король, – сказала настоятельница, нетерпеливо щелкая ножницами.

– Он мне не отец, – упрямо повторила Маржи и взглянула на аббатису сквозь прилипшие к лицу пряди. – Разве для пострига не нужно благословение отца? Я требую спросить его, и если он прикажет мне стать монахиней – да будет так.

Маржи выпрямилась, не сводя с настоятельницы пристального взгляда. Та нахмурила лоб и обернулась к священнику, будто прося совета, но он предпочёл сохранить роль безучастного наблюдателя.

– Да, таковы правила, в этом вам нельзя отказать, – наконец проронила настоятельница. – Я попробую донести вашу просьбу до двора.

«Во всяком случае я выиграю время», – лихорадочно соображала Маржи. – «А там, может, Фридрих издохнет раньше, чем меня успеют постричь».





Саросси добрался до Рахбара ближе к вечеру и тут же потребовал, чтобы его провели к Маржаниному отцу.

Винтовая лестница спиралью вилась ввысь, и с каждой новой ступенькой на душе у Саросси становилось всё гаже. Как наяву он видел перед собой Фридриха, тонувшего в груде одеял и подушек. Лицо короля походило на восковую маску, руки исхудали, грудь ввалилась, но в этом обтянутом кожей скелете пылала ненависть и жажда крови, и при мысли о Фридрихе у Саросси тряслись поджилки.

Всё шло так хорошо, пока дурная девица не отважилась противиться королевской воле! Как же разъярился на него Фридрих, хотя вины советника в этом не было. Он сделал всё, как надо, не его вина, что Маржана – отчаянная голова!

И вот он карабкался за тюремщиком Руперта на самую высокую башню Рахбара, весь взмокший, еле дышавший и дрожавший от страха. Никогда прежде не приходилось ему вызывать королевское неудовольствие, и теперь он в исступлении тряс головой, пытаясь отогнать жуткие картины будущего, которые услужливо подкидывало воображение. Вот он в цепях, толпа ненавидит его, желает ему смерти – совсем как принцу Руперту, в чьё узилище он поднимался, вот он взбирается на эшафот, а люди внизу хохочут, жуют яблоки и горячие вафли, кидают в него грязью…

Чувствуя, как силы оставляют его, Саросси схватился за каменную стену.

– Стой, – с трудом выдохнул он.

Тюремщик застыл ступенькой выше и даже не обернулся. В руке он держал факел, дрожащий огонёк которого разгонял кромешную тьму.

– Долго ещё? – немного придя в себя, буркнул Саросси.

Провожатый наконец соизволил посмотреть на именитого гостя.

– С два десятка ступеней. Если ваша милость желает, мы можем…

– Нет, ещё передохнём, – отрезал Саросси. Ему отчаянно хотелось развернуться и сбежать по лестнице вниз, усесться в свою карету и гнать лошадей на Фермидавель, подальше от ужасной темницы. Вместо этого он лишь сильнее вжался в стену и опустил глаза. Его большие толстые пальцы, унизанные драгоценными перстнями, дрожали в неровном свете факела, и Саросси вдруг вспомнился изящный тонкий кинжал с резной рукояткой из слоновой кости, инкрустированный серебром и рубинами.



Этот кинжал присвоил себе Дамир Дутка, когда принимал у сдавшегося принца оружие. Меч и охотничий нож солдат герцога Вильема – союзника Фридриха, как полагалось, передал начальству, но тот дорогой красивый клинок… Королевского сановника обдало жаром. Ведь и его, Саросси, богатство растащат голодные шакалы, гогоча, будут рыться в его закромах, хватать грязными ручищами его золочённые кубки, перебирать бесценные перстни, срывать со стен ковры и гобелены.

Он провел ладонью по лицу и перевел дыхание. Всё ещё может обойтись. С чего он взял, что принц Руперт не уступит? Стоит только заморочить тому голову, наобещать всяческих благ и послаблений… На что не пойдёт павший духом узник, если помахать перед ним надеждой, как морковкой перед ослом? Сам Саросси на месте принца был бы готов на всё.

Немного воспрянув духом, Верховный Судья окликнул тюремщика, и преодолев оставшиеся ступеньки, очутился в маленькой полутемной комнатке, где при свете единственного шандала играли в карты трое солдат. При виде нарядного посетителя они поднялись, но как-то лениво, без должного почтения, и Саросси, вопреки обыкновению, не нашёл в себе сил, чтобы поставить их на место. Взгляд его впился в тяжёлую, окованную железом дверь, сердце забилось быстрее, и советник Фридриха вонзил давно не стриженные ногти в ладонь.

Несколько секунд тюремщик провозился с замком, затем дверь поддалась, и глазам Саросси открылся пропахший сыростью коридорчик. В его конце виднелась ещё одна дверь, низкая – ниже человеческого роста, очень узкая и выглядевшая тяжелее первой. Пару минут – и тюремщик отпер её, дав Саросси напутствие:

– Когда захотите выйти – стучите изо всех сил, первую дверь оставлю открытой.

Войти получилось с трудом. Тучное тело никак не помещалось в узкий проём, и Саросси пришлось не только наклониться, но и повернуться боком. Едва ему удалось пролезть в эту дыру, как за спиной заскрипел засов. Саросси вздрогнул. С этим скрежетом он, казалось, терял связь с внешним миром.

«Ладно, это не должно затянуться», – ободрил он себя и, на силу приняв покровительственный вид, выступил из тени.



Камера была маленькой и очень скудно обставленной. У поросшей мхом стены стояло некое подобие кровати с драным матрацем, на обшарпанном дощатом столе рядом со стопкой книг красовалась пустая глиняная миска и щербатый кувшин с водой. В углу примостился маленький деревянный сундук. Окно было забито досками, так что узенькая щель между ними и одинокая масляная лампа оставались единственными источниками света.

Саросси с безразличием припомнил, что заколоченное окно – его рук дело. Вообще-то высокородных узников держали в достойных условиях, но Фридрих слишком ненавидел сводного брата, и любые наговоры на бывшего принца приносили ему своего рода удовольствие. Саросси был добрым подданным, всегда стремившимся угодить королю и, получив доклад о том, что бывший принц проводит часы у окна, преподнёс это так, будто тот высматривал тайных сообщников и подавал тем знаки. Окно тут же заколотили, а Дорфмайер – доверенное лицо короля – похвалил Саросси за бдительность. Верховный судья мысленно пожал плечами. Таким, как он, всегда приходилось изворачиваться, чтобы урвать свой кусок пирога, тут ничего не попишешь. Он не испытывал вины перед человеком, сидевшем на шаткой, колченогой табуретке, и всё же едва не вздрогнул, подняв на узника глаза. Увидеть того красивого молодого принца, которому он некогда служил, Саросси, конечно, не ожидал, но полностью седой старик, очень худой, с овпалыми щеками и потухшим, потерянным взглядом привёл посетителя в содрогание.

«Выглядит немногим лучше Фридриха, а тот ведь на смертном одре», – отметил про себя сановник.

– У вас нет жалоб? – наконец спросил Саросси, ибо заговаривать первым узник не собирался. – Вы узнаёте меня? Я барон Саросси, Верховный Судья его величества.

Бывший принц не проронил ни слова, продолжая смотреть в одну точку, и от этого блеклого, печального взора по спине у барона пробежал холодок.

«Может, он не в себе?» – подумал Саросси. – «Но тюремщик уверял, что он в полном рассудке. Слишком горд, чтобы отвечать?»

– Я принёс вести от вашей дочери, – продолжил он.

– Что? – глухо спросил узник, и его бескровные губы дёрнулись.

– Я принёс вам вести от вашей дочери, дамы Маржаны, – терпеливо повторил Саросси и, не дожидаясь приглашения, уселся на кровать. Та угрожающе заскрипела под его весом, матрац прогнулся.

– Она… Как она? – Руперт подался вперёд, погасшие глаза на секунду оживились, но тут, верно, какая-то мысль проскользнула у него в голове, и плечи вновь поникли, а губы болезненно искривились. – А почему ты, Саросси?



– Я уполномочен передать вам её просьбу… ваше высочество, – несколько замешкавшись, он всё же назвал узника старым титулом. – Ваша дочь, будучи девицей крайне набожной и благочестивой, желает посвятить себя Творцу и Хранителю. И для этой похвальной, святой цели она просит ваше благословение.

Лицо у Руперта вытянулось и словно окаменело.

– Фридриху мало меня, он хочет погубить племянницу?

Проклятье! Саросси чуть не выругался вслух.

– Вовсе нет, это желание самой Маржаны. Король лишь просил её заручиться вашей поддержкой, чтобы избежать толков.

– Я не стану этого делать, – резко перебил его бывший принц. – Можешь передать это своему королю.

У Саросси затряслись руки. Проклятье, и почему жена этого изменника померла так не вовремя? Он мог бы привести Маржану сюда и пригрозить ей бедами для матери, но с недавних пор принцесса Эльвера – покойница, и маленькая гадюка, конечно, выложит всё, как есть, стоит ей только предстать перед папенькой.

– Послушайте, ваше высочество, – Саросси попытался взять руку Руперта в свою, но тот отдёрнул ладонь, словно ужаленный, и цепи – ещё одно требование Фридриха – противно звякнули, – вы ведь не знаете её. Чего стоит вам просто сделать то, что от вас просят? А взамен с вас могли бы снять оковы, выделить добротную мебель и достойную одежду, улучшить питание, убрать доски с окна… Не обещаю, но постараюсь выпросить для вас право на прогулку по двору замка. При жизни Фридриха, конечно, ничего не выйдет, но он умирает, а наследник – сын вашей родной сестры – юноша добросердечный и милосердный. И всё, что от вас нужно – просто черкнуть пару слов для девчонки, которая вам, прямо скажем, никто. Какое вам дело до неё и до её участи?

– Я стану этого делать. Можешь убираться, – сказал принц и отвернулся.

Саросси побагровел, но быстро взял себя в руки. Этот изменник обязательно ответит за свою дерзость, но сейчас надо держать лицо.

– Не глупите, я предлагаю вам разумную сделку, – сказал сановник.

– Вроде той, что ты заключил с Вильемом?

– Не я один, Диниш тоже, – напомнил Саросси. – Это было единственно верным решением, как и то, что я предлагаю сейчас.

Лицо принца приобрело нездоровый сероватый оттенок, морщины обозначились ещё чётче. В серых глазах мелькнула искра – не ненависти, отвращения, он подался назад и покачал головой.

– Какая же ты гнусная тварь, Саросси, – его голос звенел презрением. – Как был гадиной, так и остался. Убирайся, прочь отсюда! Надеюсь, Фридрих успеет вздёрнуть тебя за неудачу. С него станется.



В голову ударила кровь, Саросси вскочил. «С Фридриха станется, с Фридриха действительно станется», – слова эти громом звучали в его мозгу, и он с ужасом вспомнил, как сдавшегося Руперта бросили к ногам единокровного брата. На глазах у рыдавшей жены и перепуганной малышки Катинки мятежнику связали руки и накинули на шею аркан. Так, на верёвке и поволокли к победителю под крики и улюлюканье солдатни. Зубы у барона предательски застучали, руки увлажнились. Он не смог выполнить приказ, он разочаровал короля, и, значит, очутится на месте этого униженного, закованного в цепи узника!

– Может я и тварь, но ты – глупец, – прошипел Саросси. – Ты думаешь, что спасаешь дочь, а сам роешь ей могилу. Заруби себе на носу: король всегда добивается своего. Сейчас зима, холода… Что мешает Маржане, скажем, простудиться на морозе и угаснуть после непродолжительной болезни?

Кровь отхлынула у Руперта от лица, он судорожно ухватился за цепь и шагнул назад. Саросси понял, что удар попал в цель, и внутри у него разлилось приятное тепло.

– Он не убил даже меня, – замотал головой Руперт. – Он не станет этого делать.

– Какой же ты дурак! – ухмыльнулся Саросси. – Тогда Фридрих был молод, полон надежд и не знал, что сталось с Катинкой. Теперь трона суплента ему не видать, и, умирая, он хочет обезопасить свою дочь от мятежей... вроде твоего. Ты-то никому не нужен, даже собственным дочерям, и никто за тобой не пойдёт, но твоя девица, если подобрать ей хорошего мужа, – другое дело.

– Она младшая дочь… – прошептал принц. Он сник, сгорбился, и стал ещё больше похож на старика.

– Ты тоже был младшим братом, – Саросси пожал плечами.

– Единственным законнорожденным и тем, кому отец завещал трон, – Руперт поднял голову, и глаза его метнули искры, а Саросси нервно сглотнул, вспомнив о тех письмах. По спине у сановника пробежали мурашки, ноги ослабели.

