За месяц, проведённый в монастыре, Маржи здорово преуспела в приручении Горошка – так нарекла она своего юркого приятеля. Крысёнок больше не кусался и пытался убежать, теперь он брал еду из рук и порой дозволял себя гладить.
– Когда Фридрих сдохнет и я стану свободна, я заберу тебя с собой, – пообещала она Горошку. – Ты будешь есть столько хлеба, сыра и зерна, сколько в тебя влезет.
Дверь за спиной скрипнула, и Маржи резко вскочила, загородив Горошка, как раз догрызавшего кусок хлеба. К ней в келью без стука вошла Аглая Корф – дальняя родственница Саросси, приставленная приглядывать за неугодной племянницей короля.
– Мать-настоятельница велит тебе явиться пред её очи, – сухо доложила женщина. – Живо одевайся.
Аглая морщилась, будто перед ней смердела выгребная яма, и до побелевших костяшек сжимала пухлый молитвенник. В былые дни эта женщина могла быть хорошенькой, но теперь щёки её обвисли, волосы посерели, а лоб изрезали морщины.
– Я потрачу на одевание столько времени, сколько мне нужно, – огрызнулась Маржи. – Я – племянница его величества, и настоятельница меня подождёт.
– Ты – бесстыдница и позор нашего доброго короля, – Корфиха схватила тряпки, в беспорядке валявшиеся на крышке сундука, и швырнула их Маржи в лицо. – Настоятельница делает тебе честь уже тем, что соглашается говорить с тобой. Яблочко от яблоньки недалеко падает.
Маржи брезгливо фыркнула. Какая же Корфиха противная и увядшая, просто чучело! Хоть бы спрятала свои седые патлы – неприлично выставлять эту гадость на всеобщее обозрение! Маржи вспомнила, как стащила у госпожи Корф золотой напёрсток и выбросила в отхожее место, и злорадная ухмылка заиграла на её губах. Нарочито не спеша натянула она уродливое платье и гадкий старомодный чепец, закрывавший не только шею и волосы, но и щёки с подбородком. Это колючее, поношенное одеяние укутывало Маржи надёжнее, чем монашеские платья – здешних насельниц.
Аббатиса – очередная родственница Саросси, поджидала Маржи в своём маленьком уютном кабинете. Долговязая и подвижная, она наворачивала круги по комнате и теребила в жилистых пальцах чётки. У квадратного окошка, выходившего во внутренний дворик, застыла дюжая сестра-ризничий, на устланной подушками скамье сидел ответственный за богослужение священник.
– Вы звали меня, мать-настоятельница? – проигнорировав протянутую для поцелуя руку священника, спросила Маржи.
– Ты должна ждать, пока мать-настоятельница сама соизволит обратиться к тебе, – прошипела ей в спину Корфиха, но аббатиса подняла руки в примирительном жесте.
– Наши обеты призывают к смирению, госпожа Корф, – улыбнувшись, сказала она и шагнула навстречу Маржи. Настоятельница всегда держалась просто и незлобиво, но в последние несколько дней стала совсем уж благодушной, от чего у Маржи всякий раз завязывался узел в животе.
«Нет! Нет! Нет! Если с матушкой что-то случилось, они бы не стали об этом молчать. Это слишком жестоко даже для Фридриха и его прихлебателей», – убеждала она себя, и холодный комочек страха шевелился у неё в груди.
Краем глаза Маржи заметила, что сестра-ризничий направилась к двери, но не придала этому значения. Все её мысли устремились к больной матери. Она подняла глаза на настоятельницу и побелела, как полотно, когда та отвела взгляд.
– Маржана, я вынуждена сообщить вам горькую весть, – сказала настоятельница, и у Маржи внутри всё сжалось. – Дама Эльвера, принцесса Латонийская, ваша мать, на прошлой седмице отошла в лучший мир.
Маржи словно ударили в живот. Перед глазами всё поплыло, в горле перехватило, и она зарыдала, ломая руки и отчаянно мотая головой. Снова и снова проплывали перед её глазами картинки из детства: матушка, сидевшая за вышивкой или молитвой, в глухом тёмном платье и с янтарными четками на поясе. В одной из бусин увязла муха, и маленькой Маржи это казалось величайшей диковинкой.
– У меня есть для вас и другая новость, Маржана, – сквозь горестную пелену прорезался голос настоятельницы. – Ваш царственный дядя принял решение относительно вашей дальнейшей судьбы. Он очень милосерден к вам и не станет лишать вас ни жизни, ни свободы.
