Заложив руки за спину, Гела принялась мерять шагами горницу.
Шёл второй месяц лета. Дожди, зарядившие было при Королях, перестали седмицу назад, и когда сквозь плотную завесу серых туч стали проглядывать робкие лучи солнца, Гела поняла, что надо возвращаться в заброшенное поместье. Её влекло к старому колодцу непреодолимой силой – словно призрачная рука высунулась из засыпанного землей жерла и манила Гелу к себе.
Нынче за завтраком она решилась заговорить о своих планах с Жигимонтом. Драгомира с утра отправилась на объезд владений, а Патрик ни свет, ни заря убежал с девочками Угер на реку, и за столом Гела встретилась только со свекром.
– Зачем тебе Хенрик, дочка? – Жигимонт остановился у дверей горницы, скрестив руки на груди. – Возьми дворовых мужиков и отправляйся сама, а Хенрик – человек занятой.



– Я слыхала, что раскапывать колодцы может быть небезопасно, – Гела повела плечом. – Можно отравиться дурным поветрием, погибнуть под завалом…
– И ты, стало быть, решила подстраховаться? – глубоко вздохнув, спросил Жигимонт и, дождавшись кивка Гелы, продолжил: – Ну, так вот, я в этом больше участвовать не буду, и не проси. Хватило мне прошлого раза, когда Драгомира с меня чуть шкуру не содрала.
Гела на мгновение отвернулась и прочесала волосы пальцами. Втянула в себя воздух, крепко стиснула руки, думая о своих ночных кошмарах и молодом Дамире со свёртком в руках. Ей надо было разрыть этот колодец. Она ещё не понимала, зачем, но чувствовала, что должна сделать это.
– Вы подумайте, дядя, – точно издалека услышала она свой голос. – Ведь если тётя узнает, что вы играете, то тоже не обрадуется.
Жигимонт стал как вкопанный, держа руку на дверном кольце.
– Разрази меня гром, да это шантаж! – он разразился громким хохотом. – Хорошо, дочка, будь по-твоему. Езжай в крепость и передай Хенрику, что я прощу ему карточный долг, ежели он тебе подсобит.
– Вы не поедете со мной? – удивилась Гела.
– Э-э, нет, дочка, – Жигимонт взглянул на неё с лёгким прищуром. – Мы с Томашем Угером уговорились поупражняться малость на мечах. Ежели понадобится, будем, как в старые времена, защищать права его высочества... то есть, теперь уже величества.



– Ради Богов! – воскликнула Гела, – Вы все помешались на этой войне! – и, круто развернувшись на каблуках, бросилась прочь из дому.
Всю дорогу до Костомлот её распирало от гнева и жгучей досады. И Угеры, и Юрховичи платили подати в герцогскую казну, исправно поставляли рекрутов из числа подневольных землепашцев – словом, могли спать с чистой совестью и осознанием выполненного долга перед короной. И вот те на, Жигимонт, похоже, собрался поднять стяг своего худородного дома и выступить в поход, совсем как его достопамятный батюшка.
Гела шла быстро, шумно и часто дышала, лоб и верхняя губа у неё покрылись испариной. Она не понимала, как Жигимонту могло взбрести в голову это форменное безумство? Ладно, желторотый мальчишка Касьян, но дядя её мужа!
«И что бы там не говорили, по справедливости королевой должна стать Эрина», – думала Гела, вышагивая по просёлочной дороге. – «Родись она мужчиной, никому бы в голову не пришло оспаривать её права».
Хенрик Беднарж нашёлся у подножия городского холма, где наблюдал за возведением внешней крепостной стены. Едва взглянув на Костомлоты, столичный архитектор заявил, что фортификационные сооружения здесь безнадёжно устарели, и перестроить их можно, только снеся все прилепившиеся к стенам дома. Проще, дескать, лишь немного подлатать саму крепость – заделать дыру, пристроить пару новых башенок, и обнести весь городок новой стеной, возведённой по всем современным требованиям.
С тех пор работа на подступах к Костомлотам кипела. Подённые рабочие толкали тележки, груженные известняком и кирпичами, стучали кирками каменщики, раздавались команды и приказы. Там и сям сновали женщины с закусками для строителей, мальчишки-подмастерья подавали инструменты ремесленникам. Было шумно и непривычно многолюдно. Ни разу Гела не оказывалась ещё посреди такого столпотворения, и поначалу ей стало не по себе.
Кое-как справившись с собой, она перевела дыхание и стала аккуратно пробираться к тенту из плотной парусины, под которым скрывался от палящих солнечных лучей господин Беднарж.
Высокий, с квадратными плечами и крепким подбородком, он глядел на разложенный на поверхности стола чертеж, сощурившись и сосредоточенно покусывая ноготь. Волосы у него были тёмные и прямые, на указательном пальце правой руки он носил кольцо с печаткой.
Гела окликнула его, и архитектор резко повернулся к ней. Он заметно сутулился, что придавало его облику впечатление нескладности.



– Я же сказал: два талиса в день – это потолок. Герцогиня… – раздражённо начал он и, увидев Гелу, осёкся. – Простите, сударыня. Не имею чести вас знать, – сказал он куда более ровным тоном. Что-то в его голосе показалось Геле смутно знакомым, но она не придала этому значения.
– Меня зовут Гела, я – невестка господина Юрховича, – представилась она. – А вы, должно быть, господин Беднарж?
– Да, это я. Послушайте, я верну ему долг на следующей седмице. Человек от герцогини задерживается, – архитектор нетерпеливо махнул рукой и вновь склонился над чертежом.
Гела набрала полную грудь воздуха и шумно выдохнула.
– О, забудьте об этом, – неловко улыбнулась она. – Просто помогите мне с одним делом, и мы с дядей будем вам весьма признательны.
Беднарж повернулся медленно, словно делая над собой усилие. На правильно очерченных губах заиграла жесткая ухмылка, и Гела с трудом подавила желание попятиться, чувствуя, как краска заливает ей лицо. Стоило завести себе привычку сперва думать, а потом говорить.
– Позвольте уяснить, сударыня, – холодно проронил Хенрик, – Я достаточно обеспечен, чтобы вернуть свой долг.
На этом разговор можно было счесть законченным, но Гела не собиралась так просто сдаваться.
– Я не это имела в виду, – поспешно объяснила она. – Простите, если я вас задела. Просто… Мне надо раскопать один засыпанный колодец, и в этом мне весьма пригодились бы ваши познания. Я слыхала, что раскапывать колодцы, как обычные ямы, может быть не совсем безопасно.
Хенрик вновь скривил губы и вскинул одну бровь.
– Если вы ещё не поняли, сударыня, у меня не так много свободного времени, как у людей вашего круга, – почти прошипел он. – А теперь, с вашего позволения, я вернусь к работе.



Гела чуть не взвыла от отчаяния. Она не могла упустить эту возможность, только не сейчас, когда разгадка тайны злополучного свёртка казалась такой близкой – стоило только протянуть руку, чтобы ухватить её.
– Прошу вас, помогите мне! – сложив ладони в умоляющем жесте, воскликнула Гела. – Мы могли бы пойти на поминовение – после мессы, разумеется.
В последний день седмицы, объявленный церковью выходным, все работы на подступах к Костомлотам прекращались. В городских и сельских храмах служили полуденную мессу, после чего праздные каменщики, плотники и подмастерья стекались в таверну папаши Климеша, чтобы за чаркой доброго пива отпраздновать конец седмицы. Трактирщик, вопреки предписаниям священников, в этот день трудился в поте лица, как, впрочем, и дворовые люди, которых Гела собиралась поднапрячь – пусть только господин Беднарж уступит.
– То есть, по-вашему, я должен пренебречь церковным запретом? – сухо поинтересовался Хенрик, но Гела могла поклясться, что в глазах его на один короткий миг вспыхнула искра интереса. – Ради чего вообще вы отвлекаете меня от работы, прерываете важные вычисления, которые я вёл? Ради вашей прихоти?
Беднарж скрестил руки на груди, выжидающе глядя на Гелу. Сердце её заколотилось так отчаянно, что, казалось, вот-вот прорвёт грудную клетку и выпорхнет наружу, к ногам этого непрошибаемого человека.
– Я… это личное дело, господин Беднарж, – зардевшись, проговорила Гела. – Видите ли, давным-давно мой отец бросил в этот колодец одну вещь, я точно не знаю, что именно, но боюсь, что… В общем, есть у меня кое-какие подозрения, и я желала бы их проверить. Меня тянет к этому месту, как… как магнитом. Пожалуйста, господин Беднарж, помогите мне из дружбы к моему свекру!
Хенрик широко раскрыл глаза, брови его поползли вверх. По спине у Гелы пробежал холодок – она испугалась, что снова ляпнула что-то не то, и в смятении ожидала окончательного отказа, но Беднарж только спросил:
– Вы знаете, что такое магнит?
– Что? – удивилась Гела. – Ах да, знаю. Это такой камень, который притягивает к себе железо. Я читала об этом в библиотеке Костомлот.
– Признаться, я удивлён, – теперь голос Беднаржа звучал куда приветливее. – Что же, дайте подумать… На это поминовение я занят, а вот следующее…
Беднарж прикусил себя за ноготь – совсем, как Гела в минуты размышлений, и вдруг из-за груженной камнями тележки раздался строгий голос:
– А что это вы собрались раскапывать, господа? – перед Гелой и Хенриком возник Яромир Барта.





Говорят, лихо приходит негаданно, но Яромир Барта мог предотвратить обрушившееся на его седины несчастье, прояви он чуть больше строгости, прислушайся к перезвонам набатных колоколов. Недоглядел, упустил из виду – и это он, кичившийся острой чуйкой! Как умудрился он свалять такого дурака, допустить этот форменный позор?
Барта взревел, как раненный бык, когда распечатал и пробежал глазами письмо от старшего сына. Жена, хлопотавшая в это время на кухне, ахнула и выронила глиняный кувшин, дочь, подметавшая пол, побледнела и забилась в угол. «Я пошёл в подмастерья к живописцу», – писал негодник-сын. – «Благословения у Вас не прошу, ибо знаю, что Вы его не дадите, прошу лишь не проклинать и поминать в молитвах».
– В семнадцать-то лет пора бы и соображать, – простонала жена, прочитав послание непутевого мальчишки.
Алешу шёл восемнадцатый год, но голова юноши всё ещё была забита бесполезными детскими причудами. Бросить учёбу в Мернафской Академии и податься в прислужники к мазиле – подумать только! Что станется теперь с бестолковым щенком, что скажут люди?
Старый судья брёл по улицам Костомлот, едва различая перед собой повороты и лужи, комкая в кулаке злополучное письмо. Сердце предательски ныло, в голове кипятком бурлила бессильная злость.
Что это ещё за занятие такое – рисование? Сколько мужей смогло заработать себе этим на жизнь? Конечно, существовали талантливые придворные живописцы, но то были люди, отмеченные Богами, с детства вращавшиеся в мире искусств! А тут какой-то юнец из семьи законника вздумал серьёзно заняться малеваньем! Что за блажь! Над ним просто посмеются, и останется он без еды и средств к существованию!



Поглощённый невесёлыми думами, Яромир сам не заметил, как ноги вывели его к подножью городского холма, где прибывший из Тевена архитектор опоясывал Костомлоты крепостной стеной.
Время клонилось к полудню, и работа была в самом разгаре. Едва ли этому маленькому городку приходилось когда-либо видеть такое столпотворение. Казалось, сюда съехались строители со всей Риниссы и даже из Дагтары, и все они гомонили, кричали, отёсывали свезённый с ближайшей каменоломни известняк, сооружали деревянные перегородки, смешивали скрепляющий раствор из водной извести, пережжённой и измельчённой глины, золы и речного песка.
Барта остановился за тележкой с высоченной кучей наполненных чем-то мешков и, сощурившись от палящего солнца, наблюдал за подмастерьями, мешавшими цемент. Мальчишки переговаривались на грубоватом дагтарском наречии, и Барта, поджав губы, отвернулся. Слишком сильно те напоминали ему собственных сыновей – Йони, который, как полагалось, учился на законника, и дурака Алеша.
«Раньше такого не было. Что может быть хуже, чем сын, не идущий по стопам отца?» – сокрушался про себя Яромир. – «Разве только вертихвостка-дочь… такая, как эта проклятая госпожа Закржевская», – закончил он свою мысль, зацепившись взглядом за мелькнувшую впереди худенькую фигурку в синем шерстяном платье.