«Хватит об этом думать», – сказал он себе. – «Раз до сих пор они не объявились, то уже и не объявится. Столько лет прошло. И Лиела могла отдать Божествам душу».

– Ну, Маржана теперь тоже твоя единственная дочь. Тебе разве не говорили? – при воспоминании об этом деле Саросси затошнило от страха, но, превозмогая себя, он издевательски улыбнулся.

– Что? – принц приоткрыл рот и сделал ещё один шаг назад. Саросси продолжал ухмыляться, предвкушая скорую победу.

Ошеломить, огорошить противника, сразу вывалить на него ужасающие известия – совсем как оглушить того в бою и добить, пока не успел прийти в себя. Эту тактику Саросси подсказал своей кузине – аббатисе Огшталя, жаль только, что блудницу Маржану горе привело в ещё большее неистовство; но в том, что бывший принц заглотил наживку, сановник не сомневался.

– Твоя старшая дочь Катинка нашлась. Задушенная. Мёртвая. Она валялась непогребённая в канаве, протухшая и с выколотыми глазами. Вот, что делает король с теми, кто угрожает его власти. Впрочем, могу обещать, что тело Маржаны не станут уродовать и не оставят без достойных похорон. Приятного вам вечера… ваше высочество. Я прослежу, чтобы вас уведомили, когда дело будет кончено, – Сарроси сделал пару шагов к двери, и тут сзади лязгнули цепи.



Бывший принц протянул к нему руки, словно пытаясь остановить, лицо его одеревенело, на запавших щеках блестели слёзы. «Если бы с Маржаной было так легко!»

– Вижу, вы вняли голосу разума, – удовлетворённо кивнул Саросси, доставая из сумки злосчастный документ. – Всё уже составлено, от вас требуется только подпись.





– Госпожа Закржевская, у меня для вас новости!

Касьян Слезак подкараулил Гелу, когда та покидала лавку оружейника, где справлялась о найденном кинжале. Выходило, что клинок в своё время мог стоить небольшое состояние, и молодая женщина терялась в догадках, как её пьяница-отец сумел раздобыть такую дорогую вещь.

– Новости? – удивлённо переспросила она, глядя на молодого дознавателя. Тот раскраснелся и запыхался от бега, широкая шляпа соскользнула набок, усы забавно топорщились.

– О Рите Влешек, – кивнул тот, поправляя шляпу.

Воспользовавшись моментом, Гела наскоро спрятала кинжал в рукаве полушубка. Ей не хотелось, чтобы Касьян знал ни о её находке, ни об окончившейся кошмаром вылазке в замок. Всё это касалось её и только её. В конце концов, исчезновение отца могло быть самой обычной случайностью. С чего она взяла, что тот не мог напиться и заплутать где-нибудь в полях? Ничто пока не свидетельствовало об обратном.

– Барта съездил в тот монастырь – ну, помните, где она ночевала, – отдышавшись, начал выкладывать Касьян, – и куда приехал монах искать её. В общем, сказали ему, дескать, это был инквизитор, а саму Риту по ошибке приняли за сбежавшую из другой обители монахиню. Монахиню потом нашли в другом месте, так что… – Слезак развёл руками, а Гела нахмурилась.

– Но ведь по словам послушницы они перерыли гостевую комнату. И зачем? – Гела на мгновение задумалась, затем ахнула и схватила Касьяна за руку: – Скажите, а неизвестно вам, почему они приняли её за Пропавшую Принцессу? Почему прислали Барту? Ведь всё же сталось после вашей поездки в столицу!



Касьян неопределённо пожал плечами.

– Видите ли, только я приехал в Тевен – хотел осведомиться о Рите Влешек и показать портрет художникам, кто-то пустил слух, что убили Принцессу. Ну, меня и отправили к какой-то важной шишке, а там толком ничего не объяснили, лишь отобрали медальон и наказали возвращаться домой, – вздохнув, молвил он. – Я потом уже у людей Барты вынюхал, что на том портрете якобы покойная королева Фридриха.

– С чего бы Катинке носить с собой портрет давно усопшей королевы, жены её врага? – задумчиво пробормотала молодая вдова.

– Кто её разберёт, – Касьян почесал подбородок. – Барта знает – зуб даю – но молчит, старый индюк.

– Все равно он хочет угодить начальству, а не узнать правду, – неожиданно жестко произнесла Гела и сжала губы в тонкую линию. – Поведайте лучше, что ещё рассказал Йино. Ведь он переправлял Риту, так?

– Да у него мозги набекрень съехали от пьянства, – махнул рукой Касьян. – Сказал, что Риту сопровождал живой мертвец!

– Мертвец? – воскликнула Гела, широко распахнув глаза. В памяти мелькнуло покрытое струпьями лицо страшного человека и следом двухэтажное здание на развилке, заброшенные крестьянские хижины вдали, заросшие бурьяном поля и огороды.

– Вы не пужайтесь, сударыня, – Касьян понял её реакцию по-своему, – он же за седмицу без горелки ополоумел, вот и полезла всякая чушь в дурную голову.

– Пугайтесь, – поправила Гела. – Правильно говорить «пугайтесь». И я не боюсь, – слукавила она. – Только убеждена, что Йино не бредил, – она на мгновение задумалась, прикидывая, сможет ли найти заброшенную деревню, затем скривила губы и пристально взглянула на Касьяна:



– Если в скором времени я попрошу вас помочь, возможно, съездить со мной в одно место, вы не откажете?

Он подозвал трактирщика и заказал ещё пару чарок с подогретым вином. Гнетущее ожидание казалось Стефану нескончаемой пыткой. Он елозил на стуле, как на раскалённых углях, то и дело облизывая губы и оборачиваясь к двери.
– Могу я говорить откровенно, ваше высочество? – Конрад подался вперёд, уголки его рта опустились. – Далась вам эта девица, право слово. Лучше б мы сейчас и в самом деле охотились…



Первым желанием было вскочить и ударить кулаком по столу, и Стефан с трудом заставил себя усидеть на месте. Он сжал челюсти, глаза его угрожающе потемнели. На ум пришла Лея Эртор – сестра Брехта, так ловко убранная с глаз, стоило только приволокнуться за ней. Сколько он себя помнил, матушка и канцлер стояли за его спиной, дёргая за ниточки, как кукольники – деревянную марионетку. Но он – не кукла! Он – правитель Риниссы, будущий властелин Дагтары, и у него своя голова на плечах!
– Не ты решаешь, что лучше, Конрад, – неожиданно угрожающим тоном прошипел Стефан. – Я люблю Маржану и не позволю, чтобы её у меня отобрали.
Конрад открыл рот, будто намереваясь возразить, но промолчал. В этот момент двери в таверну распахнулись, и на пороге появилась грузная фигура Саросси. Весь в мехах и бархате, советник Фридриха щурился на свету и поминутно стряхивал с одеяний воображаемые пылинки. За широкой спиной барона стояло несколько слуг, напыщенных как индюки.
– Не гляди на него, – шепнул Стефан приятелю и сам склонился к чарке с вином. Сердце выпрыгивало у него из груди, руки так и чесались подставить Саросси нож к горлу. Пришлось воззвать ко всему своему терпению, чтобы не броситься к Верховному Судье и не наделать глупостей. Он обязательно поставит этого интригана на место, осталось совсем недолго!
Тем временем к Саросси подбежал услужливый трактирщик и, рассыпаясь в наилюбезнейших приветствиях, повёл к ожидавшим гостя комнатам.
Стефан состроил гримасу.
– Вот шельма! С нами наполовину не был так учтив!
– Это от того, что вы здесь инкогнито, – мрачно заметил Конрад. – Кабы вы не…
Стефан поднял руку, и капитан запнулся на полуслове.
Они провели в молчаливом ожидании ещё около часа, пока возня за стеной общего зала не стихла. Трактирщик вернулся к барной стойке – рукой он придерживал заметно потолстевший кошель.
Стараясь не привлекать к себе лишнего внимания, приятели проскользнули в полутёмный коридор, куда выходили комнаты для почётных гостей. Потолочные балки здесь слегка скособочились, пахло еловой смолой. Старые половицы поскрипывали под ногами, ступать приходилось крадучись.



Наконец Стефан остановился и прислушался к безмолвию, казавшемуся затишьем перед бурей. В общей зале звенели монеты – трактирщик пересчитывал полученное от Саросси золото, за дверями комнат кто-то топал, скрипели отодвигаемые стулья и жужжали приглушённые голоса.
Стефан судорожно соображал. Сюда выходило всего три двери, оставалось выяснить, за какой из них расположился Саросси. Можно было, конечно, вломиться в любую из комнат наугад – и так до тех пор, пока не сыщется пристанище всесильного сановника, но это произвело бы настоящий переполох, наделало шума… Стефан поёжился и тут же отмёл эту идею. При дворе он объявил, будто едет на охоту. И юноше не хотелось даже предполагать, что сделает Фридрих, если узнает правду.
Он всё ещё пытался разрешить эту каверзную задачу, как вдруг – какая удача! – из-за одной из дверей раздался гневный окрик Саросси:
– Бестолочь! Олух! – эти слова сопроводил удар какого-то предмета о стену и униженный лепет слуги.
Стефан невольно раскрыл рот. Медоточивый Саросси с его лживыми ужимками оскорбляет челядь и швыряется вещами, словно вздорная баба, – невероятно!
И всё же, цель была достигнута. Недолго думая, Стефан распахнул оказавшуюся незапертой дверь и стремительно вошёл в комнату.
Облачённый в шёлковую ночную рубаху и бархатный шлафрок, Саросси восседал на кресле у камина, держа ступни в подготовленной для него ванночке. Проворный камердинер с лицом таким же серым, как волосы, готовил для господина какое-то дивное снадобье. При виде двух незнакомцев, нагло вторгшихся во временные владения хозяина, он схватился за сердце, будто бы стал свидетелем неслыханного святотатства.
Саросси побагровел и сделал попытку вскочить с кресла. Ванночка под его ногами опрокинулась, и сановник едва не распластался перед камином, но ухватился за подлокотник и удачно приземлился обратно в кресло.



– Что вы себе позволяете? Вы хоть понимаете, кто я, а? – зарычал он и собрался было кликнуть стражу, но замолк на полуслове, узнав незваного гостя. Толстое лицо сановника побелело, затем пошло красными пятнами. Он разинул рот, обнажая клыковатые и на удивление здоровые зубы, выставил перед собой унизанные перстнями руки. – В-ваше в-высочество… – спотыкаясь, промямлил он. – К-какая честь… Ч-чем обязан радости видеть в-вас?
Саросси поднялся со стула – на этот раз удачно, – согнулся в низком поклоне и почтительным жестом предложил Стефану сесть. Герцог проигнорировал приглашение.



– Как съездили? – холодно бросил Стефан.
– В-ваше высочество, какая неосторожность с вашей стороны... – советник принялся ломать руки. – Что скажет его величество?!
– Он не узнает, если вы не доложите, – ответил Стефан.
Саросси вытер вспотевший лоб рукой и принялся кусать губы. Он переминался с ноги на ногу, встревоженный, ошарашенный.
– Что вы, ваше высочество, я – могила! Но позвольте вам попенять, мой дорогой принц, – вы поступаете неразумно. А если вас узнают по дороге, если на вас нападут разбойники? – сановник всплеснул руками.



– Вы не ответили на мой вопрос, – процедил герцог. – Принц подписал вашу гнусную бумажку?
Саросси затравленно огляделся по сторонам, словно ища невидимых союзников, и, не найдя, почти в слезах проговорил:
– Да, ваше высочество, подписал, но в самом деле…
– Покажи, – оборвал его Стефан и, видя, что барон замялся, добавил: – Живо.
Неверными шагами Саросси приблизился к красовавшейся на столе шкатулке, открыл её висевшим на шее ключом и протянул герцогу скрепленный подписью бывшего принца документ. Стефан с отвращением пробежал письмо глазами и сплюнул в сторону.
– В самом деле, выше высочество, вы так добры, если переживаете за недостойную девицу, но, молю вас, помыслите, как ваше излишнее милосердие может сказаться…
– Ни слова больше, подлец! – прорычал Стефан. В душе его гремела буря, вот-вот готовая обрушиться на голову мерзавца-советника.