«Ах, дядя… Ненавижу его! Из-за него я так и не повидала матушку, пусть он сдохнет в мучениях!» – Маржи сжала кулаки.
– В своей бесконечной доброте его величество повелевает вам принять монашеский обет и горячими молитвами заслужить прощение Божеств за совершенные вами грехи.
Смысл сказанного дошёл до Маржи не сразу. С мгновение она стояла, икая от слёз и хлопая ресницами, затем сердце подскочило к самому горлу, кровь забурлила в жилах, в груди стеснилось дыхание. Не думая, Маржи сдёрнула с себя ненавистный чепец и опрометью бросилась к двери.
«Бежать! Бежать!» – вертелось у неё в голове. Она схватилась за дверное кольцо и со всей силой потянула его на себя. Дверь не поддавалась, и Маржи завопила, застучала кулаками, царапала створки, пока не содрала ногти. Её распирало от горя и ненависти, пот катился со лба, а горло давило, как железным обручем.
– Откройте, пустите! – сквозь рыдания кричала она. – Как вы смеете, я не хочу! Ненавижу вас всех! Чтобы вы околели, сгорели! Чтобы вас бесы забрали, как клятый Хадц!
Чьи-то могучие руки обхватили её сзади и силой оттащили от двери. Маржи кричала, кусалась, извивалась в этих железных объятиях, но всё было попусту. Разметавшиеся волосы хлестали её по щекам, она задыхалась, захлёбывалась в собственных слезах и соплях, изрыгала чудовищные проклятия и богохульства.
И тут в лицо ей хлынула ледяная вода. Маржи замерла, запнувшись на полуслове и как тряпичная кукла обмякла в державших её руках.
– Уф, укусила меня, бесноватая, – не ослабляя стальную хватку, пожаловалась крепкая монашка. – Её б связать, чтоб без новых неожиданностей.
Но сил на сопротивление у Маржи уже не оставалось, лишь слёзы струились по её щекам.
– Надеюсь скоро вы поймёте, что король в своей бесконечной мудрости пытается спасти вас от самой себя, вырвать из пучины греха, – строго молвила настоятельница. Она больше не казалась не смиренной, ни миролюбивой. – Но даже если вы ничего не поймёте, вы не можете ослушаться дядю. Ведите её в церковь, сестра.
В руках у аббатисы блеснули ножницы, и Маржи уставилась на них как околдованная.
«Они отрежут мои волосы. Мои чудесные, густые волосы», – думала она, и в груди расползалось липкое отчаяние. – «И даже когда волосы отрастут, никто их больше не увидит. Никто больше не будет мною восхищаться, делать комплименты, признаваться в любви. Моя жизнь пролетит впустую! Прямо как у матушки или у отца».
И в этот момент как со стороны она услышала свой хриплый, надсаженный голос:
– Но Фридрих мне не отец!
– Он ваш дядя и ваш король, – сказала настоятельница, нетерпеливо щелкая ножницами.
– Он мне не отец, – упрямо повторила Маржи и взглянула на аббатису сквозь прилипшие к лицу пряди. – Разве для пострига не нужно благословение отца? Я требую спросить его, и если он прикажет мне стать монахиней – да будет так.
Маржи выпрямилась, не сводя с настоятельницы пристального взгляда. Та нахмурила лоб и обернулась к священнику, будто прося совета, но он предпочёл сохранить роль безучастного наблюдателя.
– Да, таковы правила, в этом вам нельзя отказать, – наконец проронила настоятельница. – Я попробую донести вашу просьбу до двора.
«Во всяком случае я выиграю время», – лихорадочно соображала Маржи. – «А там, может, Фридрих издохнет раньше, чем меня успеют постричь».
***
Крепость Рахбар, королевство Дагтарское, 28 день от месяца Сева, 79 год Пятой Эпохи.
Саросси добрался до Рахбара ближе к вечеру и тут же потребовал, чтобы его провели к Маржаниному отцу.
Винтовая лестница спиралью вилась ввысь, и с каждой новой ступенькой на душе у Саросси становилось всё гаже. Как наяву он видел перед собой Фридриха, тонувшего в груде одеял и подушек. Лицо короля походило на восковую маску, руки исхудали, грудь ввалилась, но в этом обтянутом кожей скелете пылала ненависть и жажда крови, и при мысли о Фридрихе у Саросси тряслись поджилки.