Он подался вперёд, задержав руку на мешке с песком. Придерживая юбки, Гела – это несомненно была она – просачивалась между стучавшими кирками каменщиками и смешивавшими цемент подмастерьями, проскальзывала между девушками со снедью и подёнными рабочими с повозками. Оставаясь незамеченным, Барта последовал за Гелой, направившейся к грязному навесу из парусины, маячившему перед строившимися городскими воротами.
Мимо протарахтела повозка с отёсанными камнями, на время загородив Гелу, и когда обзор был восстановлен, та уже заговорила с архитектором, господином Беднаржем. Барта подкрался поближе и скрылся за очередной тележкой с известняком. На мгновение он усомнился в целесообразности своего поступка: поглядите-ка, Яромир Барта, почтенный пожилой законник, прячется и подслушивает чужие разговоры, как любопытная кумушка. Но тут Гела принялась упрашивать Беднаржа о помощи, и старый судья навострил уши.
Он положительно не доверял этой бесстыжей авантюристке, и меньше всего после случившегося в старом поместье Чермаков. Она знала больше, чем сочла нужным поведать – в этом Барта был убеждён, как в существовании Богов, как в том, что день сменяется ночью, а никакие бабьи россказни не заставят пусть даже пьяного человека вырезать покойнице глаза.
– Треклятая семейка, – буркнул себе под нос Яромир и, услышав, как Гела договорилась с Беднаржем, решительно вышел из своего укрытия.
– И что это вы собрались раскапывать, господа? – нахмурившись, спросил Яромир.
Гела вспыхнула до корней волос, подавилась воздухом и нервно сцепила пальцы. Архитектор метнул на Барту недовольный взгляд, у тонкогубого рта обозначилась жесткая складка.
– Подслушиваете чужие разговоры? – сухо осведомился он. – Какое, собственно, вам дело? Идите своей дорогой.
– Я – глава здешнего судейского округа, – веско заметил Яромир, – И имею законное право знать о ваших раскопках. Как вам обоим известно, осенью здесь убили неопознанную женщину. В свете предстоящих событий, – Барта окинул взглядом строительство городской стены, – найти убийцу – моя наиглавнейшая обязанность.
– С которой вы до сих не справились, господин Барта, – архитектор развёл руками, а Барта почувствовал, что вскипает от возмущения. Что за молодёжь нынче пошла! В его-то годы на старших смотрели снизу вверх, а родительскую волю почитали, как Слово Божье. Да, в былые дни всё было по-другому – честнее, разумнее, правильнее. А теперь повсюду царил богомерзкий развязный дух – никакого уважения ни к сединам, ни к чину!
– Я не позволю вам разговаривать со мной в таком тоне, – прорычал Барта. Архитектор скрестил руки на груди, скривил губы, нахмурил брови. Госпожа Закржевская поспешно шагнула вперёд.
– Мне надо раскопать один старый колодец. Мой отец давным-давно бросил туда один свёрток, вот и всё.



Если она надеялась, что, услыхав такое объяснение, Барта отступит, то жестоко просчиталась. Яромир помнил, кто вырезал мёртвой Рите Влешек глаза, и надо было рехнуться, как рыжий Йино, чтобы поверить, будто виной тому – бабьи байки. И если теперь заигравшаяся в дознавателя дочка Дутки хочет заполучить то, что старый комендант похоронил в некоем колодце… Что ж, запретить ей этого Барта не мог и не желал.
– В таком случае вы будете выкапывать это при мне, господа, – тоном, не терпящим возражений, заявил старый законник. – Ваш покойный родитель, сударыня, один из подозреваемых, и я имею право знать о нём то, что сочту нужным.
Гела и Беднарж быстро переглянулись, и взаимное понимание проскользнуло в их глазах. Эти двое возомнили, что смогут обвести старого Барту вокруг пальца, но чего они не знали, так это того, что экономка и конюх из Старой Каменицы с первых же дней снабжали Яромира информацией.

– Поверьте, в мире есть множество куда более интересных вопросов, ответы на которые вы сможете получить, – Беднарж усмехнулся.
– В наших краях не так-то много загадок, – Гела пожала плечами. – Только эта деревня и…
– …и покойница без глаз, – закончил за неё Беднарж.
Гела вздрогнула. До сих пор Хенрик не заговаривал ни о Рите Влешек, ни о вылазке в заброшенное поместье, хотя безусловно слыхал и о том, и о другом. Не мог не слыхать, когда вся округа судачила о том, как невестке Юрховичей захотелось поискать приключений на свою голову. К сплетням Гела была привычна: с детства её считали чудаковатой за замкнутость, склонность к уединению, за то, что предпочитала книжку прялке и вышиванию. И всё же, косые взгляды, которыми её одаривали в Костомлотах, шёпотки за спиной, неловкие вопросы о том, что она предпочла бы забыть, удручали, и Гела с тяжестью на сердце ждала, когда Беднарж тоже решит утолить своё любопытство.
Тем не менее, Хенрик не развивал тему. Несколько секунд путники прошли в молчании, пока Гела наконец не поняла, что допроса не последует.
– Вы не собираетесь расспросить меня о… той женщине? И о моём предыдущем визите в это место? – слова сами вырвались из уст Гелы.



– Нет, – Беднарж повёл плечами. – Не думаю, что это уместно.
Неожиданно для себя Гела засмеялась.
– Сразу видно, что вы не из здешних.
Они миновали заброшенную деревню и двинулись по направлению к усадьбе, крыша которой едва проглядывала за пышными кронами деревьев. Худшие опасения Гелы подтверждались: неухоженный, разросшийся сад превратился летом в непролазные дебри.
– Нам придётся прокладывать себе дорогу, – пробормотала Гела и повернулась было к батракам, но Беднарж жестом остановил её.
– Не придётся, – хмуро сказал он и кивком указал на небольшую тропку, прорубленную чуть поодаль, где среди кустов виднелись прорехи.
По спине у Гелы пробежали мурашки. Она вспомнила, как впервые пришла сюда с Касьяном и вскоре обнаружила, что усадьба отнюдь не пустовала. А что, если этот дом вновь облюбовал кто-то, готовый встретить незваных гостей с топором? Что, если деревенские россказни – не выдумка, и духи убиенных и впрямь навещают места своей гибели?
– Вам стоит обратить внимание на вашу челядь, – недовольный голос Хенрика вырвал Гелу из затягивавших её пучин страха.
– Что вы имеете в виду? – поинтересовалась она. Беднарж неприятно улыбнулся.
– Сейчас увидите: у колодца мы встретим господина Барту.
Тевенский архитектор не ошибся. У изъеденных древоточцами остатков сруба стоял Яромир Барта – руки скрещены на груди, брови сурово сдвинуты. За его спиной городской стражник обмахивался перчаткой, как веером.



Гела едва не вскрикнула от досады. Ей стоило действовать осторожнее, коли они надеялись обмануть Барту, но разве батраков заставишь молчать! И как заткнёшь дворовых людей, знавших наперёд все господские планы – даже те, что хранились в тайне?
– Вы выбрали странное место для прогулок, господин Барта, – вместо приветствия произнёс Беднарж, и голос его звучал сухо, точно хруст веток под ногами.
– А вы решили одурачить меня, сударь? – на Гелу Барта даже не взглянул. – Будьте добры уяснить, что в моём лице вы обманываете королевское правосудие, водите за нос самого короля Стефана! Вы, молодой человек, верно, находите это забавным, но моё терпение – и терпение его величества – не безгранично, как бы вам не пришлось поплатиться за собственную глупость.
– Вы закончили, сударь? – Хенрик раздражённо скривил губы, лицо его приобрело жесткое выражение, и Гела вдруг почувствовала лёгкий укол совести. Беднарж не был ей ни родственником, ни даже другом, и всё же она втянула его, совершенно чужого ей человека, в дело, касавшееся только её семьи. И вот теперь её милостью он мог разругаться с главой судейского округа. Уже разругался.
– Говорите со мной, господин Барта, – Гела выступила вперёд. – Господин Беднарж здесь по моей просьбе, и это вещи моего отца мы собрались выкапывать из колодца.
– Я мог бы поинтересоваться, по какому праву вы собрались здесь что-то выкапывать, – Барта отвечал на слова Гелы, но обращался по-прежнему к Хенрику. – Насколько мне известно, эти земли не принадлежат ни вам, сударь, ни, тем более, вашей… спутнице.
– Эти земли не принадлежат никому, господин Барта, – запротестовала Гела.



– И помнится, до сих пор вы не возражали, – подал голос Хенрик.
– Не возражал, поскольку мы уговаривались о моём присутствии, – Барта оттопырил губу, на виске у него пульсировала жилка.
«Боюсь, теперь он от нас не отстанет», – мрачно подумала Гела. Она нервно постукивала ногой и грызла ноготь. Казалось, у неё не оставалось выхода. Конечно, они всё ещё могли уйти и вернуться в другой день, но кто готов был ручаться, что Барта не прознает и про следующую вылазку? И что господин Беднарж вновь согласится помочь?
– Хорошо, господин Барта, оставайтесь, – Гела махнула рукой. – Надеюсь, вас это устроит?
– Вполне. – Барта не двинулся с места. Усы у него ощетинились – «совсем как у Касьяна», подумала Гела и чуть не прыснула от нелепости этого сравнения. Кроме усов и сферы деятельности, у Барты и Касьяна не было ничего общего, и Гела жалела, что умирать за амбиции великого герцога отправился не Яромир.
– Вы уверены, что хотите посвятить этого господина в ваши семейные дела? – подал голос господин Беднарж. Он сутулился сильнее обычного и недовольно щурил глаза.
Гела вздохнула.
– Боюсь, он уже в них посвящён, – прошептала она.
– Ладно, дело ваше, – Хенрик пожал плечами и сделал знак батракам. Те побросали мешки наземь и взялись за лопаты.
Сперва требовалось окопать и удалить остатки сгнившего сруба до тех пор, пока на свет не появятся уцелевшие венцы. «Обычно под землёй дерево сохраняется дольше», – рассказывал по дороге Беднарж, – «Поэтому скорее всего докапываться долго не придётся». И всё же, следовало соблюдать осторожность. На глубине колодца могла остаться вода, под слоями грунта порой образовывались пустоты. Дело предстояло долгое и небезопасное, от того Гела, пусть и незнакомая доселе с подробностями, настаивала, чтобы господин Беднарж подсобил ей.
Не желая мешать работе, Гела отошла в сторону, спрятавшись от палящих солнечных лучей в прохладную тень раскидистой берёзы. Зной густел в стоячем воздухе, время текло неспешно, как патока.
– Что было в том свёртке?
Гела вздрогнула, когда под боком у неё раздался знакомый голос. Яромир Барта разглядывал её непроницаемыми глазами, его круглое лицо порозовело, морщинистый лоб покрылся испариной.
– Не знаю, – отрывисто бросила Гела и, пожевав губами, добавила: – Вы ведь и сами скоро увидите.
Яромир громко хмыкнул, нетерпеливо переступил с места на место, почесал усы. В присутствии этого человека по венам Гелы пробегал холодок. Она всё ещё помнила, как Барта, склонившись над ней грозной скалой, орал, требуя сообщить то, что она не знала. Помнила грубость, безжалостность, хищное дыхание прямо ей в лицо.
Она растерянно уставилась на батраков, докопавшихся уже до непрогнившей части сруба, хлебнула воды из меха и, усевшись на землю, достала из сумки книгу. Барта что-то проворчал себе под нос, смерив Гелу неодобрительным взглядом.
Солнце успело войти в зенит и палило без всякой жалости, рассыпая слепящие лучи по двору заброшенного поместья. Пот ручьями стекал из-под мокрых волос батраков, застывал блестящими каплями на загоревших лицах, скрывался в бородах. Выброшенная лопатами земля холмиками ложилась на заросший сорняками двор, и вот батраки уже скрылись по пояс в колодце.
Гела уткнулась взглядом в пожелтевшие книжные страницы, но сосредоточиться не получалось – даже не глядя на Барту, она чувствовала на себе его грозный прищуренный взор.



В груди противным пятном расползалось недоброе предчувствие, память услужливо подсовывала картинки первой встречи со стариком – его пунцовое от гнева лицо, её страх и слёзы. Гелу мысленно передёрнуло. Если бы она только могла, то с радостью забыла тот ужасный, позорный допрос в сенях Старой Каменицы, вырвала бы эту страницу из своей памяти, как ветхий лист из книги. Или не вырвала? Гела сжала губы. Пока она помнила случившееся, она была начеку. Да и Барта едва ли запамятовал, как Явор вцепился ему в ногу, а Жигимонт выставил его, главу судейского округа, из дому, словно холопа-попрошайку. Этого Яромир не простит, он ничего не прощает…

– Он ничего не прощает! – всхлипывала где-то в темноте женщина. – Он убьёт тебя!
– Он убьёт меня в любом случае, – отвечал ей мужчина, – Но так он хотя бы не тронет вас.

– Бросай работу! Время обеда! – громкий окрик Хенрика вырвал Гелу из ледяного омута... воспоминаний? Демонических голосов? Она резко вскочила, сбросив книгу на землю.



Светило полуденное солнце, где-то в кронах деревьев заливался соловей, батраки, уже принявшиеся вычерпывать из колодца ил, оставили вёдра и направились к дорожным сумкам.
– Что-то не так? – Беднарж с лёгким удивлением взглянул на подорвавшуюся на ноги Гелу. Барта хмурился, его кустистые брови почти сошлись у переносицы.
– Я… нет, всё в порядке. Я, должно быть, задремала, и ваш окрик разбудил меня, – неловко оправдалась Гела.
«Задремала… Да, конечно, меня просто сморило», – заверяла она саму себя, чувствуя, как по спине у неё бегут ледяные мурашки. Если она не задремала, не видела короткий сон, то остаётся только предположить… то получается, она слышит голоса! Как настоящая умалишённая, хуже деда Угеров!
Память скользнула назад, в детство, в холодную, нетопленную библиотеку в Костомлотах, где нянюшка Анния распекала маленькую Гелу:

– Поглядите только на неё! Платье мятое, всё в пятнах, зато сидит с энтой книжкой дурацкой, точно поп какой или учёный! Лучше бы делом занялась – вместо пряжи-то бес знает что получается, а вышивки все косые, батюшка бы твой лучше сделал! Стыдоба ты моя! И ведь уже двенадцать годков, а всё в облаках витаешь, словно полоумная! Как же ты замуж выходить-то будешь, а? Даже подружек нет, одна Мелинка, и та, небось, за спиной посмеивается! Она-то, конечно, кажется подле тебя, странной, умницей и красоткой! Сил моих просто нет! Поди хоть, переоденься. И не грызи больше ногти, не то снова смажу горчицей. Полоумная, право слово!