Скрипя зубами, герцог смял злосчастное письмо и, в два шага преодолев расстояние до камина, бросил бумагу в огонь.
– Запомни, змея, – Стефан схватил Саросси за ворот белоснежной рубахи, и тонкая ткань порвалась в его пальцах, обнажая покрытую светлыми волосками грудь, – Если ты причинишь малейший вред даме Маржане, если вынудишь её принять постриг… я тебе этого не прощу.
– Смилуйтесь, ваше высочество! – захныкал Саросси. – Это приказ короля.
– Твой король не сегодня-завтра отдаст Божествам душу, – процедил Стефан, – и тогда государем стану я. Надеюсь, ты не захочешь получить меня во враги, а, Саросси? Потому что я обязательно припомню тебе насилие, совершённое над моей кузиной, заруби себе это на жирном носу!
– Но ваше высочество, что я скажу Фридриху?! – скулил сановник.
Стефан развернулся и направился прочь, бросив через спину:
– А это уже не моя забота.

Заброшенная деревня, близ крепости Костомлоты и одноимённого городка, великое герцогство Ринисское, 6 день от месяца Ирлин, 79 год Пятой Эпохи.

В окрестностях заброшенной деревни разливалась спокойная, умиротворяющая тишина. Слепящие лучи зимнего солнца пробивались сквозь заснеженные еловые ветви, искрами скользили по рыхлым сугробам.
Впереди, за заросшим жухлой травой полем, виднелись руины старого селения, и чем ближе к ним подходили путники, тем яснее становилось, что время безжалостно отнеслось к этому месту. От деревянных домишек остались полусгнившие каркасы, бывшие яблоневые сады разрослись и покрыли собой то, что некогда было загонами для скота, огородами и тропками. Тут и там попадались покрытые голубоватым лишайником коряги и груды побуревших камней. Вдали, сквозь обледенелые ветви деревьев проглядывала ветхая, прохудившаяся крыша – черепица опадала, на скатах зияли дыры.
Гела шумно втянула в себя студеный зимний воздух. Перед глазами у неё мелькали скелеты домов и остатки изгородей.
– Здесь так тихо… – проронила Гела. – Тихо и мирно.
– Вы не пуж… не пугайтесь, сударыня, – Касьян воинственно шмыгнул носом. – Ежели что, я вас в обиду не дам, всем злым духам намылю холку!
Гела от души рассмеялась.
– Хотела бы я на это поглядеть!
Они миновали разрушенную временем деревню и, пройдя небольшую еловую рощицу, упёрлись в запятнанные мхом стены.
– Каменная усадьба! – ахнула Гела. Никто в округе не мог позволить себе такую роскошь. Даже Угеры, и те довольствовались деревянным домом.



На негнущихся ногах Гела шагнула вперёд и, сняв перчатку, провела рукой по влажному шероховатому камню. На ум пришёл давний сон про маленькую девочку, одиноко блуждавшую в пустынных коридорах. «Там тоже были каменные стены», – подумала Гела, и тут же ей показалось, что холод, исходивший от заброшенной усадьбы, пробрался под тёплый рукав её полушубка.
Гела резко дёрнулась. Когда-то она была здесь. Была в этой усадьбе, смотрела из окна на человека со свертком, спешившего к забытому колодцу. Но тщетно она напрягала память, ухватываясь за неясные обрывки и силясь вытащить их наружу. События минувших дней всё время ускользали от неё, и Гела почти вживую ощущала, как ледяная когтистая лапа давнего ужаса выталкивает её в настоящее.
– Э… Сударыня… Госпожа Гела, с вами всё ладно? – взволнованный голос Касьяна окончательно вернул Гелу в действительность.
– Да, всё в порядке, – она отряхнулась, словно сбрасывая с себя остатки минутного забытья, и глупо улыбнулась, отметив, что дознаватель впервые назвал её по имени. – Здесь где-то должен быть колодец. Наверное, перед домом.
Они пошли вдоль стен, ища крыльцо. Явор гонялся за воронами далеко впереди, Касьян бездумно стряхивал снег с еловых ветвей.
– Дурное это место, вот что, – пропыхтел юноша, хмуро смотря вперёд. – Кабы ни вы, госпожа Гела, ноги бы моей здесь не было. Правду господин Угер сказал: «Какого прок… в смысле, что ты там забыл, Касьян?»



Гела остановилась как вкопанная.
– Погодите, господин Слезак. Вы, что, спрашивали про эту деревню у Томаша Угера?
Касьян пожал плечами.
– Он здесь всё знает.
Гела до боли прикусила губу и еле сдержалась, чтобы не закрыть лицо руками. «С таким же успехом он мог спросить прямо у Барты!» – от досады она притопнула ногой.
– Но ведь у Томаша Угера язык без костей! – с упрёком воскликнула Гела. Она живо представила себе, как довольный, розовощёкий благоверный Мелины беззаботно прогуливается по городским улицам, то и дело останавливаясь, чтобы поболтать с многочисленными знакомцами, похлопывает себя по круглому, как пивной бочонок, животу и доверительно сообщает: «Представляешь, старина, молодой Слезак – ага, тот, который в дознаватели подался – намедни мне целый допрос учинил! Прямо как Барта невестке Юрховичей, ага! И о чём, не поверишь! Ну да, о тех треклятых землях! На кой они ему дались – ума не приложу!»
Интересно, как скоро сплетни дойдут до ушей Барты? А Диниш, этот скрытный управляющий Угеров, поди, уже обо всём прознал!
– Сказали бы, что дело тайное, а так… – пробурчал себе под нос Касьян, и какое-то время они молча продирались сквозь колючки и жухлую траву.
Летом здесь должны были быть непроходимые дебри, но и зимой путь приходилось прокладывать силой. Сухие соцветия репейника цеплялись за одежду, нестриженные ветки деревьев хлестали по лицу, под ногами попадались еловые шишки.
Много лет назад, когда человек со свертком шёл к колодцу, усадьба ещё не пришла в такое запустенье. Было холодно, сыро, из господского дома успели растащить все ценные вещи, но сад ещё не разросся, в полях и огородах не буйствовали сорняки.
– Напомните, когда это место… опустело? – Гела едва заставила себя выдавить последнее слово.
– Давно, – неопределённо ответил Касьян, борясь с еловыми ветвями. – Вроде бы как я родился, а мне девятнадцать годков… – и тут он запнулся, жестом подзывая Гелу подойти ближе.
Отодрав прицепившийся к рукаву репейник, Гела продралась сквозь жухлую траву. За придерживаемыми Касьяном еловыми ветвями открывался вид на полуразрушенное крыльцо усадьбы. К щербатой известняковой лестнице, когда-то, очевидно, служившей предметом зависти всех местных помещиков, но теперь наполовину растащенной на камни, вела узенькая тропинка: непокорные сорняки здесь были выкорчеваны, коряги отброшены в сторону, мешавшиеся ветви острижены.
– Кажись, сюда кто-то частенько захаживает, – голос Касьяна предательски дрожал. – Убраться бы нам отсюда, а, госпожа Гела…
Но Гелу неудержимо влекло к этому дому. Она чувствовала: здесь, в этих стенах кроется разгадка её снов и – теперь она была в этом уверена – воспоминаний. У неё перехватило горло. Она нервно облизнула губы и подалась вперёд.
За разлапистыми ветвями хвойных деревьев угадывался бывший деревянный колодец. От сруба осталось только несколько трухлявых брёвен, изъеденных лишайником и припорошенных снегом. Неподалеку из земли торчала осиротевшая баба журавля, внутри колодец был засыпан.
Гела встала у разрушенного сруба, уставившись в заваленное снегом, ветками и грязью жерло колодца. И тут ясно – почти как в ту ночь в Старой Каменице – предстала перед её мысленным взором тонкая цепочка снегов на следу и невысокий, но хорошо сложенный человек с каштановыми кудрями, в беспорядке выбивавшимися из-под щегольской шляпы с рубином и пером. Человек, бросивший в колодец крупный сверток. Дамир Дутка. Её отец.
Сердце у Гелы забилось часто и громко. Не поворачиваясь, она обратилась к Касьяну:
– Господин Слезак, там… в колодце…



Он подошёл ближе и встал у Гелы за спиной. Явор продолжал лаять и гоняться за птицами где-то позади.
– Вижу, – дознаватель понял её по-своему. – И колодец засыпали. Пойдёмте-ка отсюда, честное слово.
Гела обернулась и посмотрела на заброшенный дом – уродливое каменное строение с беспорядочно настроенными флигелями, осыпавшейся крышей и узкими, как бойницы, окнами. У неё пересохло во рту, но не от страха.
– Полно вам, – махнула рукой она. – Мертвецы не станут прорубать тропинки и засыпать старый колодец.
– Зато лихие люди – станут. Или убивец той дамы, – поёжился Слезак. – Надо воротиться, госпожа Гела.
Но Гела лишь на несколько шагов приблизилась к крыльцу. Она не могла так просто повернуть назад – не теперь, когда столкнулась с прошлым лицом к лицу. Осталось только потянуть поржавевшее дверное кольцо, отворить тяжёлую скрипучую дверь, ступить под сумрачные своды старой усадьбы и – собственной памяти.
– Мы должны войти в дом, – упрямо твердила Гела, но Касьян не двинулся с места.
– Божеств ради, госпожа Гела, давайте уйдём! – он упрямо сложил руки на груди, нелепые рыжие усы смешно топорщились.
На Гелу накатило неожиданное раздражение. Никуда она не пойдёт, пока хотя бы мельком не взглянет, что там внутри старой усадьбы! Изводившие её ночные кошмары, две седмицы изнурительной лихорадки, кричащий ей в лицо Барта, ручищи коменданта на её груди – и всё это ради того, чтобы просто развернуться и уйти восвояси? Гела закипала всё больше. В конце концов, Касьян согласился помочь ей, а не решать за неё, чем следует довольствоваться, и когда уходить.
– Раз вы боитесь, можете подождать меня снаружи, – сухо произнесла Гела и, поднявшись на крыльцо, подозвала Явора. Она дёрнула железное кольцо, и дверь поддалась со зловещим скрипом.
В сенях пахло гнилью и запустением. Отсыревшие бревна на стенах покрылись змеевидными трещинами, за перевёрнутой скамьёй угрожающе зияла полутёмная дыра коридора. Толстая серая крыса не обратила на Гелу ни малейшего внимания и скрылась в норе лишь, когда на неё зарычал Явор.
По рукам у Гелы пробежал неприятный холодок, ей овладело безотчётное желание развернуться и убежать. От мрачного вида заброшенного жилища, сырого сумрака коридоров и жуткой истории этой деревни в жилах стыла кровь. И всё же, непреодолимое стремление узнать терзало душу сильнее животного страха. Гела сжала вспотевшую ладонь в кулак, перешагнула через скамью… и тут же вздрогнула от скрипнувших сзади половиц.
Она резко обернулась, но зацепилась за скамью краем юбки и, коротко вскрикнув, повалилась на пол. У Гелы перехватило дыхание, колени тут же отозвались саднящей болью. «Растяпа Гела!»
– Сударыня, вы в порядке? – Касьян в два счёта оказался рядом и подал ей руку, помогая встать.
– Кажется, да, – Гела критически осмотрела порванную юбку, задравшуюся перчатку и поцарапанную ладонь. – Вы перепугали меня, Касьян!
– Виноват, – он шмыгнул носом и устремил взгляд в затхлую темень коридора. – Вы… это… уверены, что вам туда надо?
– Говорю же: вы можете не идти, если боитесь, – Гела наморщила лоб.
– Нет уж! Не подумайте обо мне скверно, сударыня, я не трус! – Касьян выпятил грудь и так грозно фыркнул, что Гела не смогла сдержать короткий смешок.
Она решительно ступила в душную полутьму коридора и, хватаясь руками за стены, двинулась вперёд. Распахнутая настежь входная дверь пропускала под старые своды частичку дневного света, но ступать все равно приходилось с осторожностью.
Всё здесь было в пыли, грязи и паутине. Гела то и дело спотыкалась об обломки мебели и предметов обихода. Касьян семенил сзади, ругаясь и пиная разбросанную всюду рухлядь, Явор распугивал осмелевших от отсутствия людей крыс.
Толкнув первую дверь, Гела обнаружила маленькую, насквозь пропитанную затхлостью комнатушку – вероятно, когда-то она служила кладовой. Здесь не было ничего, кроме поломанных полок и драных тряпок: все более-менее ценные вещи давно растащили обитатели близлежащих деревень.
Следующая каморка – вероятно, одна из многочисленных людских – тоже оказалась пустой, но, отворив третью дверь, Гела ахнула.
У стены лежал набитый соломой выцветший матрац. Поеденное молью стёганое покрывало было неряшливо отброшено, расшитая подушка потемнела и покрылась сальными пятнами. В камине оставались почерневшие от сажи бревна, из-под крышки сундука высовывался край грубой материи. У очага стоял кувшин – слишком добротный по сравнению со всеобщим запустеньем. У Гелы гулко застучало сердце. Подтвердились подозрения Касьяна: усадьба явно не пустовала.
– Сударыня… – за спиной у неё послышался сдавленный шёпот юного дознавателя, и Гела резко обернулась к нему. Тот был напряжён и неестественно бледен. – Тот, кто здесь живёт… Он, кажись, скоро вернётся…
Гела проследила за взглядом своего спутника. В дальнем углу, на невысоком столике (или это была табуретка?) лежал недоеденный ломоть сыра и надкушенный мясной пирог, полузавёрнутый в белый платок с искусно вышитыми алыми розами.