Всё шло так хорошо, пока дурная девица не отважилась противиться королевской воле! Как же разъярился на него Фридрих, хотя вины советника в этом не было. Он сделал всё, как надо, не его вина, что Маржана – отчаянная голова!
И вот он карабкался за тюремщиком Руперта на самую высокую башню Рахбара, весь взмокший, еле дышавший и дрожавший от страха. Никогда прежде не приходилось ему вызывать королевское неудовольствие, и теперь он в исступлении тряс головой, пытаясь отогнать жуткие картины будущего, которые услужливо подкидывало воображение. Вот он в цепях, толпа ненавидит его, желает ему смерти – совсем как принцу Руперту, в чьё узилище он поднимался, вот он взбирается на эшафот, а люди внизу хохочут, жуют яблоки и горячие вафли, кидают в него грязью…
Чувствуя, как силы оставляют его, Саросси схватился за каменную стену.
– Стой, – с трудом выдохнул он.
Тюремщик застыл ступенькой выше и даже не обернулся. В руке он держал факел, дрожащий огонёк которого разгонял кромешную тьму.
– Долго ещё? – немного придя в себя, буркнул Саросси.
Провожатый наконец соизволил посмотреть на именитого гостя.
– С два десятка ступеней. Если ваша милость желает, мы можем…
– Нет, ещё передохнём, – отрезал Саросси. Ему отчаянно хотелось развернуться и сбежать по лестнице вниз, усесться в свою карету и гнать лошадей на Фермидавель, подальше от ужасной темницы. Вместо этого он лишь сильнее вжался в стену и опустил глаза. Его большие толстые пальцы, унизанные драгоценными перстнями, дрожали в неровном свете факела, и Саросси вдруг вспомнился изящный тонкий кинжал с резной рукояткой из слоновой кости, инкрустированный серебром и рубинами.
Этот кинжал присвоил себе Дамир Дутка, когда принимал у сдавшегося принца оружие. Меч и охотничий нож солдат герцога Вильема – союзника Фридриха, как полагалось, передал начальству, но тот дорогой красивый клинок… Королевского сановника обдало жаром. Ведь и его, Саросси, богатство растащат голодные шакалы, гогоча, будут рыться в его закромах, хватать грязными ручищами его золочённые кубки, перебирать бесценные перстни, срывать со стен ковры и гобелены.
Он провел ладонью по лицу и перевел дыхание. Всё ещё может обойтись. С чего он взял, что принц Руперт не уступит? Стоит только заморочить тому голову, наобещать всяческих благ и послаблений… На что не пойдёт павший духом узник, если помахать перед ним надеждой, как морковкой перед ослом? Сам Саросси на месте принца был бы готов на всё.
Немного воспрянув духом, Верховный Судья окликнул тюремщика, и преодолев оставшиеся ступеньки, очутился в маленькой полутемной комнатке, где при свете единственного шандала играли в карты трое солдат. При виде нарядного посетителя они поднялись, но как-то лениво, без должного почтения, и Саросси, вопреки обыкновению, не нашёл в себе сил, чтобы поставить их на место. Взгляд его впился в тяжёлую, окованную железом дверь, сердце забилось быстрее, и советник Фридриха вонзил давно не стриженные ногти в ладонь.
Несколько секунд тюремщик провозился с замком, затем дверь поддалась, и глазам Саросси открылся пропахший сыростью коридорчик. В его конце виднелась ещё одна дверь, низкая – ниже человеческого роста, очень узкая и выглядевшая тяжелее первой. Пару минут – и тюремщик отпер её, дав Саросси напутствие:
– Когда захотите выйти – стучите изо всех сил, первую дверь оставлю открытой.
Войти получилось с трудом. Тучное тело никак не помещалось в узкий проём, и Саросси пришлось не только наклониться, но и повернуться боком. Едва ему удалось пролезть в эту дыру, как за спиной заскрипел засов. Саросси вздрогнул. С этим скрежетом он, казалось, терял связь с внешним миром.
«Ладно, это не должно затянуться», – ободрил он себя и, на силу приняв покровительственный вид, выступил из тени.
Камера была маленькой и очень скудно обставленной. У поросшей мхом стены стояло некое подобие кровати с драным матрацем, на обшарпанном дощатом столе рядом со стопкой книг красовалась пустая глиняная миска и щербатый кувшин с водой. В углу примостился маленький деревянный сундук. Окно было забито досками, так что узенькая щель между ними и одинокая масляная лампа оставались единственными источниками света.