«А что, если Анния была права?»
Гела медленно достала из сумки завёрнутый в льняной платок пирог с олениной. Злые, мучительные мысли терзали её изнутри тем сильнее, чем отчаяннее она старалась уйти от них, аппетит словно испарился. Рядом опустился Беднарж, поднял валявшуюся на траве книгу, взглянул на обложку. Гела даже не подумала остановить его, напомнить, что сперва стоило бы спросить разрешения.
– «Медведь и роза», – прочитал Хенрик и подвинул книгу Геле. – Я что-то слыхал. Кажется, новый роман Этьена де Бре?



– Да, это так, – Гела спрятала книгу в сумку. На несколько мгновений воцарилось неловкое молчание, затем Хенрик сказал:
– Что же, я не любитель куртуазных романов. Предпочитаю более практические вещи – научные трактаты, философию.
Гела вспыхнула, осознав, что господин Беднарж ответил на её незаданный вопрос. Ей следовало из вежливости поинтересоваться, читал ли он эту книгу, но умение вести светскую беседу никогда не было сильной стороной Гелы.
– Я… я выросла в Костомлотах – имею в виду крепость, но вы, должно быть, это знаете, – запинаясь, проговорила она. – Там неплохая библиотека, и в свободное время я читала всё, что попадётся под руку, а свободного времени у меня было много.
– Весьма необычное времяпрепровождение для девушки вашего круга и вообще, – Беднарж наклонил голову, и Гела могла поклясться, что в глазах у него мелькнуло… уважение? Интерес?
– Да, моя няня тоже так считала, – согласилась Гела и неожиданно для себя продолжила: – Но я не понимаю, отчего должна провести всю жизнь за прялкой, если мне это не нравится?
– От того, что это ваше женское дело, юная госпожа, – сзади послышался скрипучий голос Барты, и Гела вздрогнула от неожиданности. Беседуя с Беднаржем, она совсем позабыла про старого законника. – Вы, молодёжь, мните себя умнее предыдущих поколений, считаете, что можете диктовать новые правила. И вот поглядите, к чему это привело! Вы, милочка, играете в дознавателя, принцесса Эрина отказывается выполнять свой долг и объявляет мужу войну. Ну уж нет, сударыня! Сын продолжает дело отца, а бабья дорога – от печи до порога. Так было и будет всегда, как бы вам ни хотелось обратного.
Глаза у Беднаржа сузились, и на словах про сына, наследующего занятие отца, неестественно сжались пальцы.
– Вы который раз встреваете в чужую беседу, сударь, – такого жесткого тона от архитектора Гела ещё не слышала. – Видимо, хорошие манеры не входят в число ваших старых правил?
Мелкие судороги исказили лицо Барты, на светлые глаза набежала тень, брови гневно нахмурились. Казалось, ещё чуть-чуть, и он сцепится с Беднаржем. Гела поспешила выйти вперёд.
– Благодарю вас за ваше мнение, господин Барта, – холодно произнесла она, – Но не припомню, чтобы я его спрашивала.
– А стоило бы прислушиваться к словам старших, – процедил Барта. – Чего вы хотите добиться? Вам не стать дознавателем, госпожа Закржевская, как не пыжьтесь. Женщина не способна выполнять мужскую работу.
– Скажите это великой герцогине, она будет в восторге, – вновь подал голос Хенрик. – Всем известно, что страной – обеими странами – правит она.
– Её высочество просто даёт советы сыну, – лицо Барты пошло пятнами, глаза метали искры. – Она – дама достойная, и ей бы в голову не пришло бегать по заброшенным деревням и злачным местам в компании чужих мужчин… а то и в одиночку! Вы разве не ведаете, что говорят о вас за спиной?
Хенрик скрестил руки на груди, ссутулившись больше обычного. На его выступающих скулах заходили желваки.
– Ну? Продолжайте, господин Барта. Что толкуют про госпожу Закржевскую?
Гела предпочла бы, чтобы он это не спрашивал. Ей было прекрасно известно, что её называли странной, знала, что говорили вещи и похуже, но услышать это всё в пересказе Барты, в присутствии болтливых батраков – трудно представить себе худшую пытку!
– Прошу вас, прекратите, господа, – Гела решительно встала между мужчинами. – Пожалуй, лучше всего будет вернуться к работе. Думаю, есть больше никто не хочет.



Яромир громко фыркнул и отошёл в тень разросшейся берёзы, Беднарж молча развернулся и махнул рукой разочарованным батракам, наблюдавшим за ссорой господ, будто за представлением бродячих актёров. Гела вернулась на прежнее место и достала из сумки книгу. Сосредоточиться на чтении теперь было решительно невозможно – уж слишком Гела была возбуждена и разгорячена перепалкой, но мысль о том, что Яромир смотрит на неё с неодобрением, отчего-то переполняла её сердце тёмной радостью. Глядя на печатные страницы пустыми глазами, Гела тихонько ухмылялась, думая о том, как его, должно быть, бесит видеть её, женщину, не дома и не за прялкой.
Но постепенно злорадство отступало, и под команды, выкрикиваемые Беднаржем, жужжание шмеля и палящие солнечные лучи, глаза у Гелы стали смыкаться.
Должно быть, она снова задремала. Во всяком случае, солнце уже успело опуститься, когда Гелу разбудил окрик Беднаржа.
– Сударыня, они что-то нашли!
Гела вскочила и бросилась к колодцу, краем глаза подметив, что Барта побежал следом.
Беднарж уже очищал от грязи какую-то побрякушку – браслет из скреплённых между собой серебряных пластин. Гела молча приняла браслет из рук архитектора: пластины были сплошь покрыты затейливой резьбой, и посередине каждой из них явно не хватало драгоценного камня.
«Как на кинжале», – успела подумать Гела перед тем, как Барта грубо вырвал старое украшение у неё из рук. Гела хотела было возмутиться, но из колодца вновь зазвучал приглушённый голос батрака:
– Господин, тут ещё… Что за...?! О, Боги!
Тросс, закреплённый на установленной батраками треноге, казалось, тянулся целую вечность. Наконец снаружи показалось ведро, и Барта с Гелой, отталкивая друг друга, бросились вперёд.
В ведре, местами протёртый подёнщиками, белел маленький, явно детский череп. Гела вскрикнула, Барта выдохнул и попятился.



– Проклятье, сударыня, во что вы меня втянули? – вопрос Беднаржа прозвучал, словно через плотную пелену, но Гела вдруг ясно осознала, где раньше слышала его голос.

Когда риниссцы предложили ему этот брак, раздумывал он недолго. Девица королевской крови ему, непризнанному бастарду барона Мельсбаха, – о такой чести Саросси не смел помыслить в самых дерзких мечтах. Распутство и дикий нрав Маржаны не останавливали новоиспечённого графа. «Главное, чтобы она могла рожать, а послушанию я её научу, не будь я Матис Саросси!» – заявил он господину Вранеку, не забыв после этого рассыпаться в нижайших благодарностях за великую милость.
Он выдвинулся в Огшатль так быстро, как только мог, зная, что его родички – аббатиса и вдова Корф, исполнят всё в лучшем виде. Маржану, бившуюся в истериках и по меньшему поводу, для верности опоили разбавленной сонной травой, и молодой священник, приставленный к старому монастырю, провёл брачную церемонию без досадных помех. Едва державшуюся на ногах невесту проводили в спальню, и к тому времени, как Саросси возлёг с ней, она уже погрузилась в тяжёлый, беспробудный сон.
«И что с того?» – раздражённо думал теперь сановник. – «Чтобы зачать сына, женщине не нужно пребывать в сознании».
Проснулась Маржана на следующий день после полудня, о чём тут же доложила госпожа Корф, и Саросси, оставив на столе недопитую чарку с подогретым вином, отправился к молодой супруге.
– Будь осторожен, брат. Я боюсь, она безумна, – устало склонив голову, предупредила аббатиса. Как же сестра была права! Совсем скоро Саросси пришлось пожалеть о том, как беспечно он отмахнулся от её слов.
В одной ночной рубахе Маржана сидела на кровати, овальное лицо её выглядело заспанным и болезненным, коротко стриженные волосы топорщились во все стороны.



При виде Саросси она дёрнулась и медленно, словно о чём-то раздумывая, натянула на себя одеяло.
– Что вы здесь забыли, сударь? Немедленно выйдите вон, – голос её звучал хрипло и надломлено. – Это… это спальня незамужней девицы.
– Это спальня моей жены, – отрезал Саросси, – И я буду заходить сюда, когда захочу.



Маржана впилась в него взглядом, натягивая одеяло ещё выше.
– Так этот фарс… это был не сон? – пробормотала она себе под нос, и Саросси понадеялся было, что бури удалось избежать.
– Это был не фарс, женщина, а законное бракосочетание, завершившееся консумацией, – он сердито сдвинул белёсые брови и сделал шаг вперёд. – Я пришёл…
– Консумацией?!



Глаза Маржаны налились кровью, лицо исказилось до неузнаваемости, с безумным видом она вскочила с кровати и рывком преодолела расстояние, отделявшее её от супруга.
– Ублюдок! Холоп из свинарника! Грязный насильник! – она выкрикивала оскорбления одно за другим, и каждое из них жгло Саросси не хуже раскалённого тавра. – Как ты посмел?! Я убью тебя, слышишь!
Она рычала совсем по-звериному, трясясь от раздиравшей её ненависти. Выпучив глаза, изрыгая гнусные проклятия, Маржана влепила ему пощёчину и замахнулась было ещё раз, но Саросси схватил её за руки и со всей силы тряхнул. Она воистину была безумна.



Саросси бешено засопел, глаза его злобно вспыхнули. Он крепко держал её выше локтей, вцепившись пальцами в кожу, в душе его закипала чёрная ярость. Хрупкая и исхудавшая на скудных монастырских харчах, Маржана не в силах была причинить ему телесную боль, но без пощады хлестала его словами. Саросси и сам был готов рычать, как дикое животное, прокручивая в голове удар по щеке и оскорбления, которыми она его наградила – «ублюдок», «холоп». Конечно, это то, чем они его считали. Все они: послушный дурак Руперт и его властная мамаша, мнительный Фридрих с гордячкой-женой, честолюбивый Вильем, лживая змея Камилла и её желторотый сыночек, даже эта маленькая потаскушка, отданная ему в жёны, обязанная почитать его по законам Богов и людей! Саросси вспоминал мать, собственноручно стаскивавшую с отчима сапоги, когда тот возвращался с охоты; приносившую мужу по ребёнку в год: всех этих бесчисленных братьев и сестёр. Их и их отпрысков Саросси пристраивал на хлебные местечки по всей Дагтаре.
На лбу у него заблестели бисеринки пота. Маржана будет рожать ему сыновей, хочет она того или нет. Много сыновей королевской крови, которые, если Боги того пожелают – когда Боги того пожелают, сместят с трона всех этих Стефанов и Эрин, вместе с их высокородными родственничками. Боги воздают терпеливым. Корону будет носить его, Саросси, сын, а для этого нужно…
Саросси резко швырнул молодую жену на кровать. Маржана завопила: «Нет!», перевернулась на бок и попыталась было вскочить, но Саросси с необычайной для своего тучного тела проворностью, навалился на неё и пригвоздил к матрацу.



– Не смей! – выла Маржана. – Смерд, подлец! Ты не имеешь права!
Он брал своё, надеясь причинить её как можно больше боли, не обращая внимания на её отчаянно-безнадёжные попытки сопротивляться. Если повезёт, к Грозам у него уже будет сын, а пока пусть Маржана знает, где её место и как ей надлежит привечать супруга.
– Запомни вот что, женщина, – закончив, прошипел Саросси. – Ты, видимо, привыкла считать себя неприступной принцессой крови, а меня – жалким плебеем. Но теперь я твой муж, и ты принадлежишь мне перед Богами и людьми. Я не требую от тебя многого, лишь сыновей и послушания. Но если твоя мать и покойная королева Летиция не соблаговолили объяснить тебе, в чём состоит долг жены перед мужем, это сделаю я.
– Ты мне не муж, мерзавец. Всё, что ты сделал, это насилие! – прошипела безумная Маржана. – Может, твои прихвостни и напоили меня какой-то дрянью, но даже так я прекрасно помню, что сказала священнику «нет».
По щекам у неё не скатилось ни слезинки, глаза были сухие и бешеные, как у зверя.
– Дура, ты безумна! – сквозь зубы выругался Саросси. – А теперь слушай меня внимательно: твои капризы и вздорные суждения мне не интересны. Ты – моя жена, и я заставлю тебя делить со мной постель и рожать мне сыновей, пока не сдохнешь или не состаришься. И обращаться ко мне ты будешь: «Мой господин», уразумела?
В ответ Маржана плюнула ему в лицо.
В последующие месяцы ситуация не улучшилась. В крытой карете, сопровождаемую стражниками, госпожой Корф и крепкой камеристкой, Маржану отвезли в столичный особняк супруга, но если Саросси и лелеял слабую надежду, что, попав в обстановку, достойную принцессы крови, жена изменит своё поведение, то очень быстро понял, что просчитался. В первую же ночь, когда он пришёл разделить с ней ложе, она принялась оскорблять его, лягаться и вопить, как уличная торговка, вынудив Саросси вновь применить силу, чтобы добиться того, что принадлежало ему по праву. Такой же была последующая ночь, и многие другие.
Саросси вконец вымотался. Маржану всё это время держали запертой в её спальне, острые предметы отобрали, на окна, выходившие во внутренний дворик, поставили решётки.
– Коли ты ведёшь себя, как животное, то и жить будешь в клетке, – заявил ей как-то Саросси. Он с удовольствием заковал бы её в цепи, как злополучного Руперта, бросил бы в одну темницу с надменным папашей – пусть наслаждается компанией любимой дочурки, но было бы в высшей степени неразумно гробить здоровье той, что должна была – и, бес подери, будет! – рожать по сыну королевской крови каждый год.
И всё же, его до смерти утомили еженощные выходки этой помешанной! Отчего должен он идти в спальню супруги, точно на эшафот? По какому праву она унижает его, вынуждает силой брать то, что принадлежит ему по всем людским законам? Он требовал от неё самой малости, того, что потребовал бы любой муж, будь он королём или попрошайкой.