Тело пробил озноб. На негнущихся ногах Гела приблизилась к столику и схватила платок. По добротной ткани расплылись жирные пятна, а красные розы казались круглыми кровавыми брызгами. Неподвижно глядя на заляпанную скатёрку, Гела вспоминала, как нянюшка Анния любовно вышивала эти цветы. Внутри всё съёжилось, а в носу предательски зачесалось.
Гулкие шаги из коридора донеслись до Гелы как сквозь мутную пелену, Явор оскалился и зарычал.
Гела всё ещё пребывала в неясном оцепенении, когда Касьян схватил её за руку и силой потащил к выходу, и тут дверь распахнулась, мелькнул топор, брызнула кровь, Явор смолк, а затем упал Касьян.
Сердце бешено заколотилось, словно стремясь проломить грудную клетку и вырваться наружу. Гелу затошнило от ужаса. Она взвизгнула и ринулась в угол, нащупывая рукой глиняный кувшин.



На неё надвигался живой мертвец – такой, каким его описывал Йино, и каким помнила его она сама.

Впереди что-то лязгнуло – Касьян обнажил старый отцовский кинжал. Подумалось: «Таким только рыбу чистить», и в стену с сокрушительным грохотом врезалось лезвие топора, так что Гела с Касьяном разлетелись по разные стороны, а мертвец, тяжело дыша, замотал головой.

Сквозь покрывало упавших на глаза волос Гела наблюдала, как Касьян протёр веки и, с бабаханьем оттолкнув от себя какую-то рухлядь, потянулся к своему кинжалу. Мертвец резко обернулся на звук и сделал шаг к юноше.

В голове гудело и грохотало, Гела вся обратилась в отчаянное ожидание. Ещё одно мгновение, – казалось ей – и Явор вскочит, зарычит, накинется на мертвеца, как когда-то на Барту. Но секунды превращались в минуты, а Касьян оставался один на один со страшным врагом, словно вышедшим из зловещей сказки.



И тут внутри что-то оборвалось. Помощь не придёт – поняла Гела, ни от собаки – раненной или напуганной, ни от кого другого. Они с Касьяном одни против этого жуткого существа, обладающего на удивление острым слухом и – её осенило – лишённого зрения!

Ещё не зная, что собирается делать, она встала на ноги и тихой мышью шагнула вперёд. Старые половицы скрипнули под ногами, и Гелу заколотило от страха, но уворачивавшийся от неумолимого врага Касьян производил столько шума, что её осторожную поступь не различил бы самый острый слух.



Гела подкралась ещё ближе. С каждым смутным шорохом её прошибал холодный пот, с каждым вздохом сердце подскакивало к горлу.

Что-то звонко брякнуло – Касьян сумел выбить из рук чудища топор, и противники покатились по полу, молотя друг друга кулаками, хрипя и рыча. Гела чуть не завизжала, когда изуродованные пальцы мертвеца вцепились Касьяну в шею.

Сейчас или никогда! Уже не заботясь о скрипящих половицах, она схватила топор и изо всех сил ударила нападавшего по голове.



Раздался отвратительный хруст, в лицо брызнула кровь, и Гела, на мгновение потеряв равновесие, с трудом удержалась на ногах. Она протёрла глаза и увидела, как Касьян, яростно откашливаясь и потирая покрасневшую шею, с трудом выползает из-под навалившегося на него тела. Рыжие волосы были взъерошены, усы торчали в разные стороны, глаза слезились.

– Вы в порядке? – Гела бросилась ему на помощь. Она вся была перепачкана в крови, как палач в пыточной.

– Кажись, да… Жить буду, – прохрипел Касьян и, чуть отдышавшись, пробормотал: – Что… что это было?

Они приблизились к распростёртому на полу телу и стали над ним, словно отдавая последнюю честь.



Покойник лежал ничком, широко раскинув руки и ноги. Из проломленного черепа сочилась тёмная кровь и мозговое вещество, волосы вокруг раны слиплись и казались совсем чёрными.

Под кожей у Гелы разлился тёмный жар, стоило лишь подумать о том, что это – её работа. Она забрала эту жизнь, собственными руками прикончила злобное, отвратительное, но всё же смертное существо: подкралась со спины и без колебаний зарубила. Её заполнило странное, доселе неведомое чувство.

«Как это, оказывается, легко – украсть чужую жизнь. Проще, чем стянуть пирог на кухне», – крутилось у неё в голове. Неужели ей понравилось убивать? Гела едва не ахнула, потрясённая этой догадкой.

Нет-нет, – твердила она себе, – она просто сделала то, что должно, вот и всё. Касьян был бы мёртв, не схватись она за топор, и она сама – тоже. Её маленький сын остался бы круглой сиротой! И всё же, чувствовала она, что-то поменялось в ней в тот миг, когда она раскроила чудовищу череп – ведь раньше она полагалась на защиту других: её возлюбленного Карлиса, Жигимонта, Касьяна, Явора…

Имя собаки острой иголкой вонзилось в её сознание. Почему он молчит, почему не бежит к ней?

– Явор? – из Гелы будто выкачали весь воздух.

Сердце сжало ледяным кольцом жуткого предчувствия, спина покрылась испариной. Не помня себя от ужаса, Гела медленно повернулась к двери и тут же зажала рот руками.

Окровавленный и бездыханный, пёс распростёрся прямо у порога. На лбу его зияла огромная багровая рана, правый глаз вытек, неподвижные лапы безвольно вытянулись.

Горло стиснул спазм, в глазах защипало. Ноги потяжелели, как закованные в кандалы, каждый шаг давался с трудом. Осторожно, словно боясь причинить мёртвой собаке страдания, Гела обняла Явора, уткнувшись лицом в грязную спутанную шерсть.

Это её вина. Её и только её. Чего стоило ей послушать Касьяна и убраться из зловещего поместья, не брать с собой Явора, не затевать эту дикую авантюру!

Гела вцепилась пальцами в спутанные белые космы Явора, как со стороны прислушиваясь к собственным всхлипам, шмыганью носом и чьим-то голосам в коридоре.

– Сударыня! Небось, ещё мертвяки идут! ­– выдохнул сзади Касьян, но Геле было все равно.

Пусть приходят и убивают её, как Явора: она знала, что заслужила. Пожалуй, всем станет легче, если она околеет. Разве что Патрик поплачет о матери да быстро забудет, как это бывает в его возрасте. Она и сама не помнила своей матери, хоть та и не умирала – просто уехала восвояси, оставив за спиной пьяного мужа и непутёвую дочь. «Вот и маменька тебя, растяпу, кинула», – заскрипел в голове голос нянюшки Аннии, ­– «Перед людьми ей стыдно было, горе ты луковое!»

Шаги загремели прямо у двери, похоронным боем отдаваясь в ушах Гелы. Она всхлипнула, поднялась, готовясь принять удар топора, и столкнулась лицом к лицу с раскрасневшимся от бега Жигимонтом.

– Гела, дочка, что с тобой?! – он шумно выдохнул и, ухватив Гелу за плечи, внимательно осмотрел её. – Ты не ранена, слава Богам! Что за дерьмо здесь стряслось, к погани собачьей?

Гела всхлипнула и задрожала, как в ознобе; лицо её распухло от слёз, выбившиеся из косы волосы прилипли к щекам.

– Я убила Явора, дядя… – почти не размыкая губ, прошептала она и заплакала навзрыд, уткнувшись Жигимонту в плечо.



– Разрубите меня надвое, коли я хоть что-то понял! – пробормотал Жигимонт и, мягко отстранив от себя Гелу, перешагнул через тело собаки. Взгляд его, скользнувший по топтавшемуся в углу Касьяну, остановился на зарубленном топором мертвеце. – А это что за хмырь?

– Мертвяк… ну, того, оживший… – подал голос Касьян.

Сзади кто-то прокашлялся.

– На ожившего не похож, – Гела обернулась на гнусавый голос и в ужасе отпрянула, узнав Диниша Рена.



Управляющий Угеров стоял, прислонившись к притолоке и почёсывая чернявую бороду. Лицо его, пухлое и смуглое, сохраняло привычно серьёзное выражение, но в бесстрастных глазах на мгновение мелькнул упрёк – Гела готова была в этом поклясться.

«Ну, конечно, Томаш Угер первым делом проболтался собственному управляющему», – догадалась она, – «А тот зачем-то побежал к Жигимонту. Знал, что за существо здесь обитает?»

– Да он нас чуть на тот свет на отправил! – выпалил Касьян. – Кабы госпожа Гела его топором-то не стукнула, мы б сами такими, как он, стали!

Сделавший было шаг к покойнику, Жигимонт остановился и ошарашенно посмотрел на невестку. Лицо его вытянулось, кустистые брови взмыли вверх. Он ущипнул себя за переносицу, словно в попытке убедиться, что не бредит, и Гела ощутила свинцовую тяжесть под ложечкой. Убийца Гела! Теперь и Жигимонт поймёт, что она такое, теперь и он возненавидит её, станет презирать! Ей захотелось зарыться как можно глубже в кучу рухляди – такой же отвратительной и бесполезной, как она сама, спрятаться как можно дальше, превратившись в одного из призраков этого проклятого поместья. Здесь ей самое место!

– Он убил бы Касьяна и меня, – с языка против воли слетели жалкие оправданья. – Он хотел это сделать, дядя!

Жигимонт глубоко вздохнул, всё ещё таращась на Гелу.

– Молодец, – в карих глазах его неожиданно засветилась гордость. – В жизни бы не подумал, что такая тихая девочка… – он перевернул покойника ногой и вдруг вскрикнул да отскочил, как ошпаренный. – Твою мать, это же прокажённый!

– Прокажённый? – Гела невольно ахнула, чувствуя, как затряслись её руки и душа ухнула в пятки. Проказа, чёрная немочь – от одного слова веяло могильной сыростью, гнилью Адских пучин, холодным дыханием смерти. Перед страшным недугом, до неузнаваемости уродовавшим обличье, а затем в мучениях сводившим в гроб, трепетали все; больных чурались, изгоняли из городов и деревень, вынуждали носить колокольчики, дабы звон оповещал здоровых людей об опасности.

Хуже всего было то, что никто не ведал, как передаётся эта болезнь. Предполагали разное: прикосновение к прокажённому, совместное купание или трапеза, простое нахождение в одном помещении. А это означало… Сердце у Гелы подпрыгнуло к горлу, стоило ей составить в уме нехитрую цепочку. Анния посещала этот дом, виделась с прокажённым, носила ему снедь, завёрнутую в платок с розами, а после возвращалась в Старую Каменицу и как ни в чём ни бывало принималась штопать одежду её, Гелы, сына, прикасаться к нему, говорить с ним! Внутри всё закипело, кровь бросилась в голову. Гела конвульсивно стиснула зубы – окажись сейчас Анния в этой каморке, она разрубила бы нянюшку топором, прямо как того несчастного, что напал на Касьяна.

«Ещё бы ему не напасть на нас», – мрачно подумала Гела. – «Узнай люди, что поблизости ходит эта зараза, здесь камня на камне бы не осталось».

Жигимонт оказался сообразительнее всех. Схватив Гелу за руку, он потащил её к выходу, Касьян, зажимая нос, бросился за ними.

– Надо забрать Явора, дядя, – спохватилась Гела, но Жигимонт неумолимо тянул её за собой.

– Не до того! – выталкивая невестку наружу, молвил он. – Бес знает, как передаётся эта болячка! Вот ведь дрянь, а вдруг мы все уже зачумлённые?!



В лицо ударил студёный зимний воздух, и Геле захотелось напиться им, как терзаемому жаждой не терпится глотнуть спасительной воды. Казалось, что прошла целая вечность с момента, как они с Касьяном ступили за порог этого проклятого особняка. Ещё каких-то полчаса назад она думала, что навсегда останется похороненной в огромном каменном склепе. Ещё каких-то полчаса назад Явор был жив…

На глаза вновь навернулись слёзы, но тихий голос Диниша Рена вырвал Гелу из её печальных дум:

– Проказу так просто не подхватить, сударь, – управляющий Угеров стоял в дверном проёме, держа на руках мёртвого Явора.

– С чего вы взяли? – шмыгнул носом Касьян. Руки у него дрожали, в глазах плескался суеверный ужас.