Саросси с безразличием припомнил, что заколоченное окно – его рук дело. Вообще-то высокородных узников держали в достойных условиях, но Фридрих слишком ненавидел сводного брата, и любые наговоры на бывшего принца приносили ему своего рода удовольствие. Саросси был добрым подданным, всегда стремившимся угодить королю и, получив доклад о том, что бывший принц проводит часы у окна, преподнёс это так, будто тот высматривал тайных сообщников и подавал тем знаки. Окно тут же заколотили, а Дорфмайер – доверенное лицо короля – похвалил Саросси за бдительность. Верховный судья мысленно пожал плечами. Таким, как он, всегда приходилось изворачиваться, чтобы урвать свой кусок пирога, тут ничего не попишешь. Он не испытывал вины перед человеком, сидевшем на шаткой, колченогой табуретке, и всё же едва не вздрогнул, подняв на узника глаза. Увидеть того красивого молодого принца, которому он некогда служил, Саросси, конечно, не ожидал, но полностью седой старик, очень худой, с овпалыми щеками и потухшим, потерянным взглядом привёл посетителя в содрогание.
«Выглядит немногим лучше Фридриха, а тот ведь на смертном одре», – отметил про себя сановник.
– У вас нет жалоб? – наконец спросил Саросси, ибо заговаривать первым узник не собирался. – Вы узнаёте меня? Я барон Саросси, Верховный Судья его величества.
Бывший принц не проронил ни слова, продолжая смотреть в одну точку, и от этого блеклого, печального взора по спине у барона пробежал холодок.
«Может, он не в себе?» – подумал Саросси. – «Но тюремщик уверял, что он в полном рассудке. Слишком горд, чтобы отвечать?»
– Я принёс вести от вашей дочери, – продолжил он.
– Что? – глухо спросил узник, и его бескровные губы дёрнулись.
– Я принёс вам вести от вашей дочери, дамы Маржаны, – терпеливо повторил Саросси и, не дожидаясь приглашения, уселся на кровать. Та угрожающе заскрипела под его весом, матрац прогнулся.
– Она… Как она? – Руперт подался вперёд, погасшие глаза на секунду оживились, но тут, верно, какая-то мысль проскользнула у него в голове, и плечи вновь поникли, а губы болезненно искривились. – А почему ты, Саросси?
– Я уполномочен передать вам её просьбу… ваше высочество, – несколько замешкавшись, он всё же назвал узника старым титулом. – Ваша дочь, будучи девицей крайне набожной и благочестивой, желает посвятить себя Творцу и Хранителю. И для этой похвальной, святой цели она просит ваше благословение.
Лицо у Руперта вытянулось и словно окаменело.
– Фридриху мало меня, он хочет погубить племянницу?
Проклятье! Саросси чуть не выругался вслух.
– Вовсе нет, это желание самой Маржаны. Король лишь просил её заручиться вашей поддержкой, чтобы избежать толков.
– Я не стану этого делать, – резко перебил его бывший принц. – Можешь передать это своему королю.
У Саросси затряслись руки. Проклятье, и почему жена этого изменника померла так не вовремя? Он мог бы привести Маржану сюда и пригрозить ей бедами для матери, но с недавних пор принцесса Эльвера – покойница, и маленькая гадюка, конечно, выложит всё, как есть, стоит ей только предстать перед папенькой.
– Послушайте, ваше высочество, – Саросси попытался взять руку Руперта в свою, но тот отдёрнул ладонь, словно ужаленный, и цепи – ещё одно требование Фридриха – противно звякнули, – вы ведь не знаете её. Чего стоит вам просто сделать то, что от вас просят? А взамен с вас могли бы снять оковы, выделить добротную мебель и достойную одежду, улучшить питание, убрать доски с окна… Не обещаю, но постараюсь выпросить для вас право на прогулку по двору замка. При жизни Фридриха, конечно, ничего не выйдет, но он умирает, а наследник – сын вашей родной сестры – юноша добросердечный и милосердный. И всё, что от вас нужно – просто черкнуть пару слов для девчонки, которая вам, прямо скажем, никто. Какое вам дело до неё и до её участи?
– Я стану этого делать. Можешь убираться, – сказал принц и отвернулся.