«В кого она, к бесам, такая пошла?» – думал Саросси, с понурой головой поднимаясь в спальню супруги. Руперт был внушаем и слаб духом, но не безумен, его жёнушку, уж ту можно было ставить в пример кротости и смирения. «Разве что в деда, Бартоша, но тот был мужчиной и королём!» – ожидая очередной бури, Саросси вставлял ключ в замочную скважину, но в этот раз Маржана встретила супруга реверансом и назвала «господином».
– Не буду лгать, что полюбила вас или хотя бы стала питать тёплые чувства, это было бы лицемерием, – объяснила она. – Но боюсь, у меня нет другого выхода, кроме как признать вас своим мужем.



Она сама легла на кровать, не шелохнувшись, позволила ему сделать своё дело, и прощаясь, вновь выдавила из себя «мой господин».
Саросси не был дураком и ждал подвоха, но несколько дней после этого Маржана вела себя пристойно, даже извинилась, когда муж выбранил её за то, что нагрубила госпоже Корф. Вскоре он дозволил жене гулять по дому; им следовало бы и трапезничать вместе, но оба того не желали, хватало того, что порой они пересекались в коридорах и каждую ночь делили постель. Всё это время Маржана проявляла беспрекословное послушание, хоть и видно было, что оно ей в тягость. Саросси устраивало и это. Кому важно, что у жены на душе, если она выполняет свой долг? А уж Саросси, вдоволь настрадавшийся из-за безумных выходок этой женщины, готов был удовлетворить любые её прихоти, лишь бы она покорилась. Если бы она только покорилась...
Когда Маржана попросила у мужа дозволения сходить к портнихе, тот не нашёл причин для отказа, лишь велел взять с собой двух служанок да втайне снарядил за ней двух расторопных ребят.
Аглая Корф давно подозревала Маржану в неискренности и – безошибочно, как выяснилось – разгадала причину её внезапного смирения, да и сам Саросси отнюдь не был слеп, но как же багровел он от клокочущей ярости, как стискивал зубы и сыпал ругательствами, уже через час после ухода жены слушая донесения соглядатаев. Как она посмела, да как такое могло прийти ей в голову! В этот день Саросси окончательно убедился, что взял в жёны умалишённую.
Знахарка, к которой обратилась Маржана, давно избавляла фрейлин от нежелательных последствий придворных интрижек. Разумеется, это было незаконно, и целительницу давно бы арестовали, кабы не её тайные связи с Саросси. Она, как и многие другие столичные знахари, снабжала его сведениями о грешках придворных дам, он позволял ей и остальным спокойно заниматься своим делом.
Безумная Маржана не догадывалась о делах мужа, стуча в дверь скромного одноэтажного домика, и даже пыталась отпираться, когда соглядатаи схватили её под белы рученьки. Знахарка оказалась более понятлива и мгновенно всё подтвердила, стоило ей только услыхать, о чьей супруге шла речь.
Из особняка пригнали карету, ибо вмиг потерявшая человеческий облик Маржана, брыкалась, отказывалась ехать домой и визжала так, что пришлось заткнуть ей рот кляпом.
– Я все равно избавлюсь от твоего ублюдка, скотина! – вновь запертая в своей комнате, она молотила кулаками по дверям. – Сверну ему шею, как только родится! Твоему отродью место в канаве, как и тебе самому!
От этих воспоминаний Саросси всего передёргивало, но перед герцогиней следовало держать лицо.
– Ваше высочество так добры, что интересуетесь делами столь ничтожных ваших подданных, – Саросси снова отвесил нижайший поклон. – Графиня чувствует себя превосходно, благодарю вас.
В последние месяцы Маржану мучила сильная тошнота, ноги отекли так, что не влезали в домашние туфли, пальцы стали похожи на сосиски. Саросси встревожился, как бы она не отдала Божествам душу до того, как родит ему нескольких сыновей, но лекарь успокоил его – на ранних сроках такое бывает.
– Это доставляет мне огромную радость, – Камилла чинно сложила руки на коленях.
– Как вы добры, ваше высочество! – повторился Саросси. – Когда родится мой сын, нижайше прошу вас выбрать ему имя.
– Это весьма лестное предложение, дорогой граф, и я буду счастлива его принять, – по изуродованному лицу Камиллы вновь скользнула благодушная улыбка. – Но не будьте так уверены, что родится сын. Увы, Боги не всегда прислушиваются к нашим мольбам.
Саросси на мгновение горделиво вскинул голову, но тут же одёрнул себя. Ещё не хватало показаться герцогине высокомерным! Властьимущие этого не любят.
– Ваше высочество, я консультировался с шестью астрологами и двумя лекарями, и все как один убеждены, что родится мальчик, – как можно более смиренным тоном ответил сановник.
– Что же, очень рада за вас, – кивнула мать короля. – Любезный граф, я бы хотела посетить дорогую Маржану, если это, конечно, не затруднит ни вас, ни её. Подумать только, я до сих пор не имела счастья увидеть свою родную племянницу!
«Цены бы тебе не было на театральных подмостках», – мрачно подумал Саросси, и сердце у него подскочило к горлу. Что наплетёт Маржана тётке, каких гнусностей и небылиц расскажет про него, каким монстром выставит его в глазах могущественной родственницы? Саросси обдало жаром. Он прекрасно помнил встречу со Стефаном, тогда ещё только наследником престола, в маленьком придорожном трактире близ Асперса. Как можно было забыть угрозы этого скудоумного юнца, волею судьбы наделённого неограниченной властью?
Конечно, в последние месяцы Стефан увивался за Лисси Дорфмайер, да и Маржана – безумная, отекшая, блюющая в таз, с наметившимся уже животом, могла теперь вызвать только брезгливость, но бес знает, что на уме у этих королей!
– Видите ли, ваше высочество, – замялся Саросси, – Ваше желание делает вам огромнейшую честь, но боюсь, что графиня, как бы вам это объяснить, не достойна нынче предстать пред ваши очи. Столько несчастий свалилось на бедняжку! Это несправедливое заключение в монастыре, смерть матери, предательство отца… А интересное положение порой влияет на характер и более уравновешенных женщин! – он всплеснул руками. – В последние несколько месяцев Маржана пребывает в некоем исступлении. Ваше высочество, я боюсь… я опасаюсь, ваша племянница повредилась рассудком.
Камилла хмурилась с каждым словом Саросси, и тот едва не затрясся от ужаса, глядя на её недовольно сдвинутые брови, крепко сцепленные пальцы.



Он в страхе попятился, и те несколько секунд, что герцогиня молчала, показались ему вечностью.

Когда дошли до Старой Каменицы, Барта взял с Гелы обещание заглянуть к нему на следующее утро да строго наказал Беднаржу с батраками молчать о находке. Хенрик (или Эдгар?) буркнул что-то про старые грехи, ворошить которые ему не особо и хочется, и ушёл, не попрощавшись. Подождав, пока архитектор отойдёт на приличное расстояние и выдавив из себя вялое «до завтра», Барта тоже отправился в Костомлоты, а Гела, вернувшись домой, с порога узнала новость о злодеянии коменданта.
С той минуты детский череп и предстоящий разговор с Бартой отошли на второй план. Спешно позавтракав, Драгомира и Жигимонт засобирались в Жижелицы, и Гела поехала с ними. Строго говоря, в её присутствии не было необходимости, но Мелина, конечно, ждала её, и Гела не могла подвести подругу.
И вот теперь сидела она на скамье в сенях господского дома Жижелиц, держала за руку разъярённую Мелину, с плохо скрываемым страхом косилась на нахмуренного Рена, слушала ругань Жигимонта, многословные жалобы бурмистра и гневные восклицания Драгомиры.
– Вот ведь зверь, чудовище! И как его только земля носит, этого изверга! – тётка тяжело дышала, как будто бежала наперегонки всю дорогу от Каменицы до Жижелиц. – Отчего Барта до сих пор не вздёрнул его? Вместо того, чтобы запугивать честных людей, мог бы… – Драгомира не договорила.



– Он неподсуден Барте, сударыня, – глухо ответил бурмистр. – Судить его могут только в столице.
Драгомира ахнула и всплеснула руками.
– Вот он и думает, будто управы на него нет! Мелинка, милая, мне так жаль, что это произошло с Томашем. Зачем он вообще поехал к этому… этому коменданту?
– Мы тогда ещё не видели девушку, Драгомира, – Мелина вскочила и зашагала по сеням. – Староста деревни описал всё в общих словах, и мы с Томашем подумали… Тереба, конечно, не женился бы на дворовой девке, но, может, откупился бы деньгами, дал ей приданного, – бурмистрова дочка издала горький смешок. – Боги! Уже потом, после случившегося с Томашем, я посетила эту девушку. Он… Словом, он не просто надругался над ней, Драгомира. Он растерзал её, изувечил. Его, этого монстра, не интересовало насилие как таковое, оно было для него лишь частью пытки.



Геле едва не стало дурно, когда ужас холодной дланью коснулся её спины. Как наяву предстала перед мысленным взором захламлённая каморка, освещённая единственным факелом, огромные лапы коменданта на её, Гелы, груди, его грубый голос и безумные огоньки в тёмных глазах. Могла ли она оказаться на месте той несчастной, кабы Тереба вовремя приметил старый затупившийся кинжал в её руках? Очутился бы Жигимонт на месте бедняги Томаша, обмолвись она хоть словом о произошедшем? Одна мысль доводила Гелу до мурашек.
– Не о чем с ним разговаривать, Мелина. По мне, так по нему плачет виселица, – молодая вдова сама удивилась тому, как резко звучали её слова.
– Браво, дочка! – Жигимонт рубанул рукой воздух. – С бешеными псами не толкуют, вот что я скажу. Обнажим мечи, как в старые добрые времена, и спросим с ублюдка – вот и весь сказ.



– Вы же несерьёзно, господин Юрхович? – бурмистр заёрзал на скамье. – Ведь это произвол, самоуправство!
– Бес тебя раздери, старина Шарчак! – вскинулся Жигимонт. – А что ты предлагаешь? Сам сказал, он неподсуден Барте.
– Подадим челобитную в Тевен, его начальству, – Шарчак развёл руками. – Есть же порядки, законы.
– Да вертел он ваши законы на… на пальце, – получив сильный толчок от Драгомиры, закончил Жигимонт. – Пока вы будете носиться со своими челобитными, он всех нас тут перебьёт!
– Боюсь, что я вынужден согласиться с господином Юрховичем, – подал голос Рен. По его смуглому лицу пробежала тень, на лбу выступили поперечные морщины. – Промедление только убедит коменданта в собственной безнаказанности.



У Гелы едва не отвисла челюсть. Широко раскрытыми глазами уставилась она на Диниша Рена, с трудом веря собственным ушам. Чтобы управляющий Угеров – этот скрытный, немногословный, осторожный человек, так запросто выступил за самосуд! Это совершенно не вязалось с тем Динишем, которого она знала.
«А, полно, знаю ли я его?» – мрачно одёрнула себя Гела, вспоминая подслушанный в библиотеке разговор.
– А я решительно не могу согласиться! – на шее у бурмистра натянулись жилы. – Вы предлагаете форменное беззаконие, господа! Чем будем мы отличаться от коменданта Теребы, если пойдём на него с оружием? Преступления Теребы просто перестанут иметь значение по сравнению с нашим вооружённым бунтом, а именно так корона и отнесётся к вашему предприятию, господин Юрхович. И если мы ждём от короны привелегий для Костомлот, то разве не должны мы взамен уважать законы и решать свои проблемы, полагаясь на право, а не творя произвол?



– Беда в том, что господин Тереба понимает только язык силы, – покачал головой Диниш.
– Решать тебе, Мелина, – Драгомира глубоко вздохнула. – Твой муж лежит в беспамятстве наверху.
Бурмистрова дочка запустила пальцы в рыжевато-каштановые волосы, на мгновение замерла. Вся её ладная фигура, казалось, была напряжена до предела. Наконец, Мелина мотнула головой и, в упор глядя на отца, проговорила:
– Хорошо, батюшка, будь по-вашему. Не станем уподобляться этому животному, и, надеюсь, в Тевене нас рассудят по справедливости.