– Мне доводилось в своё время ухаживать за прокажёнными. В юности я был послушником при монастыре, – хмуро сообщил он и тут же добавил: – Из всех монахов, ходящих за прокажёнными, не заболевает и трети.

Что-то в этих словах показалось Геле подозрительным, но мысли о сыне снова заслонили собой все прочие догадки. Конечно, Рену легко говорить, ведь у него нет детей и нет насквозь лживой нянюшки, которая могла заразить её драгоценного мальчика… Страшно подумать!

– Это должно нас утешить, а? – Касьяна тоже не убедили слова Диниша. – А коли мы и окажемся в той самой трети?!

– А вы помолчали бы, молодой господин, – голос управляющего звучал бесстрастно, но Геле почему-то казалось, что мужчина взбешён, – И себя, и даму чуть не погубили.

Упрёк был несправедлив. Затея принадлежала Геле, не Касьяну, но молодая вдова пропустила слова Диниша мимо ушей. Она умыла лицо свежим снегом, стирая с себя кровь и слёзы. Гела жалела, что не умела летать и не располагала волшебными сапогами-скороходами – ей не терпелось очутиться дома и выгнать эту негодяйку Аннию. Старуха-няня, та, кто должна была печься о её мальчике, как о родном, каждое мгновение подвергала того смертельной опасности – что может быть несправедливее!

К Старой Каменице они добрались лишь к сумеркам. Двери им открыла сама Драгомира и тут же взвизгнула при виде кровавых брызг на платье невестки.



– Богов ради, девочка, что же ты творишь? А не как сама бы сгинула? Нас не жалеешь, о сыне бы подумала! – Драгомира прерывисто дышала, щёки её пылали.

– Я и думаю о сыне. Где Анния? – голос звенел как сталь, и Драгомира, на мгновение стушевавшись, попятилась.

Гела решительно пересекла горницу и остановилась у прялки, за которой горбилась сварливого вида старуха. Тревога Драгомиры, казалось, нисколько не передалась почтенной служанке. Не поднимая глаз на воспитанницу, нянюшка привычным движением сучила нить и вращала веретено – работа спорилась в её морщинистых руках.



– Я была в поместье Чермаков, Анния, – громко произнесла Гела и, не дождавшись ответа, рявкнула: – Встань и взгляни мне в глаза!

Анния отложила пряжу и поднялась. Окинула молодую хозяйку отстранённым взглядом – платье у Гелы было заляпано кровью, подбородок воинственно выпячен, глаза горели. Нянюшка согнулась ещё больше, словно на плечи ей легло тяжелое коромысло, и закусила губу.

– Ты убила его. Убила моего сыночка, – проскрипела она. – Может, оно и к лучшему.





Во дворе сложили большой костёр для одежд Гелы, Касьяна и Жигимонта. Без лишних споров все трое скинули с себя дорогие зимние платья, даже конопатый дознаватель, считавший гроши, спешил расстаться с единственным своим тулупом. Заупрямился только Диниш Рен, объявивший всё бессмысленным расточительством.

– Разбрасываетесь хорошей одеждой, – покачал головой он. – Говорю же: проказой так просто не заразишься.



Его слова пропали втуне, а Гела, уже переодетая в старое шерстяное платье, смерила его скептическим взглядом. Она не доверяла Рену. То, что раньше казалось сдержанностью, природной немногословностью, ныне предстало перед Гелой в ином свете. Неизменное бесстрастие маленького чернявого толстяка зарождало в душе смутные подозрения, а подслушанная в крепостной библиотеке беседа придавала им весу. Кем был таинственный Эдгар, и что за планы хотел от него господин Рен?

Судорожно грызя ногти, Гела наворачивала круги по горнице. Взвинченный голос Драгомиры мешал сосредоточиться: тётка честила злополучную Аннию на чём свет стоит, и Гела мстительно порадовалась. Не хотела бы она попасть Драгомире под горячую руку! Жигимонт молча обнимал жену за плечи, притихший Патрик устроился на подушках и расширенными от удивления глазами наблюдал происходящее, Касьян, переодевшийся в старое платье господина Юрховича, висевшее на нём, как на вешалке, теребил усы и возмущённо фыркал в такт крикам Драгомиры.

– Как ты могла, нянюшка? – улучив момент, когда тётка умолкла, Гела быстро подошла к Анние. Старуха продолжала прясть. Заученным, механическим движением она крутила веретено, со сверкавших жутким блеском глаз не скатилось ни слезинки.

– Я ведь почитала тебя за родную, – не дождавшись ответа, продолжила Гела. – Не помню, знала ли я когда-нибудь, что значит иметь настоящую семью, но тебе я отдала ту любовь, что, верно, предназначалась для матери! Я сносила твои колкости и вечные упрёки, а, выйдя замуж за Карлиса, взяла с собой в Каменицу. Я доверила тебе самое дорогое – своего ребёнка! И чем ты отплатила мне, Анния?

Внутри что-то дрожало и звенело, как натянутая до предела струна. Нервы у Гелы были напряжены, руки сами сжимались в кулаки, у рта обозначилась жесткая складка. Весь страх, всё смущение и неуверенность вдруг разом испарились, уступив место холодной решимости.



«Худшее я уже сделала, бояться мне нечего», – мрачно повторяла она самой себе.

– Ты бы также поступила, окажись ты в моей шкуре, – не отрываясь от пряжи, пожала плечами нянюшка.

– А ты, старая ведьма, всё сделала, чтобы она… мы все оказались в твоей шкуре! – вспыхнула Драгомира.

– Да как бы вы оказались, барыня, – буркнула нянька, – коли болячка эта от злого наговора берётся.

– Экая чепуха! – фыркнул Касьян. – Все ж ведают: проказу Божества насылают за грехи. Надобно нам к папаше Климешу наведаться. У него точно найдётся заговоренный камешек или зуб какой мученицы.

Жигимонт громко хмыкнул, Диниш приподнял брови.

– Вы бы лучше к портному наведались и не тратили деньги на ерунду, – молвил управляющий. – Хороший тулуп на костёр отправляете.



– А вы мои гроши не считайте, сударь! – ощетинился Касьян.

Рен держался невозмутимо, но Гелу не покидала уверенность, что под напускной флегматичностью бушевало пламя пожара.

«Не очень-то умно со стороны Касьяна цапаться с этим человеком», – подумала Гела, вновь вспоминая подслушанный в крепостной библиотеке разговор. Она рискнула бы и спросила Диниша напрямую, но не сейчас, в окружении всей своей семьи, Касьяна и злосчастной нянюшки, к которой имелись куда более трепещущие вопросы.

– Той ночью, когда я слышала шаги в коридоре, – начала Гела, и голос её становился жёстче с каждым словом, – Это был твой «сыночек», ведь так, Анния?

– Я это была, я, – буркнула в ответ старуха. – Не настолько я рехнулась, чтобы его сюда звать. Сама бы к Чермакам ходила, да стара уже, силы не те. Так и встречались на краю деревни. Снедь я ему всякую давала, рубашки шила, а что мне ещё делать-то прикажете?

– Прикажу выметаться отсюда! – вновь подала голос Драгомира. – Немедленно! Прямо сейчас! И нечего здесь разносить болезнетворные миазмы! Рубашки она ему шила, кошмар-то какой!

– Да куда ж я прямо сейчас пойду, барыня? Ночь на дворе! – нянюшка ахнула, широко раскрыв глаза. Страх за собственное будущее поразил её сильнее гибели сына.



«Она итак считала его мёртвым», – поняла Гела. – «Так ведь оно и есть: даже по закону эти люди все равно что мертвецы».

Гела шумно втянула в себя воздух. Её сковала странная усталость, захотелось забраться под одеяло и позабыть обо всём на свете.

– Я и не знала, что у тебя были дети, Анния, – протерев потяжелевшие веки, сказала Гела.

– Дура я была по молодости, – вздохнула старуха. – Принесла в подоле. Ну, родила, оставила ребёночка у матери с отцом – у нас-то, деревенских, с этим проще, – сама нанялась к Чермакам. Я потому про этот дом и вспомнила, когда с сыночком моим хворь эта приключилась…

– Няня, – впервые за весь вечер Патрик открыл рот, – Ты, что, была в том доме, когда их всех упыри унесли? А как же тебя не нашли, ты хорошо спряталась?

– Ты чепухи-то не мели, молодой барин, – проворчала Анния, – Я тогда домой отпросилась, на свадьбу сестры. Вот и пронесло меня… Я уж обратно собиралась, как пришла весть, что из поместья-то и окрестной деревни все куда-то делись: и люди, и скотина. Уж не знаю, упыри там побывали, или ещё что стряслось… Я-то потом пошла нянькой в дом коменданта Дутки, как раз от него тогда жена укатила, и папенька ваш, молодая барыня, один с вами остался. Забот у меня с вами, скажу, выше крыши было, так что я больше о том поместье и не вспоминала, покуда не понадобилось.

– А госпожу Влешек сын твой укокошил? – хмыкнул Касьян. – Йино-то, стало быть, правду твердил, когда о мертвяке рассказывал.

Анния тяжело вздохнула, и Геле вновь показалось, что на плечах у той лежит невидимое коромысло.

– Не знаю, барин, – прозвучал ответ, – Сыночек-то мой, как вырос, так в город укатил да и свернул ну дурную дорожку. Вот уж не знаю, что за дела у него с той дамочкой были, да и были ли вообще… Только вы-то поймите, барыня, – старуха повернулась к Геле, – мать она всегда мать. Как я могла его в беде-то бросить? А вас он не со зла прибить пытался, просто коли кто чужой узнал бы, то и его, и меня на вилы бы подняли.

– И правильно бы сделали! – отчеканила Драгомира, а Гела в раздумьях кусала себя за ноготь. Слишком много мыслей, порой противоречивых, роилось у неё в голове. Давно отступила безудержная ярость, и Гела могла бы уже пожалеть Аннию, кабы не опасность, которой та подвергала Патрика. Нет, не могла она доверять женщине, с такой лёгкостью подставившей её сына – её единственное дитя – под страшную угрозу! Но и выставить на мороз ту, что вырастила её, заботилась о ней, казалось Геле кощунством.



– Хорошо, Анния, – наконец сказала она. – Я позволю тебе остаться здесь до тех пор, пока ты не найдёшь жильё, и выделю скромное содержание. Но чтобы до твоего отъезда я не видела тебя рядом со своим сыном. Надеюсь, это понятно?

Анния молча кивнула, Драгомира открыла было рот, чтобы возразить, но тут распахнулась дверь, и на пороге, отряхиваясь от снега, появился Яромир Барта.

– Что здесь происходит? – вместо приветствия буркнул он, буравя Гелу грозным взглядом. И та, вопреки его ожиданиям, не дрогнула, лишь выше задрала голову и холодно объявила:

– Господин Барта, мы нашли убийцу Риты Влешек.

«Интересно, сколько ему лет? Всяко больше тридцати, а то и сорока, но по внешности не догадаешься», – подумала Гела.
– Уже встали, господин Рен? Надеюсь, Вам хорошо спалось, – она бесшумно приблизилась и поставила свечу на стол.
– Неплохо, благодарю, – Рен склонил голову и придвинулся ближе к столу, пропуская Гелу. Она уселась на место Жигимонта и, кликнув девочку, растапливавшую камин, велела той принести ещё одну чарку.
Повисло напряжённое молчание, нарушаемое глухим чавканьем Диниша и дребезжанием посудин на кухне. Время текло вязкой патокой, за окном занималась заря.
– Я ожидал, что Вы придёте, – наконец проронил Диниш, и Гела бросила на него косой взгляд.
– Ожидали? – она отчего-то почувствовала себя неуютно, поёжилась как от холода.
– Догадывался, что Вы не заснёте, – уточнил Рен. – Что Вы искали в том месте?



Подошла служанка, поставила на стол чарку и убежала на кухню.
– Не знаю, – Гела повела плечом. – Мне кажется, это… несколько не Ваше дело, господин Рен, – помедлив, добавила она.
Она отхлебнула тёплого молока и облизнула губы. При воспоминании о свёртке, брошенном в колодец её отцом, Гелу пронизывал леденящий могильный холод.
«Надо будет раскопать колодец, как только потеплеет», – с мрачной решимостью подумала она и подняла взгляд на Диниша. Толстое лицо его оставалось непроницаемым, чёрные глаза поблескивали в неровном свете свечи.
– Возможно, – Рен опустил голову, слегка нахмурил чёрные брови, – но и не Ваше тоже. На Вашем месте, госпожа Закржевская, я бы оставил всё это Барте. В конце концов, это его работа.
– Только он счастлив от неё отделаться, – неожиданно для себя выпалила Гела. – По мне, так он с радостью проглотил объяснение, что убийца – тот прокажённый.