Саросси побагровел, но быстро взял себя в руки. Этот изменник обязательно ответит за свою дерзость, но сейчас надо держать лицо.
– Не глупите, я предлагаю вам разумную сделку, – сказал сановник.
– Вроде той, что ты заключил с Вильемом?
– Не я один, Диниш тоже, – напомнил Саросси. – Это было единственно верным решением, как и то, что я предлагаю сейчас.
Лицо принца приобрело нездоровый сероватый оттенок, морщины обозначились ещё чётче. В серых глазах мелькнула искра – не ненависти, отвращения, он подался назад и покачал головой.
– Какая же ты гнусная тварь, Саросси, – его голос звенел презрением. – Как был гадиной, так и остался. Убирайся, прочь отсюда! Надеюсь, Фридрих успеет вздёрнуть тебя за неудачу. С него станется.
В голову ударила кровь, Саросси вскочил. «С Фридриха станется, с Фридриха действительно станется», – слова эти громом звучали в его мозгу, и он с ужасом вспомнил, как сдавшегося Руперта бросили к ногам единокровного брата. На глазах у рыдавшей жены и перепуганной малышки Катинки мятежнику связали руки и накинули на шею аркан. Так, на верёвке и поволокли к победителю под крики и улюлюканье солдатни. Зубы у барона предательски застучали, руки увлажнились. Он не смог выполнить приказ, он разочаровал короля, и, значит, очутится на месте этого униженного, закованного в цепи узника!
– Может я и тварь, но ты – глупец, – прошипел Саросси. – Ты думаешь, что спасаешь дочь, а сам роешь ей могилу. Заруби себе на носу: король всегда добивается своего. Сейчас зима, холода… Что мешает Маржане, скажем, простудиться на морозе и угаснуть после непродолжительной болезни?
Кровь отхлынула у Руперта от лица, он судорожно ухватился за цепь и шагнул назад. Саросси понял, что удар попал в цель, и внутри у него разлилось приятное тепло.
– Он не убил даже меня, – замотал головой Руперт. – Он не станет этого делать.
– Какой же ты дурак! – ухмыльнулся Саросси. – Тогда Фридрих был молод, полон надежд и не знал, что сталось с Катинкой. Теперь трона суплента ему не видать, и, умирая, он хочет обезопасить свою дочь от мятежей... вроде твоего. Ты-то никому не нужен, даже собственным дочерям, и никто за тобой не пойдёт, но твоя девица, если подобрать ей хорошего мужа, – другое дело.
– Она младшая дочь… – прошептал принц. Он сник, сгорбился, и стал ещё больше похож на старика.
– Ты тоже был младшим братом, – Саросси пожал плечами.
– Единственным законнорожденным и тем, кому отец завещал трон, – Руперт поднял голову, и глаза его метнули искры, а Саросси нервно сглотнул, вспомнив о
тех письмах. По спине у сановника пробежали мурашки, ноги ослабели.
«Хватит об этом думать», – сказал он себе. – «Раз до сих пор они не объявились, то уже и не объявится. Столько лет прошло. И Лиела могла отдать Божествам душу».
– Ну, Маржана теперь тоже твоя единственная дочь. Тебе разве не говорили? – при воспоминании об этом деле Саросси затошнило от страха, но, превозмогая себя, он издевательски улыбнулся.
– Что? – принц приоткрыл рот и сделал ещё один шаг назад. Саросси продолжал ухмыляться, предвкушая скорую победу.
Ошеломить, огорошить противника, сразу вывалить на него ужасающие известия – совсем как оглушить того в бою и добить, пока не успел прийти в себя. Эту тактику Саросси подсказал своей кузине – аббатисе Огшталя, жаль только, что блудницу Маржану горе привело в ещё большее неистовство; но в том, что бывший принц заглотил наживку, сановник не сомневался.
– Твоя старшая дочь Катинка нашлась. Задушенная. Мёртвая. Она валялась непогребённая в канаве, протухшая и с выколотыми глазами. Вот, что делает король с теми, кто угрожает его власти. Впрочем, могу обещать, что тело Маржаны не станут уродовать и не оставят без достойных похорон. Приятного вам вечера… ваше высочество. Я прослежу, чтобы вас уведомили, когда дело будет кончено, – Сарроси сделал пару шагов к двери, и тут сзади лязгнули цепи.
Бывший принц протянул к нему руки, словно пытаясь остановить, лицо его одеревенело, на запавших щеках блестели слёзы. «Если бы с Маржаной было так легко!»