Было уже далеко за полдень, когда Гела добралась наконец до господина Барты.
Ратуша и остальные ведомства всё ещё находились в крепости, хоть Хенрик Беднарж и обещал вскоре построить новые здания, даже заложил кое-где фундамент. Но до переезда присутственных мест было ещё далеко и, затворяя за собой дверь кабинета Барты, Гела внутренне возблагодарила Богов за то, что избежала встречи с комендантом.
– Явились наконец, – не отрывая взгляда от бумаг, бросил Барта. – Какая буква в слове «утром» была вам непонятна, сударыня? Я, знаете ли, занятой человек и не могу ждать вас целый день.
Барта восседал за массивным старомодным столом, заваленном книгами, свитками и стопками мелко исписанных бумаг. За спиной старика висели внушительных размеров карты крепости, городка и близлежащих земель, возле побелённых известью стен ломились от потрёпанных документов высокие стеллажи и крепкие сундуки.
Не дождавшись от Барты приглашения присесть, Гела сама дошла до низкой складной табуретки и с опаской опустилась на неё.
– Вы же слышали, что сотворил господин Тереба. Разумеется, первым делом мы поехали к Угерам, – молвила Гела и тут же мысленно обругала себя. Зачем она оправдывается перед этим человеком? Ни Драгомире, ни Мелине такое бы в голову не пришло!



– Вот поэтому вы и любая другая женщина никогда не станете дознавателем, пусть даже завтра выйдет указ, дозволяющий вам занять эту должность, – Барта презрительно хмыкнул. – У хорошего дознавателя, госпожа Закржевская, на первом месте всегда стоит дело.
– Я не дознаватель, сударь, – Гела постаралась, чтобы её голос звучал твёрдо. – А вы и в самом деле ничего не можете поделать с Теребой?
С тяжёлым вздохом Барта отложил бумаги и крепко сжал руки.
– Вас это не касается, госпожа Закржевская. Всё, что было нужно, я передал посланцу Угеров, – Яромир откинулся на спинку кресла и поглядел на Гелу сквозь прищуренные глаза. – Итак, сударыня, просветите меня, чьи кости мы обнаружили в колодце?
Гела вздрогнула. Сердце у неё бешено заколотилось, а ноги задрожали в коленях, стоило только вспомнить о маленьком черепе и других костях, вырытых землекопами из заброшенного колодца. Тут же всплыли в голове слова про «услугу», оказанную отцом герцогу Вильему.
«Не мог же отец убить малого ребёнка, пусть даже по приказу его высочества?» – спросила себя Гела, и невесёлый смешок едва не вырвался у неё изо рта. На свете ходили тысячи людей, готовых мучить, пытать, убивать по указке вышестоящих. Они легко примирялись с собственной совестью и Богами, толковали о смирении, послушании, о маленьких людях, вынужденных склоняться перед волей вельмож. Гела и сама не знала, хватило бы ей духу отказать, явись перед ней великий герцог – теперь уже король – и прикажи сбросить в колодец маленькую девочку. Вот Барта, тот бы точно сделал, разглагольствуя при этом о благе государства и о том, что правителю лучше знать, а долг доброго подданного – повиноваться.
«Только зачем Вильему было убивать принцессу Катинку?» – продолжала рассуждать Гела. Старого герцога, а также двух сыновей от его первого брака унесла эпидемия чумы, прокатившаяся по всей Унии, когда Геле шёл двенадцатый год, но даже дочь коменданта Костомлот, далёкая от каких бы то ни было придворных интриг, слышала, что Вильем не желал довольствоваться скромной ринисской короной, мечтая о куда более роскошной дагтарской. Оттого он и взял в жёны сестру Фридриха Камиллу, невзирая на её слишком юный возраст. Женив сына на Катинке, он укрепил бы свои притязания. Для этого принцесса нужна была ему живой.
Все эти мысли за мгновение пробежали в голове Гелы, и молодая вдова прикусила губу, в упор глядя на Барту. Нет, не станет она посвящать его в подробности, говорить больше того, что придётся поведать в любом случае. В конце концов, с чего она взяла, что найденные в колодце останки принадлежали именно Катинке? Всё, что она имела, это догадки и смутные образы… сны, воспоминания, бред безумной?



– Я не знаю, господин Барта, – Гела подалась вперёд. – Тогда я была совсем крохой. Я помнила только, как отец выбросил в этот колодец некий свёрток, и это отчего-то сильно напугало меня. И увидев этот колодец, я… я почувствовала, что должна узнать, что именно было в свёртке.
– Вы зубы-то мне не заговаривайте, девочка, – рявкнул Барта. – Все равно не умеете. Почувствовали! Не помните! Какого проклятья вы вообще потащились в эту деревню?
Гела вспыхнула.
– Мы… это было ребячество, господин Барта. Мы наслышались о мертвеце, живущем в тех краях, и хотели сами поглядеть, – потупясь, солгала Гела. На ум ей пришёл другой человек со струпьями, тот, кого она видела во сне. Он отобрал у неё куклу и угрожал свернуть шею, если Гела расскажет, кем была загадочная «она». Боялся, что напуганная девочка растреплет всем про убийство? И это явно не был «сыночек» Аннии – прокажённые столько не живут.
– Превосходно. Замечательно, – Барта хлопнул ладонью по краю стола. – Знаете, как это выглядит с моей стороны, а, госпожа Закржевская? Вы поднимаетесь в несусветную рань, идёте в одиночку гулять с псом и находите тело женщины, которую позже назовут Пропавшей Принцессой. В тот же день вы, как утверждаете, из праздного любопытства и опять без сопровождения навещаете переправщика, который через некоторое время после ареста рассказывает, что за компанию с вашим, девочка, батюшкой обворовал и изуродовал труп. Переправщик упоминает некого «живого мертвеца», и, вот неожиданность, этого «мертвеца» обнаруживаете вы. Неизвестный человек, наводивший в городке справки об убитой, интересуется снова вами и вашим отцом. Что бы ни случилось, нигде не обходится без вас. Не много ли совпадений, а, госпожа Закржевская?



– Мне всё ещё нечего сказать вам, господин Барта. Возможно, я и впрямь скучающая особа, которая ищет приключений на свою голову, но я не знаю ничего сверх того, что уже поведала вам.
Гела поднялась с табуретки, скрестила руки на груди. С трудом сглотнула слюну, чувствуя, что ещё чуть-чуть, и Барта вновь доведёт её до слёз.
– Если хотите знать про Принцессу, спросите её отца. Ему-то наверняка есть, что вам рассказать, – выпалила Гела и тут же осеклась. До сих пор она не осмелилась бы советовать Барте.
– Считаете себя самой умной, да? Полагаете, все вокруг дураки, и за девятнадцать лет никому в голову не пришло допросить его? – холодно поинтересовался старый законник, но по выражению его глаз Гела поняла, что он давно над этим раздумывал.
– Надавите на него, как вы умеете, – предложила Гела и мысленно вздрогнула, вспомнив, как Барта орал на неё, вцепившись в ручки её кресла, дыша ей прямо в лицо. Запугивать Барта умеет, этого у него не отнять.



– А люди короля Фридриха, вы считаете, расшаркивались перед ним и поклоны отвешивали? Бес подери, этот злодей хитрее, чем вы думаете, – Барта в задумчивости почесал подбородок и тут же тряхнул седой головой, очевидно, вспомнив, с кем беседует. – Вы свободны, госпожа Закржевская, но помните, я слежу за каждым вашим шагом.
Гела выскользнула во двор крепости и на мгновение зажмурилась, полной грудью вдохнув свежий летний воздух. Солнце уже успело войти в зенит, в золотистых лучах его дремали раскидистые ореховые кусты – в детстве Гела любила собирать их плоды. Она прошла вперёд к въездным воротам, тяжёлая решётка которых весь день оставалась поднятой.
«Недолго ещё Костомлотам быть открытыми на вход», – с сожалением подумала Гела и тут же попятилась. Дверь караульной, располагавшейся прямо у ворот, отворилась, и во двор, щурясь от палящего солнца, вышел Хенрик Беднарж.
Гела шагнула назад, надеясь скрыться за кустом и подождать, пока тевенский архитектор уйдёт. Ей не хотелось попадаться ему на глаза. Вчерашняя обида была ещё слишком свежа, но всё это казалось мелочью по сравнению с подслушанным в библиотеке разговором. Узнав в Беднарже Эдгара, Гела сомневалась, что сможет вести себя с ним естественно, а задать вопрос прямо пока не решалась.
Она нырнула было за куст, и тут сзади, с лестницы, ведущей на крепостную стену, раздался громкий голос, снившийся Геле в кошмарах:
– Ба-а, кого я вижу! Что, соскучилась по мне, малютка?
С лестницы, потирая огромные ручищи, спускался комендант Тереба. На огромном розовом лице его растянулась самодовольная ухмылка. Ансельм, похоже, не испытывал ни тени раскаяния или страха перед наказанием.
Гела вскрикнула и бегом бросилась к воротам, как плетью подхлёстываемая гортанным смехом коменданта. Об архитекторе она больше не думала, но столкнувшись с ним, вздохнула от облегчения. Едва ли они вдвоём – безоружные и не умеющие драться – смогли бы противостоять Теребе, реши он напасть, но иметь на своей стороне союзника было приятно.
– Доброго дня, сударыня, – Хенрик слегка поклонился. – Куда-то торопитесь?
– Я думаю, нам надо убраться отсюда, – забыв о вежливости, выпалила Гела.
– Снова тайны? – холодно осведомился Хенрик, но, проследив за взглядом собеседницы, смягчился. – Не думаю, что он набросится на вас у всех на виду, госпожа Закржевская.
Гела нервно рассмеялась.
– Господину Угеру это не помогло.
– Господину Угеру! Отчего все думают только о нём? Девушке пришлось намного хуже, – Беднарж поморщился, как от зубовной боли. – Но да, разумеется, она всего лишь крестьянка.
– Вовсе не… О таком стараются не говорить, сударь. Это… очень стыдно, – Гела замялась.
– Стыдно говорить, а не делать? – Беднарж поднял брови. – Большинство господ насилует служанок, и никто им слова не скажет. Проблема Теребы лишь в большей жестокости.
– Это неправда! Мой дядя никогда...! – Гела вспыхнула.



Беднарж пожал плечами.
– Возможно. Но вы не станете отрицать, что Угеры не пытались бы решить дело миром, окажись пострадавшая их родственницей.
– Они… они хотели сделать лучше для всех, – с нажимом сказала Гела. Где-то внутри вскипало глухое раздражение. Как смел он возводить напраслину на Угеров, её добрых друзей, на – страшно подумать – дядю Жигимонта?
– Скорее, хотели избежать скандала и судебного разбирательства. Надеялись задобрить крестьян, – Беднарж скривил губы. – Теперь это уже не имеет значения. Что решили делать с Теребой?
– Бурмистр и Угеры подадут жалобу его начальству, – почти прошипела Гела и с мстительным удовольствием добавила: – Скоро его вздёрнут.
– Сомневаюсь, – Беднарж неприятно улыбнулся. – Его зять дружен с секретарём канцлера, и это решает всё. Вот увидите: Тереба никуда отсюда не денется, зато утратит всяческий страх.



Гела крупно вздрогнула. В памяти вновь всплыла полутёмная каморка, утробный смех коменданта, его наглость и беспечность сейчас, когда ничего ещё не было ясно. Неимоверным усилием воли Гела прогнала от себя эти видения.
– Это вы увидите, господин Беднарж: в этом мире ещё осталась справедливость, – вскинув голову, заявила Гела и, не попрощавшись, направилась прочь из крепости.



У Маржи слегка кружилась голова, отекшие ноги налились свинцовой тяжестью, ломило поясницу. И всё же, поддерживаемая под руку камеристкой, она спустилась в маленький внутренний дворик, где, по словам Корфихи, ожидала вдовствующая герцогиня.
– Её высочество желают вас видеть, уж не знаю, чем вы заслужили, – отперев дверь в спальню Маржи, буркнула старуха. Отныне она обращалась к Маржи на «вы», ибо считала супругой своего покровителя. – Господин приказывает вам немедленно выйти к её высочеству и вести себя почтительно, не то пожалеете.
В угрозах не было необходимости, Маржи и без того жаждала увидеть кого-то, кроме гнусного Саросси и его не менее отвратительной кодлы.
Крепко вцепившись в локость камеристки и судорожно закусив губу, чтобы не завыть от злости и отчаяния, Маржи изобразила нечто, отдалённо напоминавшее реверанс. Пот катился у неё со лба – в последнее время это происходило всякий раз, стоило ей только сделать малейшее усилие. Она чувствовала себя грязной, запачканной, загнанной в угол. Отвратное, ненавистное, чужеродное существо росло в её чреве, причиняло боль, страдания, губило красоту, и Маржи ничего не могла с этим поделать. Она ненавидела отродье Саросси и знала, что никогда не полюбит. Всю жизнь будет содрогаться, глядя на этого ребёнка, как наяву ощущать острые ногти ублюдка Саросси, вонзившиеся в её предплечья, его грузное тело, придавившее её к кровати.
Маржи задрожала с головы до пят, чувствуя, как ярость вспыхивает в её душе. Прямо перед ней сидела женщина, бросившая её в лапы Саросси; единственная, кто могла облегчить её участь – но на это Маржи уже было плевать.