– А Вы, стало быть, в это не верите? – Рен искоса взглянул на Гелу, поскреб бороду.
– Я? Нет… скорее нет, чем да, – растерянно протянула Гела, затем мотнула головой и, пристально взглянув на Диниша, произнесла: – Но Вы правы: это меня не касается.




Фермидавель вырос на излучине Эгре, нёсшей свои бурные воды в Тёмное море, и уже к концам Четвёртой Эпохи распростёрся по обоим берегам великой реки. Это был город купцов и аристократов, ремесленников и попрошаек, церковников и банкиров. Шумный, грязный и многоликий, он с первого же дня поразил воображение Стефана, но всё это не шло ни в какое сравнение с тем великолепием, которое открылось ему сегодня, в день его свадьбы и, вступая под руку с Эриной под купола Главного храма, юноша еле сдерживался, чтобы не разинуть рот.
Храм был таким высоким, что казалось, будто шпиль его царапал затянутое серыми облаками небо. Белоснежный сводчатый потолок тонкими змейками пробегали нервюры, из точек их пересечения спускались витые колонны, разделявшие здание на три нефа. Из неглубоких ниш глазели ярко расписанные скульптуры, впереди сверкал позолотой резной алтарь, охраняемый по бокам высоченными статуями Богов – Воина-Хранителя с обнажённым мечом и Девы-Творца со Священной Чашей.
В глазах у Стефана пестрило от бурного, разноцветного великолепия одежд и драгоценностей, и краше всех, несомненно, вырядили юную невесту. Пышное платье из белоснежного шёлка сплошь расшили золотом и крупными жемчужинами, русые локоны, волнами спадавшие до пояса, покрыли тончайшей кружевной фатой, на шее, руках и в ушах у принцессы яркими огнями переливались самоцветы. И всё же, Эрина не казалась счастливой, ладошка её была холодной и будто неживой.



«Я ведь совсем не знаю её», – подумал Стефан, опускаясь на бархатную подушечку для коленопреклонений. Облачённая в белоснежные кружева Эрина стала по его правую руку. На точёном личике принцессы не было ни кровинки, скульптуры в нишах казались намного живее этой мраморно-бледной девочки.
Фридрих сдержал своё слово и не выпускал дочь из-под замка до самой свадьбы, громогласно объявив, что печётся о её безопасности. Казнённый на днях граф Крауз якобы замышлял похищение принцессы, и Стефан с неохотой признавал, что здесь дядя мог оказаться прав.
«Герцог Леверн явно предпочёл бы видеть на троне свою племянницу», – мрачно говорил себе Стефан, пока губы его повторяли заученные слова брачной клятвы. Брат королевы Летиции, Клемент Леверн, богатейший из дагтарских магнатов, так и не явился в столицу, сославшись на недомогание. Приехал, правда, его средний сын и привёз целую роту личной охраны на случай, если Фридрих решит обзавестись заложниками.
– Берёшь ли ты Стефан, великий герцог Ринисский, в жёны Эрину, принцессу Дагтарскую? – вопросил увешанный драгоценностями епископ, и Стефан, сам дивясь твёрдости своего голоса, ответил:
– Беру.



Епископ Фермидавельский – приземистый человечек, неприлично молодой для своего сана, обратился с теми же словами к Эрине. Та, глядя в пол, прошептала:
– Да.



– Так испейте же из одной чаши, как отныне предстоит вам испивать все радости и горести на двоих.
Из храма их вынесли на паланкине под перелив праздничных колоколов. Толпа ликовала, исходилась в восторженных возгласах и приветствиях, и Стефан малость приободрился, хоть ощущение нереальности происходящего всё ещё преследовало его. Он улыбнулся, помахал горожанам рукой, кивнул раздатчику милостыни. Эрина, эта незнакомая худенькая девочка – его жена, точно окаменела. Ни дать, ни взять, настоящая кукла, тусклая и безголосая.
Торжественная процессия двинулась через площадь к замку Кравинкель. Колокола продолжали трезвонить, от гомона сотен возбуждённых голосов закладывало уши. Маленький епископ шествовал впереди, по-важнецки выпятив круглый, как бочонок, живот, и размахивал золочённым кадилом. За ним с песнопениями вышагивала целая армия церковников рангом пониже; крепко сбитые слуги тащили на своих горбах паланкин с новобрачными и носилки поменьше с матерью жениха, разодетая в пух и прах свита замыкала процессию.
В Кравинкеле дали большой пир в честь молодожёнов и праздника Новолетия. Столы ломились от самых изысканных кушаний, алыми реками лилось лучшее лернийское вино, сотни свечей озаряли огромную залу, повсюду звенели возбужденные голоса.
Сам Чёрный Фридрих, удостоивший это торжество своим присутствием, не мог отравить всеобщую радость. Он исхудал до костей, лицо сильно осунулось, на висках проступила болезненная желтизна, и всё же в последние несколько дней силы, казалось, вернулись к королю, и тот, опираясь на руку верного Дорфмайера, с трудом доковылял до огромного резного кресла на помосте.



– Он считает, что короля отравили, – наморщила носик Лисси, хорошенькая фрейлина принцессы Эрины. – Только по мне, это вздор.
Лисси Дорфмайер приходилась королевскому духовнику дальней родственницей, а с роднёй у того были давние счёты: две ветви почтенного семейства жили как кошка с собакой. Зерно злобы, посеянное мелкой склокой, подробностей которой не знала даже Лисси, за долгие годы разбухло и пустило цепкие корни в людские сердца. Одно дорогое существо было у старика на белом свете – король Фридрих, и тот чах на глазах у всего двора.
Стефан вдруг почувствовал себя виноватым в том, что не испытывал к Дорфмайеру ни малейшей жалости. Будь тот хоть капельку приветливее и не преследуй бедную Маржи… Стефан мотнул головой, отгоняя ненужные мысли. Лисси Дорфмайер невольно напоминала юному герцогу кузину Маржану – пусть внешне девушки и не слишком походили друг на друга, во фрейлине светился тот живой, насмешливый огонёк, которого, увы, не было в Эрине.
– Я слышал, такое бывает перед… – Стефан споткнулся, не договорив. Кадык подпрыгнул на его горле. Лисси в ответ глубоко вздохнула и плеснула лернийского со специями в опустевший кубок Эрины.
– Его величество поправится. Иначе и быть не может, – она неуверенно повела плечами.



Стефан отхлебнул немного вина и через силу проглотил кусок нежнейшего цыплёнка в миндальном соусе. Один вид дяди – этого ходячего трупа, скелета, обтянутого кожей, – напрочь отбивал у юноши аппетит, и Стефан только и мог гадать, откуда в мире столько нелепостей.
На небольшом возвышении, под алым бархатным балдахином сидел умирающий на глазах человек. Он яростно откашливался кровью, даже не пытаясь это скрыть, едва ворочал языком, отвратительно смердел – и никто не смел признать очевидное лишь потому, что он был королем.
«Похоже, в обозримом будущем я не вернусь в Риниссу», – мрачно заключил Стефан. Мысли в голове шли вразброд, горло перехватило. Взгляд скользил по беспечным лицам, но неизменно возвращался к королю, и к горлу волной подкатывала тошнота.
– Не желаете поплясать, душенька? – Стефан повернулся к молодой жене – как непривычно звучало это слово! – Надеюсь, теперь вы разрешите называть вас так?
Эрина подняла голову, в ярком свете огней её личико казалось мертвенно-бледным, но хоть не трупно-серым, как у отца.
– Благодарю вас. Нет, – ответила она, отчего-то избегая смотреть Стефану в глаза. – Можете называть, как вам угодно… муж мой.



– В таком случае, – спросил Стефан, – Вы не станете возражать, если я уйду танцевать без вас?
– Не стану, – молвила Эрина и вновь уткнулась глазами в тарелку.
Стефан поднялся. Он ощущал некоторую скованность, хотелось зевнуть и потянуться. Тут и там сновали слуги с подносами, молодёжь в центре зала отплясывала задорную гальярду. Под звон бубенцов пары подскакивали, кружились; звонкий смех сливался с бурной, энергичной мелодией.
– Позвольте, выше высочество…
Стефан резко обернулся на голос. Перед ним стоял крепко сбитый мужчина с тонкими пшеничными усиками и обтянутыми синим атласом худыми ногами. Юноша мысленно напрягся, брови сами сошлись к переносице. То был Райко Леверн, средний сын герцога Клемента – кузен Эрины по матери.
– …позвольте, ваше высочество, поздравить вас с двойным праздником. Свадьба в день Новолетия – это к счастью, – Райко радушно развёл руками. – Да и как может быть иначе, моя прелестная кузина – само очарование.
«И всё-таки её не сравнить с другой моей кузиной», – упрямо подумал Стефан и, выдавив из себя улыбку, поблагодарил новоявленного родича.
– Знаете, ваше высочество, мы ведь теперь породнились, – с улыбкой продолжал Райко, а на душе у Стефана заскребли кошки, – не говоря уж о том, что вы – наш будущий король. Это вдвойне обязывает меня к честности, не находите?



Подозрение кончиком иголки кольнуло Стефана в душу. Он никогда не слыл искушенным политиком, но одно знал точно: когда хитрец, вроде Райко, заговаривает о честности – жди подвоха. И хорошо, если только подвоха.
– Не понимаю, к чему вы клоните, сударь, – Стефан прищурился и помотал головой.
– Буду предельно откровенен – Фридриху осталось недолго, – Райко перешёл на шёпот и воровато огляделся по сторонам. – И при этом дворе, ваше высочество, есть люди, которым не по нраву ваше скорое воцарение. У принца Руперта, говорят они, куда больше прав, к тому же, он не чужак.
– Вы предлагаете мне убить его? – Стефан поперхнулся.
– Богов ради, конечно же, нет! – засмеялся Райко. – Это было бы самоубийственной глупостью. Я предлагаю вам поддержку моей семьи, ваше высочество. Мой уважаемый батюшка, герцог Клемент, – родной брат покойной королевы Летиции. Смею надеяться, его поддержка чего-то да стоит.
Стефан нахмурился. Что-то в словах Райко настораживало, но он никак не мог взять в толк, что именно. Он переступил с ноги на ногу, прижал руку ко лбу.
– Полагаю, вы что-то хотите взамен? – осведомился герцог.
– Только справедливости: Эрина должна стать Вашей соправительницей.
Брови у Стефана взмыли вверх, он подавился воздухом. Тряхнул головой, словно сомневаясь в услышанном, сжал лоб ладонями.
– Сударь… Вы… Вы говорили об этом с моей матушкой? – с трудом ворочая языком, пролепетал Стефан. Райко изогнул одну бровь.
– Я говорю об этом с вами, ваше высочество. При всём уважении к вдовствующей герцогине, будущий король Дагтары – вы, – и он отвесил Стефану учтивый поклон.
– Я… Вам всё же лучше поговорить с моей матушкой, – стушевался Стефан. В животе у него всё сжалось, уши покраснели. Он чувствовал себя жалким, глупым, потерянным. Не хотел делиться властью с Эриной, отдавать ей половину той славы и почестей, что предназначались ему по воле Фридриха.
– В самом деле, ваше высочество, – Райко резко всхохотнул, – Неужто вы – будущий король, нуждаетесь в разрешении Вашей матушки для того, чтобы поступить по справедливости?
Стефана охватило раздражение. Глаза его сузились, губы вытянулись тонкой полоской, лицо словно окаменело.



– По справедливости королём должен стать я один, как хочет того мой дядя, – отрезал юноша. Райко набрал в грудь побольше воздуха и шумно выдохнул.
– Может, всё-таки подумаете, ваше высочество? Поймите, я прошу только…
Райко не договорил. Музыка вдруг заглохла, со всех сторон послышались крики, перепуганные возгласы, люди забегали, засуетились. Стефан так и застыл, разинув рот в немом изумлении.
Король Фридрих потерял сознание прямо за пиршественным столом, упав лицом в нетронутую тарелку с запечённой форелью.





Король умер через четыре дня после свадьбы дочери, холодным, непогожим утром, когда пронизывающий дождь плетьми исхлёстывал стены Кравинкеля, а гулкий ветер стонал за окнами.
Чувствовал себя Стефан на редкость погано: его подташнивало после ночи с Эриной. Чудилось, будто он переспал с трупом. Но дело хорошего короля – дать стране наследника, и, представив на месте жены её хорошенькую фрейлину, Стефан пересилил себя.
Хотелось зарыться поглубже под одеяло и не вылезать до самого полудня, и тут как на зло – такая новость. Сердце у Стефана понеслось галопом, лицо побелело, он часто заморгал, тупо уставившись на пажа, а тот, низко поклонившись, доложил:
– Её высочество великая герцогиня ждут ваше величество в кабинете покойного короля.
Прибывшая на свадьбу сына матушка и Вранек стояли над столом Фридриха, уткнувшись в беспорядочно разбросанные на поверхности бумаги.