– Вижу, вы вняли голосу разума, – удовлетворённо кивнул Саросси, доставая из сумки злосчастный документ. – Всё уже составлено, от вас требуется только подпись.
***
Город Костомлоты, великое герцогство Ринисское, 4 день от месяца Ирлин, 79 год Пятой Эпохи.
– Госпожа Закржевская, у меня для вас новости!
Касьян Слезак подкараулил Гелу, когда та покидала лавку оружейника, где справлялась о найденном кинжале. Выходило, что клинок в своё время мог стоить небольшое состояние, и молодая женщина терялась в догадках, как её пьяница-отец сумел раздобыть такую дорогую вещь.
– Новости? – удивлённо переспросила она, глядя на молодого дознавателя. Тот раскраснелся и запыхался от бега, широкая шляпа соскользнула набок, усы забавно топорщились.
– О Рите Влешек, – кивнул тот, поправляя шляпу.
Воспользовавшись моментом, Гела наскоро спрятала кинжал в рукаве полушубка. Ей не хотелось, чтобы Касьян знал ни о её находке, ни об окончившейся кошмаром вылазке в замок. Всё это касалось её и только её. В конце концов, исчезновение отца могло быть самой обычной случайностью. С чего она взяла, что тот не мог напиться и заплутать где-нибудь в полях? Ничто пока не свидетельствовало об обратном.
– Барта съездил в тот монастырь – ну, помните, где она ночевала, – отдышавшись, начал выкладывать Касьян, – и куда приехал монах искать её. В общем, сказали ему, дескать, это был инквизитор, а саму Риту по ошибке приняли за сбежавшую из другой обители монахиню. Монахиню потом нашли в другом месте, так что… – Слезак развёл руками, а Гела нахмурилась.
– Но ведь по словам послушницы они перерыли гостевую комнату. И зачем? – Гела на мгновение задумалась, затем ахнула и схватила Касьяна за руку: – Скажите, а неизвестно вам, почему они приняли её за Пропавшую Принцессу? Почему прислали Барту? Ведь всё же сталось после вашей поездки в столицу!
Касьян неопределённо пожал плечами.
– Видите ли, только я приехал в Тевен – хотел осведомиться о Рите Влешек и показать портрет художникам, кто-то пустил слух, что убили Принцессу. Ну, меня и отправили к какой-то важной шишке, а там толком ничего не объяснили, лишь отобрали медальон и наказали возвращаться домой, – вздохнув, молвил он. – Я потом уже у людей Барты вынюхал, что на том портрете якобы покойная королева Фридриха.
– С чего бы Катинке носить с собой портрет давно усопшей королевы, жены её врага? – задумчиво пробормотала молодая вдова.
– Кто её разберёт, – Касьян почесал подбородок. – Барта знает – зуб даю – но молчит, старый индюк.
– Все равно он хочет угодить начальству, а не узнать правду, – неожиданно жестко произнесла Гела и сжала губы в тонкую линию. – Поведайте лучше, что ещё рассказал Йино. Ведь он переправлял Риту, так?
– Да у него мозги набекрень съехали от пьянства, – махнул рукой Касьян. – Сказал, что Риту сопровождал живой мертвец!
– Мертвец? – воскликнула Гела, широко распахнув глаза. В памяти мелькнуло покрытое струпьями лицо страшного человека и следом двухэтажное здание на развилке, заброшенные крестьянские хижины вдали, заросшие бурьяном поля и огороды.
– Вы не пужайтесь, сударыня, – Касьян понял её реакцию по-своему, – он же за седмицу без горелки ополоумел, вот и полезла всякая чушь в дурную голову.
– Пугайтесь, – поправила Гела. – Правильно говорить «пугайтесь». И я не боюсь, – слукавила она. – Только убеждена, что Йино не бредил, – она на мгновение задумалась, прикидывая, сможет ли найти заброшенную деревню, затем скривила губы и пристально взглянула на Касьяна:
– Если в скором времени я попрошу вас помочь, возможно, съездить со мной в одно место, вы не откажете?
Гела, совершила ошибку, что одна поехала. Ведь, если бы комендант не растерялся, то не миновать беды. Между прочим подслушивать не хорошо, хотя и можно узнать много чего интересного. Надеюсь, что девушка будет осторожна и ее не увидят. 
Стефан , как супергерой вот пришел и спас Маржи