– Как вы посмели явиться сюда? Вы… вы отдали меня этому… этому навозному червю! – внутри всё кипело, и Маржи не думала, что говорит. Лицо у неё пошло пятнами, а на носу выступили капельки пота.
Камеристка охнула и со всей силой вцепилась Маржи в руку, две одинаково одетые фрейлины в уродливых громоздких чепцах зашикали и зашептались, но герцогиня и глазом не моргнула. Ничуть не изменившись в лице, она вполоборота кивнула стоявшей поодаль даме, затем вновь повернулась к Маржи и проворковала безмятежным тоном:
– Прошу вас, садитесь, дорогая племянница, – Камилла указала на пустовавшее рядом кресло и, обратившись к камеристке, добавила: – А вы, милочка, оставьте нас.



Маржи села, ибо стоять уже было невмоготу, отяжелевшие ноги подкашивались, а земля, казалось, качалась, как палуба корабля.
– Я никогда не признаю эту пародию на брак, слышите! Я сказала «нет» перед священником, и всё, что произошло дальше, было против закона! И я добьюсь аннуляции, так и знайте! До самого Мернафа дойду, если надо, положу на это всю жизнь! Клянусь в этом памятью своей матери! – судорожным движением Маржи отёрла пот со лба.
С горьким смехом вспоминала она, как хотела выйти замуж, пусть даже за человека небогатого, ниже её по происхождению. За старика, за бастарда знатного вельможи, за всего лишь барона, за чужеземного принца, готового увезти её за тридевять земель. Лишь за одного человека она не пошла бы ни за какие коврижки, его одного чуралась и презирала от всей души.
Фрейлины принцессы Эрины частенько перемывали косточки королевскому советнику. Саросси именовал себя бастардом барона Мельсбаха, но то были только слова. Его мать, девица сомнительного поведения, выскочила за рыцаря-иностранца, и через семь месяцев, как с многозначительными ухмылками шептались придворные, родила сына Матиса. По счастливому стечению обстоятельств юный Саросси попал ко двору принца Руперта, продвинулся наверх и перешёл на другую сторону, едва дело запахло жареным. Сладкоречивый, предупредительный, вечно лебезящий перед вышестоящими, при дворе новых государей Саросси быстро пошёл в гору, и вот, получил в награду графский титул да дочь своего прежнего господина.
«Кабы не эта тварь, я могла бы быть принцессой! Меня выдали бы за принца или короля, а теперь…» – она с ненавистью уставилась на свой раздутый живот, чувствуя, как внутри толкается отродье Саросси. Внук героев и королей, публичной девки и безземельного рыцаря, проклятый бастард, презираемый собственной матерью.
– Но дорогая, – ни один мускул не дрогнул на изуродованном лице Камиллы, – Ведь вы объявите своего ребёнка незаконнорожденным, а себя – наложницей господина графа, если добьётесь своего. К тому же, вы ослушаетесь короля.
– Причём здесь Сте… его величество? Он шагу не ступит без вашего слова! – Маржи нервно хохотнула. Услышь Саросси, как она говорит с великой герцогиней… А, впрочем, что ещё он мог сделать той, кого называл супругой?



– Ах, боюсь, люди порой преувеличивают роль моих смиренных советов, – герцогиня вздохнула. – Его величество сам принимает решения, и замуж вас выдал именно он, руководствуясь государственными соображениями. Я пыталась возразить, вы всё же внучка короля, а граф Зембицкий при всех его достоинствах не может похвастаться блестящей родословной, но, милая моя, стране нужен был этот брак.
Маржи откинулась на плетёную спинку кресла, закрыла глаза. Она с трудом представляла себе Стефана, худого сероглазого мальчишку, с затаённым восторгом внимавшего каждому её движению, толкавшим её в это позорное, унизительное сожительство. Такое скорее было в духе Фридриха, но тот скорее удавился бы, чем позволил Саросси ухватить столь жирный кусок власти. Маржи стиснула руки. Что теперь размышлять! Она не позволила дяде упечь её в монастырь, не позволит и кузену втоптать её в грязь.
– Вы хотя бы знаете, что он делал со мной? – Маржи постаралась, чтобы голос её звучал яростно и надменно, но на это ей не доставало сил. – Сперва опоил какой-то дрянью, чтобы я не могла противиться ему и его сообщникам, затем…
– Тише, тише, милочка! – Камилла предостерегающе выставила ладонь. – Я ничего не желаю слышать. Не дело жене ругать мужа. Чем грубее муж, тем покорнее, мягче и обходительнее должна быть жена. Будьте мудрее, дитя моё, говорите то, что тешит его слух, каждым своим действием стремитесь доставить ему радость. Сами помните своё место, и тогда супругу не придётся водворять вас туда силой.
– Можете не утруждаться, ваше высочество. Какой бы смиренной я ни была, он все равно видит во мне только чрево. В год по сыну королевской крови, пока не околею – он постоянно это твердит, – клокоча от гнева, буркнула Маржи. Эта благочестивая ломака решительно раздражала её.
– По сыну королевской крови? – глаза герцогини опасно сузились, по изуродованному ожогом лицу пробежала мимолётная тень. – Что же, милая, рожать детей – это ваш долг, и здесь граф в своём праве. Сколько у вас фрейлин?
– Пять, и все родственницы этого мерзавца, – Маржи подивилась столь резкой смене темы.
– Я приставлю к вам Симону Изенбург и позже пришлю ещё трёх девушек. Это на случай, если господин граф злоупотребит своей властью над вами, или вы захотите ещё что-то сообщить мне.



Стоявшая поодаль дама в сиреневом платье приблизилась и присела в почтительном реверансе. Долговязая, костлявая и рыжая, со впалыми щеками и острым подбородком, она вряд ли могла претендовать на гордое звание красавицы, но одета была элегантно и со вкусом, и Маржи невольно засмотрелась на её модный полукруглый убор, оставлявший волосы открытыми. При дворе герцогини дамы носили громоздкие старомодные чепцы, скрывавшие причёски от посторонних глаз, на саму Маржи, не спрашивая её мнения, нацепили такой же. На фоне остальных Симона Изенбург выглядело странно и чужеродно, к тому же, она не была родичкой или сообщницей Саросси. Получить в свою свиту человека из внешнего мира уже было достаточной удачей, и за одно это Маржи прониклась к госпоже Изенбург глубокой симпатией.
– Передавайте мне через госпожу Симону всё, что посчитаете нужным, – Камилла поднялась и сделала фрейлинам знак следовать за ней. – Вы моложе господина графа. Как знать, быть может, однажды у вас будет новый муж.

– Разве нельзя его починить? – Гела с сожалением оглядела проеденные молью дыры. Теперь, по прошествии семи лет, ей захотелось вдруг сохранить это платье.
– Ясно, что можно. Чернавка и починит. Но ты, девочка моя, не будешь ходить в залатанных тряпках, словно дочка старьёвщика, – решительно заявила Драгомира и резким движением руки отбросила платье в кучу забракованной одежды, предназначенной для слуг. – Гляди, на этой накидке появились проплешины, отдадим кухарке, а синий плащ оставим.
– А ведь платье совсем простенькое, – заметила Гела, складывая плащ в сундук с зимней одеждой. – Дочь Слезаков на свадьбе была наряднее, а они едва сводят концы с концами.
– Ещё бы! – фыркнула Драгомира, придирчиво разглядывая старую скатерть. – Твой папаша, да помилуют его Боги, пропивал всё комендантское жалованье и те гроши, что с его клочка земли приходили, тоже. Где уж тут сыщешь деньги на добротные ткани и хороших портних? Ты извини меня, дорогая, но когда Карлис заявил, что хочет жениться на дочке старика Дутки, я чуть дар речи не потеряла. Сперва заявила: только через мой труп! Но потом передумала. Ты девочка тихая, покладистая, ничего дурного о тебе сказать нельзя. Лучше ты, чем какая-нибудь наглая мещанка или дочка мелкопоместных, которая сама доит коров, – закончила свою речь Драгомира и, встревожившись, добавила: – Ты уж не обижайся на мою прямоту, милая. Дело давно было, в то время я тебя почти не знала. В конечном счёте, я рада, что это оказалась именно ты, а не другая девчонка.
– Благодарю, – в замешательстве пробормотала Гела и, чуть помявшись, спросила: – Мой отец… говорят, он не всегда был пьяницей? Я ходила в Костомлоты за его старыми вещами и нашла трактат по военной стратегии, подписанный его собственностью. Представляте, – она натянуто рассмеялась, – мой отец и заумная книга! Но, выходит, когда-то он был другим человеком.
– Запил он, когда мать твоя его оставила, – продолжая разбирать вещи, болтала Драгомира. – И тут же покатился по наклонной: начал играть, заложил все ценные вещи да так и не выкупил, перестал следить за собой и исполнять свои обязанности. А до того, помнится, ходил весь из себя разодетый, напыщенный, как индюк. Девицы наши на него заглядывались, завидовали твоей маменьке, – тётка глупо хихикнула, – только завидовать, видно, было нечему. Она-то, напротив, была вся бледная, сникшая, словно тень самой себя. Ничто её не радовало – ни красавец-муж, ни маленькая дочка. А потом взяла и вовсе укатила от мужа – слыханное ли дело!



– Погодите, тётушка, – Гела сжала руками виски. – Вы говорите, матушка ушла от отца до того, как он запил? Взяла и бросила неплохого, на первый взгляд мужа, оставив ему ребёнка? Вы ничего не путаете?
Драгомира слегка насупилась.
– Я, дорогуша, ещё не настолько стара, чтобы впасть в маразм и перепутать всё на свете. Такого красавчика, как твой батюшка, мечтала тогда заполучить каждая девица, это уж потом он опустился, – немного обиженно заверила Драгомира и, взглянув на невестку с лёгким прищуром, поинтересовалась: – Зачем ты, собственно, об этом спрашиваешь, милочка? Если это очередные твои глупости, то знай: я их не одобряю и…
– Вовсе нет, – оборвала тётку Гела. – Я хочу разыскать свою мать. Она имеет право узнать, что овдовела, к тому же, из наследства отца ей полагается ежегодная рента, пусть и совсем крохотная.
Тётка одобрительно кивнула, лицо у неё смягчилось, уголки губ поползли вверх. Земельные, денежные и наследственные вопросы всегда были коньком Драгомиры, и та нередко упрекала Гелу за полное безразличие к делам поместья.
– Рада, что ты наконец взялась за ум, девочка, – тётка благодушно улыбнулась, – но помочь, боюсь, не смогу. Уж больно нелюдимой была Лиела и много о себе не болтала. Помню, она как-то обмолвилась, что родом из Щитницких земель, у её брата там небольшое имение. Но больше ничего не подскажу. Да и заслужила ли она эту ренту? Я не знаю, что творилось между твоими родителями, но женщина, оставившая мужа, каким бы он ни был, это неслыханно.
– Значит, на то у неё была веская причина, – глядя тётке в глаза, произнесла Гела. Она почувствовала прилив злости. Дочь осуждала мать за то, что та оставила ребёнка, но не мужа. Ни одна женщина не заслуживала брака с Дамиром Дуткой, даже если раньше он считался завидным женихом.
«Это отец-то!» – Гела едва не расхохоталась от новых сведений, с которыми никак не могла свыкнуться.



Тётка поджала губы, приготовившись было спорить, но тут в комнату поднялся дворовый мужик и объявил о приходе Хенрика Беднаржа.
Нарочито медля, Гела поднялась и оправила платье. Она не хотела видеть тевенского архитектора, не после его грубости и подслушанного в библиотеке разговора, но на какое-то мгновение, ничтожно малую долю секунды, она вдруг усомнилась в своём нежелании. Что-то внутри дрогнуло, проскочило едва уловимым мимолётным наваждением.
– Скажи ему: пусть ни на что не рассчитывает, – бросила ей вслед Драгомира. – Что за напасть, то нищий голодранец, то вообще мужик!
Хенрик Беднарж ждал в сенях. Прислонившись к деревянной колонне и чертя ногой круги на полу, он состредоточенно вглядывался в противоположную стену, словно ища на ней что-то недоступное человеческому глазу. На худощаво-скуластом лице его застыло недоброе выражение, губы были стиснуты до тонкой ниточки, подбородок напряжён. Гела сникла, предчувствуя неприятный разговор, но, завидев её, архитектор оживился и зеленоватые глаза его смягчились.



– Доброго вам дня, господин Беднарж, – Гела натянуто улыбнулась. – Если вы ищете дядю, то он с утра уехал в город.
– Отнюдь, я ищу вас, сударыня, – сказал он, и Гела дёрнулась, вновь услышав голос из библиотеки. Она готова была поклясться, что её реакция не ускользнула от внимательного взгляда Беднаржа, но виду он не подал.
«Это и к лучшему», – подумала Гела, молча стоя перед Хенриком. Она не знала, что сказать, и надо ли вообще открывать рот. Пожалуй, будет вернее, если Беднарж сам сообщит, что ему от неё нужно. Сердце у Гелы учащённо забилось, но не от воспоминания о давно подслушанном разговоре. Что-то иное тревожило её, и она никак не могла выразить это словами.
– В прошлый раз, в оба прошлых раза, – поняв, что Гела не собирается говорить первой, начал Беднарж, – мы расстались не на дружеской ноте. Вероятно, я был к вам несправедлив. За это я должен просить у вас прощения. Вряд ли вы могли знать, что окажется в том колодце, – архитектор на мгновение прикрыл глаза. Слова давались ему нелегко, но не от смущения или угрызений совести. Беднаржу, казалось, было вновинку признавать свои ошибки.
– Вы в самом деле мне ничего не должны, и меньше всего извинений, – поспешила заверить его Гела. – Я не имела права втягивать вас в эту историю.