Завидев Стефана, оба почтительно склонились перед ним.
Изуродованное давним ожогом лицо матери сияло. В светло-серых глазах отражались всполохи свечей, и Стефан отчего-то не решался молвить ни слова, ожидая, когда та наконец подберёт нужные выражения и нарушит затянувшую тишину первой.
– Ваше величество, сын мой! – тихий голос герцогини дрожал, глаза наполнились слезами.
– Матушка, вы плачете! – воскликнул Стефан и протянул к ней руки. Камилла сжала сына в объятиях и расцеловала в обе щеки.
– От счастья, мой король, от гордости за вас! – сквозь слёзы рассмеялась герцогиня, и Стефан понял, что брови его против воли взмыли вверх – смеялась Камилла не чаще Фридриха.
Наконец герцогиня оторвалась от сына и, быстро вернувшись к заваленному бумагами столу, опустилась на кресло почившего брата. Бледное лицо вновь омрачилось тенью забот, губы привычно сжались, и лишь глаза сияли, как маленькие фонарики в кромешной тьме.
“Она рада больше меня самого”, – с тревогой подумал Стефан, а Камила бросила на сына острый взгляд.
– Я хотела поговорить с вами о вашей кузине Маржане, – тихо молвила герцогиня. – Вы ведь встречали её здесь, при дворе?
У Стефана подогнулись колени, он опустился на подлокотник обитого лиловым бархатом кресла.
– Встречал, матушка, – только и ответил он, неотрывно глядя на герцогиню. Та вздохнула и принялась теребить в руках перо.
– Я слышала, она… весьма своенравна, – с лёгкой заминкой продолжила Камилла. Вранек молча хмурился за её спиной.
Кровь бросилась Стефану в голову.
– От кого, матушка?! От тех, кто ненавидит Маржи за грехи её отца? – выпалил он, и понял, что выдал себя. Мать приоткрыла рот, повернулась к Вранеку, словно ища у того поддержки.
– Как бы там ни было, я велела вернуть её ко двору, – улыбнулась Камилла и добавила, пока сын не успел опомниться: – Я намерена устроить её судьбу, сын мой.
Стефану вдруг стало жарко, в лицо бросилась краска, он побагровел. Вранек выразительно приподнял брови и скосился на герцогиню, та глубоко вздохнула и принялась ломать пальцы.
– Ах, моё дитя, этого я и опасалась, – сокрушалась она. – Я знаю, что именно вам Маржана обязана спасением от пострига, и, право же, рада, что всё сложилось именно так.



Стефан стиснул зубы и сжал кулаки. Саросси его выдал! Обхитрил Фридриха – надо отдать прохвосту должное, но тут же побежал ябедничать Вранеку.
– Если вам в самом деле небезразлична Маржана, подумайте о ней, – вздыхая и ломая пальцы, продолжала меж тем мать. – Теперь вы женаты, сын мой. Что вы можете ей предложить?
– И нам нужны союзники, ваше величество, – подхватил Вранек. – Кто не готов жертвовать ради власти, тот не продержится на троне и дня. Быть королём – бремя и тяжкий труд. Как бы банально это ни звучало, это – правда.
– Хорошо, – Стефан зажмурился, казалось, что на его плечи свалилась вся тяжесть мира. – Кого вы прочите ей в мужья?
– Графа Карваха, ваше величество, – склонил голову Вранек. – Он ¬– могущественный магнат, и его поддержка будет вам нельзя кстати.
– Но он же… старик, – пробормотал Стефан и тут же осёкся. Новая мысль вспышкой озарила его.
«Старик – значит, скоро оставит Маржи вдовой», – пронеслось у него в голове. – «К тому же, мне он точно не соперник».



И тут в приёмной послышался шум; через мгновение кто-то настойчиво застучал в дверь. Камилла позволила войти.
– Ваши милости, господин Антчик просит… – слуга не договорил, резко прерванный появлением самого Античка.
– Ваше величество, Райко Леверн со свитой ночью покинул город. И с ними Эрина, – тяжело дыша, выпалил он.

Через седмицу грянули первые вести от Левернов: герцог Клемент провозгласил племянницу королевой и бросил клич по южным землям Дагтары, готовясь пойти войной на Фермидавель. Камилла тоже не сидела сложа руки. Заручившись поддержкой северо-восточных магнатов, связанных с Риниссой торговлей шерстью, она созвала дворянское ополчение в великом герцогстве, привела придворных к присяге.
И на очередном Верховном Совете вопрос поставили ребром: войне с Левернами – быть.
– Они это не скрывают своих планов, ваше высочество, – обращаясь к герцогине, а не к королю, гремел Родерик Гренц, главнокомандующий дагтарской армией, – Открыто готовятся к мятежу.
Лицо Гренца исполосовали рваные шрамы и розоватые рубцы, правое ухо отсекли в одной из старых битв. От одного взгляда на доброго вояку Стефана пробирала дрожь, но матушку вид этого человека, казалось, ничуть не смущал.
– Значит, мы тоже должны быть готовы, господин главнокомандующий, – отвечала Камилла. Она устроилась за спиной у сына на мягком, обитом бархатом табурете и судорожно сжимала в руках маленькую шкатулку. – Сколько у нас людей?



– Семь тысяч мечей, не больше, – Гренц почесал клочковатую бороду. – У Леверна где-то столько же, но у него, бес возьми, больше золота и провизии.
– Нам хватит того, что есть? – герцогиня повернулась к казначею – высоченному розовощёкому молодцу с коротко стриженными рыжими волосами.
Тот неопределённо повёл плечами.
– У нас не так много, как кажется, – он почесал квадратный подбородок. – Золото Краузов, конечно, пополнило наши закрома, но, честно говоря, мы рассчитывали на больший улов.



«Ещё бы, ведь всё прибрал к рукам Саросси», – пронеслось в мыслях у Стефана. Верховный Судья Фридриха теперь стал графом и Первым Министром, но и от старой должности не отказавшегося. На советах он сиживал по правую руку от герцогини Камиллы – жирные руки сложены, как при молитве, маслянистый взгляд устремлён на высокородную покровительницу. И хоть сегодня Саросси не присутствовал, Стефана передёргивало от одного воспоминания.
– Разве Фридрих не был жутким скрягой? – чертя ногой круги на полу, поинтересовался Стефан. Казначей грустно улыбнулся.
– И был, и не был, ваше величество. Он экономил на содержании двора, но тратился безопасность дорог, инфраструктуру… – казначей запнулся и махнул рукой. – Не хочу утомлять вас длинными перечислениями, ваше величество, но затяжную междоусобную войну мы едва ли потянем, если только кто-то нам не поможет.
И тут заговорил Вранек.
– Господин Саросси, новый граф Зембицкий, за годы, кхм, службы весьма разбогател, – Вранек сделал паузу, оглядел собравшихся. – Я взял на себя смелость переговорить с графом, он согласен профинансировать наши войска на одном легко выполнимом условии.
На душе у Стефана разлилось пакостное предчувствие. Он сдвинул брови, сердито причмокнул губами.
– На каком условии Вранек? – строго спросил юноша.
– Сущий пустяк, – на лице старого придворного мелькнула улыбка. – Он просит руки вашей кузины, дамы Маржаны.
– Что?! – Стефан вскочил, больно ударившись о ножку кресла. Щеки у него пошли красными пятнами, кровь колотила в ушах. Хотелось броситься на поиски Саросси и удушить его: схватить за горло и давить до тех пор, пока не задохнется.



В воздухе зазвенела пронзительная тишина. Мерно стучал маятник позолоченных часов – диковинки, подаренной Фридриху злополучным Леверном, в очаге потрескивали толстые смолистые поленья, во внутреннем дворике за окном кто-то смеялся.
Наконец Гренц высморкался в рукав и заметил хриплым голосом:
– А что, дельное предложение. Армия нуждается в золоте.
– Присоединяюсь, – развёл руками казначей. – Деньги нам не помешают.
– И вы считаете этого свинопаса достойной партией для внучки и кузины королей? – вспылил Стефан. Он решительно не понимал, откуда у Саросси нашлось столько наглости: ещё недавно тот дрожал перед яростью будущего властелина, а теперь, когда корона опустилась на голову Стефана, советник, казалось, совсем не страшился испытать на себе монарший гнев.



– Его сиятельство граф Зембицкий происходит из нетитулованных дворян, – возразил Вранек. – Он не простолюдин, ваше величество.
И тишина рассеялась. Со всех сторон зазвучали оживлённые голоса, повелись споры, обсуждения, торги. Что-то доказывал Вранек, ревел и бил кулаком по столу Гренц, увещевал казначей, а потом Стефан обнаружил себя в опустевшем кабинете всё ещё сидевшим в огромном резном кресле во главе длинного стола – на том самом месте, где несколько седмиц назад Фридрих допрашивал племянника о случившемся в Хадце. Теперь дядя был мёртв, Стефан стал королём, и корона давила на него раскалённым обручем.
– Нет, нет и нет, – Стефан мотал головой. – А как же граф Карвах?
– Вам, сын мой, придётся развестись с Эриной и взять в жёны дочь Карваха, – матушка словно обсуждала погоду за окном. – Так Карвахи окажутся в ещё большем выигрыше – их внук унаследует корону.
– Понимаю, новоиспечённый граф неровня принцессе крови, – покачал головой Вранек. – Но без его денег войну не выиграть, а Саросси уже приходилось предавать своего господина.



– О чём вы, Вранек? – почти простонал Стефан. – Фридрих бы такого не потерпел.
– Он предал не Фридриха, – Вранек принялся расхаживать по комнате. – Саросси входил в свиту принца Руперта, но переметнулся к его брату, когда понял, откуда ветер дует.
– Вот как… – отчего-то Стефан был даже не удивлён. – Ещё один довод против этого брака!
Камилла кашлянула и, аккуратно открыв шкатулочку, протянула сыну какие-то бумаги.
– Взгляните на это, мой государь, – её голос дрожал совсем как свечной огонёк.
Бумаги оказались письмом Маржаны герцогу Леверну. На пожелтевшем, явно прошедшим через многие руки листке было выведено:
«Ваша светлость, любезный дядя Клемент!
Дошли ли до Вас последние новости – его величество хочет объявить наследником ринисского выскочку, минуя родную дочь? Дядюшка, нам с Эриной нужна Ваша помощь! Возможно, если бы Вы повлияли на его величество…»
Стефан вернул письмо матери, встал с кресла, прошёлся по комнате. Его осаждало множество путанных, неясных мыслей, ни за одну из которых не удавалось ему уцепиться. Он понимал, что Маржана интриговала против него и, может быть, спровоцировала надвигавшуюся войну – та самая Маржана, которая называла себя его другом, но мог ли он на неё злиться? Кем был он тогда против принцессы Эрины? Всего лишь именем, неизвестным принцем из далёкой Риниссы? И всё же, руки его сами сжимались в кулаки, стоило только подумать… «Ринисский выскочка»!
– Его величество Фридрих давно подумывал отдать Маржану господину Саросси, – тихо проговорила матушка, – но, перехватив это письмо, так разгневался, что решил заточить её в монастырь. Теперь вам, дитя моё, просто надлежит выполнить то, что было запланировано ещё до вас.
– В конце концов, что вам важнее – эта девица или корона? – проворчал Вранек, и Стефан понял, что решение в который раз приняли за него.





После лёгкого завтрака на Маржи нахлынуло какое-то странное отупение, мысли спутались, сознание помутилось. Стены её комнатушки, скудная мебель, окно и утварь двоились и расплывались у неё перед глазами. Она легла было на кровать, намереваясь передохнуть, но тут дверь отворилась, и в каморку вошла Аглая Корф, как обычно, без стука. На руке у старухи висело алое платье – то самое, в котором Маржи доставили в монастырь.
– Одевайся, – Корфиха швырнула девушке наряд. – Сегодня у тебя особый день.
Маржи хотела потребовать объяснений, но язык не повиновался ей. Она присела на краешек кровати, повернувшись к старухе, и приступ сильного головокружения охватил её. В ушах зазвенело, руки сковала слабость.
– Что, одевать тебя придётся? – проворчала Корфиха и принялась стягивать с Маржи монастырский наряд. Девушка не сопротивлялась – на это у оставалось не было ни сил, ни желания. Кабы ни эта слабость, она была бы рада вновь облечься в платье из мягкого атласа, пусть даже немного мятое и долго пылившееся в сундуке. Но все чувства, казалось, утонули в этой тяжёлой и бескрайней усталости, и Маржи едва хватило на то, чтобы по приказу Корфихи встать и поднять руки.
– Отлично, – слегка разгладив юбки, Аглая придирчиво осмотрела свою работу. – Теперь пошли.
Она взяла Маржи под руку и силой поволокла к выходу. Девушка едва могла переставлять ноги – казалось, их заковали в тяжёлые цепи, для надёжности привязав гири. В глаза Маржи лезли стриженные волосы – их обкорнали, чтобы доставить Фридриху как трофей. Уловка сработала: король умер в уверенности, что ненавистная племянница стала монахиней, а та до сих пор с дрожью вспоминала, как изо всех сил сопротивлялась своим мучительницам.
– Глупая, это же не по-настоящему! – увещевала её аббатиса. – Ну, что вы как маленькая, в самом деле? Полгода – и волосы отрастут!



Лягавшуюся, извивавшуюся и визжавшую во весь голос Маржи привязали к стулу. В руках у госпожи Корф блеснули ножницы, тёмная прядь упала на холодный каменный пол. Воя, как загнанная волчица, Маржи отчаянно завертела головой. Щёлк – и на щеке у неё проступила кровь.
– Не крутитесь! Сидите ровно! – гаркнула Аглая Корф и, отрезав ещё одну прядь, прибавила: – Благодарите его милость господина Саросси, что пожалел вас, скверную девчонку. На вашем месте я бы лобызала ему ноги!
Каштановые пряди одна за другой падали на холодный пол. Маржи завыла, понося Саросси, Корфиху и монашек отборной бранью, почерпнутой от конюхов в замке матери. И за одной экзекуцией последовала другая – добрая порция крепких розог. Сидеть Маржи до сих пор было больно.
В кабинете настоятельницы их поджидали сама аббатиса, священник и господин Саросси. Будь у Маржи силы, она бы удивилась присутствию последнего, но сил у неё не осталось, только вялость и отупение.



«Я сплю и вижу сон», – вдруг поняла она, и с этим осознанием на душе у неё полегчало.
– Наконец-то, – буркнул Саросси. – Чего так долго?
– Побочные эффекты, – развела руками настоятельница. На лбу у неё выступили продольные морщины. – Вы готовы, кузен?
Саросси устроился рядом с поддерживаемой госпожой Корф Маржи, священник встал напротив и начал службу. Зазубренные слова молитвы отскакивали у него от зубов, как выученный урок у школяра, но Маржи никак не могла уловить сути его слов – от малейшего умственного напряжения у неё темнело в глазах.
– Берёшь ли ты, Матис Саросси, граф Зембицкий, в жёны даму Маржану Дагтарскую? – оттараторил священник, и Маржи было вздрогнула, но тут же напомнила себе, что это сон.
«Брр, приснится же такое», – несмотря на отупение, её передергивало от отвращения.
– Да, – промямлил Саросси, отчего-то стараясь не глядеть на свою «невесту».
– Берёшь ли ты, дама Маржана, в мужья Матиса Саросси, графа Зембицкого? – теперь священник обращался к Маржи.



По пальцам у неё прошла мелкая дрожь, в груди похолодело. Пусть это просто игра теней, но соглашаться на брак с этим человеком она не намерена даже во сне. Госпожа Саросси – какая мерзость! Все равно что сожрать блевотину, даже хуже.
Маржи хотелось выцарапать «женишку» и всей компании глаза, плюнуть в их самодовольные рожи и выбежать из кабинета, громко хлопнув дверью, но сил хватило лишь на тихие слова: «Ни за что».
– Я не расслышал вас, дочь моя, – священник отчего-то побледнел и отступил на шаг назад.
– Она с радостью берёт графа в мужья, – вмешалась Корфиха, а аббатиса протянула старый покрытый ржавчиной кубок.
– Так испейте же из одной чаши, дети мои, как отныне предстоит вам испивать все радости и горести на двоих.
Шумно отхлебнул Саросси, затем брачная чаша коснулась губ Маржи. Не дав девушке ни секунды на раздумья, Корфиха вывела её из кабинета и поволокла незнакомыми коридорами.
Комната, в которой оказалась теперь Маржи, была немногим больше её спаленки, и почти всё пространство здесь занимала широкая дубовая кровать. По углам ютились парочка дюжих сундуков, ночной горшок и тазик для умывания. Маленькие, забранные решётками окошки располагались в самом верху каменной стены.
Здесь их поджидала ещё одна монахиня. Вдвоём с Корфихой они стянули с Маржи платье и уложили на кровать. Девушка невольно поёжилась от холода, но сил забраться под стёганое оделяло у неё не было.
– Ничего, скоро согреешься, – сквозь зубы прошипела Корфиха, и обе женщины покинули каморку.
Маржи не могла сказать, сколько она пролежала до тех пор, пока плохо смазанная дверь не заскрипела вновь. Сквозь плотной туман, стоявший у неё перед глазами, едва прорисовывались очертания скудных предметов обстановки, в ушах звенело, веки потяжелели, словно отлитые из камня.



Неясная фигура, карабкавшаяся на кровать, была последним, что Маржи увидела перед тем, как сознание её окончательно померкло.





Тело Дамира Дутки обнаружили по весне на дне узкого лесистого оврага, извивавшегося между землями Угеров и Крабцов. Истлевшие до неузнаваемости останки покоились на перине из прелой прошлогодней листвы под навесом рухнувшего поперек ложбины ствола. Нашли их девочки Угер, ещё с прошлой весны повадившиеся собирать в этом месте первоцветы. И вот вместо подснежников бедняжки наткнулись на разложившийся труп в кожаном доспехе с гербом Костомлот – жестокое потрясение для двух несчастных малышек.
«И почему он не мог просто сгинуть?» – мрачно думала Гела, наблюдая, как скрывается под землей гроб её папаши. Она надеялась похоронить вместе с отцом и неизбывное чувство стыда, преследовавшее её всю сознательную жизнь.
– Мне совестно, что я совсем его не оплакиваю, – призналась Гела своей подруге, Мелине Угер.
– Помилуй, дорогуша, – скривилась та. – Он позорил тебя на всю округу.
Мелина похлопала Гелу по руке. Стройная и высокая, с тонкими бровями, точёным подбородком и густыми рыжевато-каштановыми волосами, она была диво как хороша, не в пример грузному и рябому супругу.



Сложно было найти двух настолько не похожих друг на друга людей, и всё же волею бурмистра, отца красавицы Мелины, узы супружества неразрывно скрепили их. Случилось это за два года до свадьбы Гелы и Карлиса, к вящему неудовольствию спесивого деда Угеров, уже выдворившего одного из внуков за неравный брак. Томашу повезло больше – вероятно, сыграло роль немалое приданное невесты.
– Всё-таки он был моим отцом, – пробормотала Гела. – Хотела бы я иметь другого отца и другую мать, если уж на то пошло.
Мелина фыркнула.
– Хорошо, что тебе не пришлось привечать его в Каменице, – усмехнулась она. – Комендантом его теперь бы не оставили, а уж поверь мне, я знаю, что значит терпеть у себя дома гнусного полоумного старикашку.
Мелина ничуть не сгущала красок. Выходки Бертольда Угера страшно обременяли домочадцев. Прижимистый в молодые годы, состарившись и впав в маразм, он тащил в дом подобранную на улице дрянь и бесновался, если слуги выкидывали его «сокровища». Кроме того, старик решительно отказывался купаться, и несло от него хуже, чем от иного бродяги. Как и от Дамира, когда тот, напившись до беспамятства, засыпал в самой грязи.
– Что значит «теперь бы не оставили»? – Гела насторожилась. Она и раньше задумывалась о том, что Тереба приехал рано – слишком рано для того, чтобы весть об исчезновении Дутки дошла до начальства, и медлительный бюрократический механизм пришёл в действие.
– Ох, дорогуша, ты же не знаешь, – Мелина покосилась на заканчивавших работу могильщиков и приблизилась к подруге. – Отец сказал мне по секрету, – зашептала она, – И я никому ещё не рассказывала, только управляющему.
– Что не рассказывала? – Гела вся обратилась во внимание.
– Они хотят перевезти сюда брата почившего короля Дагтары, – поведала Мелина. – В Дагтаре скоро начнётся война, и герцогиня опасается, как бы его не освободили. Поэтому и присылали того зодчего – чтобы он посмотрел, что в крепости нужно подлатать, понимаешь? Отец долго этого добивался – ведь это значит, что здесь оживится торговля, съедутся каменщики, плотники.
– Да, и обнаглевшие наёмники, – пробормотала Гела первое, что пришло ей на ум. Её как водой окатили. Ладони у неё отчего-то увлажнились, горло пережало волнение.
«Ну, вот ты и получила человека, который точно был при осаде Самура и, может быть, знает, что стало с принцессой», – сказала она себе. – «Только до него так просто не доберёшься, вот в чём проблема».
– Наёмникам тоже понадобятся таверны, пивоварни и, уж извини, публичные дома, – заметила Мелина и, спохватившись, добавила: – Только не говори пока никому, особенно Томашу.
– Подожди, – Гела всё ещё не могла совладать с удивлением. – А как же герцогиня согласилась перевезти принца сюда, когда та женщина, возможно, была его дочерью и что-то искала в этих местах? А ну-как у него тут сторонники?



– Может, была, а, может, и не была, – Мелина пожала плечами. – В герцогстве, знаешь ли, не так много подходящих крепостей, и у отца есть знакомые при дворе.
Гела облизнула пересохшие губы и в раздумье укусила себя за ноготь. Вся эта давняя и тёмная история нисколечко её не касалась, и было бы разумнее не ворошить старые грехи. Отец был мёртв, – «нализался и уснул в канаве», как говорил Томаш Угер. Да и мало ли какую услугу он оказал покойному герцогу? Быть может, отвлёк ревнивую супругу, пока господин любезничал с фавориткой?
«Надо найти мать», – решила про себя Гела. – «Уж если кто расскажет о молодых годах отца, то только она. И, конечно, она имеет право знать, что овдовела».
Она щедро расплатилась с могильщиками, отсыпав им сверх заработанного, и те обещали пропустить пару чарок «за добрую госпожу». Гела предпочитала, чтобы за неё помолились.
– Как девочки? – поинтересовалась она у Мелины – ведь это дочки подруги нашли тело.
– Младшей снятся кошмары, старшая жалеет, что не отрезала покойнику кисть – пугать окрестных мальчишек, – Мелина фыркнула и, дёрнув Гелу за руку, прибавила: – Гляди-ка, голытьба твоя нарисовалась.
С пригорка за часовней, держа в руке потрёпанную шляпу, спускался Касьян. Гела приветливо помахала ему рукой, Мелина скривилась. Она презирала «перекатную голь» – мелкопоместных дворянчиков, многие из которых не позволяли себе нанять батраков и самостоятельно вспахивали свои скудные наделы. «Зато у каждого захудалый герб, и каждый мнит себя лучше нас, простых горожан!» – возмущалась Мелина, её тёмные бархатные глаза при этом метали молнии.
«Родись Мелина мужчиной, из неё вышел бы неплохой бурмистр», – подумала Гела, приветствуя Касьяна. Тот разразился приличествующими случаю соболезнованиями, но Мелина резко оборвала его.
– Жаль только, что Геле придётся носить по нему траур, – заявила она. – Старик-комендант того не стоил.
Веснушчатое лицо Касьяна залилось краской. В присутствии Мелины на него жалко было смотреть.
– Я того… Попрощаться пришёл, – пробормотал он, теребя и без того облезлое перо на шляпе. – Я записался в ополчение, буду воевать за его высочество.
Гела похолодела, чуть не лишившись дара речи.
– Касьян, вы в своём уме? – воскликнула она. – Вас же могут убить! И ради чего – ради амбиций герцогини-матери?
– А что мне делать-то, госпожа Гела? – Касьян вздохнул. – Барта меня и раньше недолюбливал, а после того случая с прокажённым просто с цепи сорвался. Не сегодня, так завтра он найдёт повод и погонит меня со службы. А на войне я смогу получить имя, деньги, стану мужчиной!



– Станете мужчиной! – Гела нервно рассмеялась. – Какая глупость, кто же Вы сейчас?
– Кто, кто – мальчишка желторотый, так мать с отцом говорят, да и Барта тоже, – пробурчал Касьян. – Ну да ладно, я просто пришёл проститься с вами и попросить помолиться за меня, – он изобразил нечто, слегка напоминавшее галантный поклон. – Прощайте, госпожа Гела, не поминайте лихом, как говорят.
– Прощайте, Касьян, – только и сумела выдавить Гела.