Она чувствовала себя неловко, словно увидела что-то непредназначавшееся для её глаз.
– Об этом надо было… – Беднарж не договорил, лишь недовольно дёрнул уголком рта и тут же махнул рукой.
С минуту длилось тягостное, неловкое молчание. Затем Беднарж достал из сумки увесистую книгу в плотной кожаной обложке и протянул Геле.
– Что это? – Гела переводила изумлённый взгляд с Беднаржа на книгу и обратно.
– Возьмите, это для вас, – на его губах, обычно строго поджатых, мелькнула неуверенная улыбка.
Слова не шли Геле на ум, она стояла, как истукан, растерянная, оторопевшая, ввинчиваясь изумлённым взглядом в собственные пальцы, неуклюже сжимавшие книгу.
– Откройте же, – проговорил Беднарж, и Гела бездумно послушалась.
Книга была новой, страницы её ослепляли белизной, как свежевыстиранные простыни. Большие чёрные буквы, слишком яркие и похожие, как близнецы, составляли идеально ровные строчки. Гела ахнула.
– Это… это же печатная книга?
– Да, – кивнул Беднарж. – Последние две седмицы я был в Тевене и встретил одного старого друга. Он недавно вернулся из Глеанты и открыл типографию, вот я и попросил его напечатать это… для вас.
– Но ведь… – начала была Гела и запнулась. Она была наслышана о типографиях в Дагтаре и Глеанте, хоть и не сталкивалась до сих пор с печатными текстами. Знала она, что многие священники до сих пор называли набивку текстов хитрым промыслом Низвергнутого и предзнаменованием всеобщего грехопадения. Раньше, мол, книги переписывались вручную, значит, так заведено Богами, а учёные мужи, измыслившие этот новый и быстрый способ создания фолиантов, не иначе как колдуны. Церковники исходились в обвинительных воплях и, указывая на книгопечатный станок, вопрошали, кто мог сотворить столь непонятный механизм, как не Извечный враг Божеств? До этого Геле было мало дела. Она и помыслить не могла, что до Костомлот когда-либо дойдёт эта чужеземная диковинка, и вот теперь держала печатную книгу в своих руках.
От волнения у Гелы перехватило дыхание. Она чувствовала себя так, будто прикоснулась к короне Хранителя.
– Ну же, прочитайте, что там написано, – мягко произнёс Беднарж. Геле вдруг подумалось, что его, должно быть, забавляет её растерянность. Она быстро взяла себя в руки и послушно прочла:
– «О великих и добродетельных жёнах», авторства Эле… Элеоноры Тессетской. Это… это написала женщина? – Гела обмерла с широко раскрытыми глазами, напрочь забыв о недавнем намерении держать себя в руках.
– Как видите, – подтвердил Хенрик.
– Зачем вы дарите её мне? – Гела нахмурилась. Она чувствовала себя неловко, невольно ища в подарке скрытый подвох. Что хочет от неё этот человек, ещё три седмицы назад доходчиво разъяснивший, что он думает о её «авантюрах» и о ней лично?
– В знак примирения, – он улыбнулся почти доброжелательно. – Я повёл себя с вами неучтиво, признаю. Примите это как залог моего раскаяния и моего понимания.
– Что до вашего раскаяния, сударь, то оно излишне. Повторюсь, раскаиваться должна я за то, что втянула вас, куда не следовало, – Гела вздохнула. – Что же до понимания… Я благодарю вас за то, что заступились за меня перед Бартой, но я решительно не могу представить, как вы можете понимать меня. Едва ли вас всю жизнь убеждали, что ваше место за прялкой.
Она скривилась, вспомнив ругань и причитания Аннии, недовольной вечно испорченным шитьём своей воспитанницы. Одно время дочь коменданта и рада была научиться рукодельничать да хлопотать по хозяйству, лишь бы заслужить наконец похвалу нянюшки, но как она ни старалась, пряжа её вечно выходила грубой, рубахи кривыми, а приготовленными блюдами брезговал даже дворовый пёс. И Гела смирилась. Анния бранилась на чём свет стоит, устыжая воспитанницу и предрекая той жалкую судьбу старой девы. Порой старуха доводила Гелу до слёз, но итог был одинаковым – проплакавшись, юная госпожа Дутка бежала в библиотеку к своим любимым книгам или шла в одиночку гулять к реке, садясь за прялку, только когда нянюшка силком водворяла её «на место».
– За прялкой, конечно, нет, – Беднарж усмехнулся и тут же нахмурил лоб, сгорбившись и отведя взор. – Я… видите ли, сударыня, я родился в семье низкого звания и по рождению должен был заниматься ремеслом, которое меня не устраивало и устроить не могло. Мне пришлось на многое пойти в юности, чтобы стать тем, кто я сейчас.



«И поэтому вы называете себя чужим именем, Эдгар?» – едва не сорвалось с языка у Гелы. Порой она боялась даже вспоминать о подслушанной в библиотеке беседе, в другое время её одолевало жгучее желание спросить Беднаржа или Рена прямо. Но этого, разумеется, не стоило делать. Уж точно не сейчас, когда ей нечего было предъявить этим двоим.
– Вы совершили что-то дурное? – лишь тихо справилась она.
Беднарж покачал головой.
– Я понёс определённые жертвы, но не делал ничего, за что Боги могли бы с меня спросить, – сказал он. – Впрочем, хватит об этом. Я доволен своим нынешним положением и полагаю, вы тоже.
– Я? Да, разумеется, господин Жигимонт и госпожа Драгомира очень добры ко мне и моему сыну, и мне не приходится ничего делать по дому, но… Вы знаете, господин Беднарж, порой я думаю, что родись я мужчиной, я могла бы, ну, не знаю, получить серьёзное образование, поездить по миру, написать свою книгу, – выпалила Гела и с силой сжала подарок. – Простите, я слишком разоткровенничалась.
Хенрик пропустил её извинения мимо ушей.
– Отчего же не можете сейчас? Вы не стеснены в средствах.
Гела вздохнула. Личных денег у неё было не так уж много. Скудная вдовья доля, положенная ей по завещанию Карлиса, и ещё меньший доход от жалкого клочка земли, принадлежавшего отцу. Было ещё содержание от госпожи Драгомиры, втрое большее, чем оба эти источника вместе взятые, но согласится ли свекровь так просто отпустить её незнамо куда? Драгомира никогда не выезжала дальше Тевена и всю свою жизнь посвятила управлению Старой Каменицей. Того же, очевидно, она ожидала от невестки, и не сказать, чтобы Гела была против. Лишь иногда ей думалось… Это было пустое, несбыточные мечты и бесплодные фантазии.
– Я не могу бросить своего сына, и госпожа Драгомира мне не позволит, – помотала головой Гела, – поэтому я живу, как жила, и со скуки играю в дознавателя. Так, кажется, выразился господин Барта. Он сказал, что женщины слабы умом, и всё, что я делаю – лишь путаюсь под его ногами.
Беднарж усмехнулся в кулак.
– Меньше слушайте этого старого хрыча, сударыня. И почитайте мою книгу. Там излагаются жизнеописания великих королев прошлого, учёных, святых, целительниц, – Беднарж недовольно повёл плечами. – Ум, талант и сила воли не зависят ни от происхождения, ни от ремесла вашего отца… и ни от пола. Если я что-то понял за свою жизнь, то именно это.
– С…спасибо.



Их взгляды пересеклись, и в травянистых глазах Хенрика Гела уловила непривычную для него искорку теплоты и что-то ещё, что она не в силах была растолковать. Ей вдруг подумалось, что он, должно быть, понимает её лучше, чем кто бы то ни было. Лучше Жигимонта, Мелины и даже покойного Карлиса. На долю секунды она забыла о загадочной беседе в библиотеке, думала лишь о том, что Беднарж не считает её странной, растяпой, не от мира сего. И мысль эта согревала, как тёплое вечернее солнце, утоляла жажду, как вода в знойный день. Гела шагнула навстречу Хенрику… и тут дверь резко отворилась, и на пороге появился взмыленный Жигимонт.
– Бес побери, дочка, догадайся, что произошло в крепости! – простоватое лицо дяди раскраснелось, на лбу выступили бисеринки пота. Он открыл было рот, чтобы поведать о случившемся, но, приметив гостя, запнулся. – Здравствуй, Хенрик. Присаживайся. Подать пива?
Гела чуть под землю не рухнула от стыда. Ей следовало позаботиться о господине Беднарже сразу же, как она спустилась к нему, но она… она просто запамятовала об этом.
«Растяпа Гела!» – вновь обругала она себя.
– Благодарю, господин Юрхович, но я уже ухожу. До свидания, сударыня, – Хенрик вновь принял свой надменный вид и двинулся было к двери, но Жигимонт перегородил ему путь.
– Погоди, приятель, ты ведь не слыхал ещё новостей! – Жигимонт грузно вдохнул и продолжил: – Тереба приложил одного из своих офицеров башкой о каменую стену. Бедняга дух испустил. А всего-то он обыграл скота в карты! Да если бы я каждого, кому проигрываю… А, бес с ним! Говорил же я дураку бурмистру, а тот упёрся в свои законы, как баран!



Гела побледнела и бросила острый взгляд на Беднаржа. Челобитную в Тевен отправили почти месяц назад, но ответа по ней так и не пришло. И ежели Тереба вновь позволил себе беззаконие, это могло означать только одно: комендант знал, что его не накажут, и упивался этим.





Девчонка! Мёртвый мальчик и маленькая, слабая девчонка.
Маржи могла бы возликовать, кабы не промучилась в родах двое суток, вопя, рыдая, хуля Богов, проклиная Саросси, ребёнка, короля Стефана и его мать. И всё же, не услышав крик старшего из близнецов, она слабо позлорадствовала «супругу», как и теперь, когда Симона сообщила ей пол второго ребёнка.
– Господин граф предоставил её высочеству право дать имя девочке, – стараясь не смотреть госпоже в глаза, поведала Симона Изенбург. Последовало минутное молчание. Маржи лежала, не находя в себе сил, чтобы шелохнуться. Почему фрейлина считает, что её должно волновать это известие? Какое ей, Маржи, дело до бастардки Саросси?



– Моя госпожа не желает узнать, как назвали ребёнка? – тихо поинтересовалась Симона.
– И как же? – вопрос вырвался сам собой, и в тот же момент мучительная догадка озарила Маржи. Раньше, ещё до монастыря и унизительного сожительства, она мечтала назвать старшую дочь Аделаидой, в честь матери. Дать это имя выродку Саросси было бы настоящим святотатством. Но вдруг, испугалась Маржи, герцогиня захочет подольститься к ней таким образом, и при этой мысли холодок пробежал по её жилам.
– Женевьева, – поведала Симона. У Маржи отлегло от сердца.
– Какая нелепость! Подстать для дочери безродного выскочки! – скривила губы кузина короля.
– Это решение её высочества, – повторилась Симона. – Имя, кажется, латонийское. У госпожи герцогини весьма необычная фантазия.
Маржи пробормотала что-то невнятное, чувствуя, как внутри всё съёживается от отвращения. Гнев приливной волной забурлил у неё в душе. Она впилась в Симону пустым, невидящим взглядом.
– Моя госпожа! Вам дурно? – по-своему истолковав исказившееся лицо Маржи, Симона бросилась к постели.



– Ещё бы мне не было, – почти прорычала кузина короля. – Моя мать была латонийской принцессой, а они назвали выродка Саросси латонийским именем. Это унижение, плевок на её могилу.
– Но, моя госпожа, ведь это не только его ребёнок. Это и ваша дочь тоже и внучка вашей матушки, – растерянно произнесла Симона.
Губы у Маржи задёргались от ярости, она рывком приподнялась на локтях, и тут же упала без сил на подушки, обливаясь потом и дыша, как загнанная лошадь. Симона обеспокоенно затрезвонила в колокольчик, и в спальню вбежала дежурная фрейлина со стопкой полотенец. Намочив одно из них в тазе с ледяной водой, она принялась было отирать пот со лба госпожи, но та яростно замотала головой.
– Убирайтесь обе, пошли вон! – обхватив голову руками, взвизгнула Маржи. – Дуры, что вы понимаете! Вы ничуть не лучше этого скота, вы хуже, в стократ хуже! Как вы смеете, как у вас язык повернулся… Вон, кому сказала!
Маржи отчаянно вертела головой, злые слёзы наворачивались ей на глаза – первые слёзы, которые она пролила за последние месяцы. Она готова была выть от боли, ненависти и унижения. Дыхание с трудом вырывалось у неё из груди, перед затуманенным слезами взором расплывались лица двух пятившихся женщин. Чужих женщин, служанок герцогини, шпионок, следивших за каждом шагом новой госпожи…
– Симона, останьтесь! – прохрипела Маржи.



Уже готовая скрыться за дверью, фрейлина дёрнулась и на цыпочках приблизилась к постели госпожи.
– Я прошу у вашей милости прощения. – Маржи готова была поклясться, что женщина смотрела на неё опаской, и это радовало. – Те опрометчивые слова вырвались у меня от того, что я думала не о вас, но о себе. Больше это не...
– Что сталось с господином Шкретом? – резко оборвала её Маржи.
Она ожидала, что имя Шкрета будет незнакомо Симоне, но та, казалось, нисколь не удивилась, будто Маржи спросила о погоде за окном.
– Ничего не сталось, госпожа, – склонила голову фрейлина. – Его выпустили со смертью короля Фридриха, да упокоится его душа с миром.



– Я хочу видеть его в своём штате. Или его дочь среди своих дам. Передай это своей госпоже.
– Но…
– А теперь оставь меня одну. Слышишь? Выметайся! – собрав все силы в кулак, Маржи схватила с тумбы полотенце и швырнула его вслед поспешившей удалиться Симоне.

Время уже перевалило за полночь, злой зимний ветер тревожно завывал за окном и мёл мелкую снежную крупу. Камин в старом кабинете Барты не топили с тех пор, как глава судейского округа переехал в новое здание, и стылый ночной воздух пробирал до самых костей. Зубы выбивали дробь, нога, с год назад укушенная псом, предательски заныла. Барта с тоской подумал о своей натопленной спальне, тёплом стёганом одеяле, горячих грелках. Несправедливо, что он вынужден страдать по вине высокородного мерзавца, которого не могли доставить при свете дня, не устроив из этого представление для черни.
Ещё с седмицу назад он условился с Теребой устроить принцу допрос, как только того привезут в Костомлоты. Нельзя было давать негодяю время освоиться, к тому же, посреди ночи, в стылом, нетопленном кабинете любой сделался бы сговорчивее.
Барта от души надеялся на это. Тереба предупредил его, что несмотря на показное смирение, принц Руперт всегда был скрытным, изворотливым, высокомерным, и даже из темницы умудрялся интриговать против брата-короля. Об этом коменданту написали господин Дорфмайер – бывший исповедник покойного Фридриха, и господин Саросси, дагтарский вельможа. Последний передал на словах, что матушке короля хватает проблем с одной мятежницей, второй ей ни к чему – тёмные глаза Теребы возбуждённо сверкали, когда капитан пересказывал послание Барте. Старый судья запретил коменданту и помышлять о таком… во всяком случае, пока принц не сознается, что произошло с его старшей дочерью. Герцогиня должна узнать всю правду. Не зря же из всех крепостей страны она выбрала именно эту.
А когда Яромир сделает то, чего не смогли добиться люди Фридриха, её высочество осыплет милостями и честного законника, и его семью. Возьмёт меньшого сына, Йони, ко двору, подыщет дочери мужа-дворянина… Авось, согласится даже пропихнуть дурака Алеша в подмастерья к придворному мазиле.
При одной только мысли о будущих милостях у Барты заколотилось сердце, и, уперев ладонь в ребро стола, он заговорил по-дагтарски:



– Слушайте меня внимательно, сударь, – он не был уверен, что подобрал правильное обращение, но как иначе, не знал. – Не ждите, что с вами здесь станут церемониться или обходиться лучше, чем вы того заслуживаете. Вы – мятежник и отравитель, и ваш царственный брат проявил безграничное милосердие, пощадив вашу презренную жизнь.
Руперт не произнёс ни слова, лишь стоял со склонённой головой, придерживая край покрывала длинными костлявыми пальцами. На фоне тёмной ткани они казались белыми, как у трупа.
– Да, сударь, ваш брат был к вам милосерден, и ваш племянник готов проявить не меньшее благородство, – Яромир возвысил голос. – Так чем же вы, бес раздери, платите за доброту? Новыми заговорами, кознями? Не разыгрывайте комедию, сударь! Во всей Бэтении не сыщется столь бесчестного человека, как вы, но теперь, видят Боги, вашим проискам пришёл конец! – Барта распалялся с каждым словом, и к концу своей речи, войдя в кураж, стукнул кулаком по шаткому столу. Тот дрогнул, остывший травяной отвар в кружке расплескался, огни на факелах затрепетали. Комендант на противоположном конце кабинета одобрительно кивнул, его чёрные, непроницаемые глаза опасно сузились.
Руперт наконец дёрнул плечами.
– Что вы от меня хотите? – тихо спросил он, так и не подняв головы и не взглянув на Барту.
– Чтобы вы выполнили приказ короля! Я действую от лица вашего царственного племянника, и вы должны отвечать мне так, будто говорите с его величеством! – громыхнул Барта. – Что вы сделали со своей старшей дочерью? Куда её дели? – ноздри у него вздулись, жилы вспухли на лбу. Он должен был являть собой страшную картину праведного гнева, но гнусный изменник так и стоял, уставившись в пол.
– Об этом меня уже… спрашивали девятнадцать лет назад, – бесцветным голосом отозвался Руперт.



– Спрашивали да не слишком усердно! – рявкнул Барта. На столе перед ним лежал серебристый браслет, найденный в колодце Чермаков, да старая корреспонденция опального принца. Личных вещей у того было немного: небольшой сундук с одеждой, несколько увесистых книг на религиозную тематику, пара исписанных тетрадей да потрёпанные, зачитанные до дыр письма от покойной супруги. Яромир отодвинул их в сторону. Сейчас они интересовали его меньше, чем браслет, который он крутил между пальцами.
– Вам знакома эта вещь, сударь?
Руперт наконец поднял голову и медленно, словно нехотя, приблизился к столу. У него было измождённое землисто-бледное лицо с блеклыми потрескавшимися губами. Под серыми глазами с тонкой сеткой сосудов залегли тёмные круги. Что-то смутно знакомое вдруг почудилось Яромиру в этих глазах, но наваждение быстро ускользнуло, подгоняемое здравым смыслом. Барта твёрдо помнил, что видит дагтарского принца впервые в жизни, и знал, что тот не заслуживает ни малейшего снисхождения.
Какое-то время Руперт сосредоточенно всматривался в браслет, близоруко сощурив глаза и низко согнувшись над столом, затем выпрямился и, еле шевельнув губами, прошептал:
– Нет.
Слабая надежда решить дело одним вопросом улетучилась, как дым на ветру. Барта едва не выругался себе под нос.
«Либо врёт, либо та, с портретом королевы. Это и не могло быть так просто», – он мрачно отодвинул побрякушку и процедил сквозь зубы:
– Хорошо, допустим. Тогда, пожалуй, вы вспомните медальон с портретом и прядью волос Летиции Леверн?
Руперт невольно вздрогнул, и старый дознаватель понял, что попал в цель.
– Откуда… Это очень личное, и я не стану это обсуждать.



– Вы станете обсуждать всё, что требует от вас король Стефан! – гаркнул Барта. – Но ваши шашни его не интересуют… пока что. Объясните же, сударь, каким образом медальон оказался в руках покойницы, опознанной как ваша дочь? И заодно расскажите, как замешан в этой истории капитан Дамир Дутка?
– Впервые слышу это имя, – почти шёпотом ответил проклятый изменник, и Барта вдруг поймал себя на мысли, что принц неуловимо походил на злосчастную Гелу. Та тоже глядела на него жалобными серыми глазами и твердила, что ничего не ведает. С проклятой авантюристкой он разобрался бы в два счёта, кабы не её гнусный пёс и грубиян-свекор. Ну, ничего. Никто не заступится за принца-мятежника, и если Боги того захотят, уже к утру Барта будет знать всю правду.
– Лжёте! Я требую от вас ответа: что ваша дочь делала в Костомлотах, и что связывало её с Дамиром Дуткой?
– Что вы хотите услышать? Я не видел своих детей почти двадцать лет, – с горечью в голосе сказал принц.
– Не стройте из себя мученика, сударь. Это меньшее, что вы заслужили, – отрезал Барта. – Но вам и не нужно было видеться с дочерью, так? Вы здесь никого не обманете, мне известно обо всех уловках, к которым вы прибегали, дабы связаться с пособниками. Отец Дорфмайер поведал, как вы подавали сообщникам знаки из окна, шифровали послания мятежникам в письмах к жене! Вот они эти письма, у меня!
Не обращая внимания на разнывшуюся в такт ноге поясницу, Барта поднялся и, подступив к лживому изменнику вплотную, затряс письмами перед его лицом. Истрёпанные края бумаги хлестали Руперта по ввалившимся щекам, но тот не выразил ни тени недовольства, лишь на мгновение опустил веки, шумно втянул в себя воздух и пристально взглянул Яромиру в глаза.



– У вас было время их прочитать, так? И много вы нашли тайных посланий? Господин Барта, пока мне была дозволена переписка, каждое письмо, ко мне или от меня, проверяли и перечитывали по несколько раз. Там нет ничего, что может вас заинтересовать. Верните мне письма, – дрогнувшим голосом попросил принц и через силу выдавил: – Пожалуйста.
Барта громко фыркнул, усы его ощетинились. Писем было совсем немного, и он успел прочитать их все, пока Тереба держал изменника в нетопленной галерее. На первый взгляд там и впрямь не было ничего крамольного. Принцесса – бывшая принцесса, разумеется – много писала о меньшой дочке, гордилась её талантом рукодельницы, сетовала на недостаточную набожность, чрезмерную любовь к танцам и нарядам. Рассказывала о шитье гобеленов и рубах для нищих, летних прогулках у озера, церковных службах на Новолетие.
«Что-то похожее могла бы настрочить моя жена», – подумалось Барте. Кабы не упоминания фрейлин, многочисленной прислуги и вышивания шпалер, он ни за что бы не догадался, что письмо принадлежало перу принцессы, и, положа руку на сердце, Барта сам не верил, что эти мелкие неровные закорючки несли в себе двойной смысл. Но это и не было важно. Во всяком случае не так, как дрогнувшая щека и мучительные складки в углах губ опального принца.
– Вы осмелились обвинить отца Дорфмайера во лжи? – гневно прикрикнул Барта. – Вы, предатель, мятежник, отцеубийца! Будь в мире справедливость, вас на месте поразила бы молния! Но Боги поручают смертным творить правосудие, и если вы, сударь, продолжите отнекиваться, я сожгу ваши глупые писульки у вас на глазах!
Руперт со вздохом опустил плечи, по исхудалому лицу его скользнула тень, уголки рта скорбно опустились. Он весь сжался, и на мгновение показалось, будто в нём что-то надломилось, но тут он заговорил, тщательно подбирая каждое слово, и Яромир понял, что перед ним не более, чем отъявленный лицемер.



– Господин Барта, я… я клянусь, мне нечего вам сказать, – надтреснутым голосом произнёс опальный принц. – Вы упрекнули людей Фридриха в недостаточном усердии, но вы не имеете представления, о чём говорите. Меня допрашивали часами, унижали, оскорбляли, запугивали, лишали еды и сна, угрожали убить мою жену, разве что на дыбе не растягивали. Ради Богов! Что я должен сделать, чтобы мне наконец поверили? Думаете, я сам не хотел бы знать, что случилось с моей дочерью? Я ведь любил и жену, и ребёнка… обоих своих детей. Любил больше всего на свете, больше, чем принято в королевских семьях. А теперь моя жена и старшая дочь мертвы, младшую я никогда не увижу. Эти письма дороги мне как память. Я прошу вас, умоляю, оставьте мне хотя бы их.
Принц снова закрыл глаза, тени под ними обозначились чётче, щёки побелели до синевы. На незначительную долю секунды внутри у Барты что-то сжалось, и он содрогнулся, представив, каково это, провести взаперти без малого двадцать лет, медленно сходя с ума от тоски, ибо кто в здравом рассудке станет годами перечитывать старые письма?
«Нет, так не пойдёт», – сказал себе Барта, превозмогая минутную слабость и справляясь со жгучим чувством стыда. Да, несомненно, он старел и становился неприлично сентиментальным. Так глупо повестись на игру этого низкого, порочного, вероломного интригана! Какой позор, какая непростительная мягкотелость!
Сжимая в руке злополучные письма, Барта вернулся к столу и поднёс одно из них к робкому огоньку свечи. Тот жадно вспыхнул, за несколько мгновений пожрав старый пожелтевший лист бумаги.
Лязгнули цепи, и Руперт рванулся было к Барте, но стражники, крепко схватив его за локти, оттащили назад. Из тени выступил Тереба и, костеря опального принца ринисскими ругательствами, отвесил тому хлесткий подзатыльник.
Рука у коменданта была тяжёлая, и Руперт скривился от боли, судорожно закусив губу, но не проронил ни звука. Он обмяк в чугунных руках стражников и не делал больше попыток дорваться до Барты, только вздёрнул заострившийся подборок и стеклянным, немигающим взглядом следил за тем, как огонь пожирал второе письмо.
Губы у Барты задёргались от ярости.
– Кончайте разыгрывать жертву, сударь! – взревел он, отдавая очередное письмо на поживу пламени. – Одним этим вы совершаете измену короне, хотя вам, конечно, не привыкать. Где и с чьей помощью вы укрывали старшую дочь, как и через кого связывались с ней и другими сообщниками, какие указания ей передавали? Знакомы ли вы с Дамиром Дуткой, и какое отношение он имел к вашей дочери?
Он предавал письма огню одно за другим, но Руперт упрямо молчал, не реагируя ни на гневные выкрики Барты, ни на сквернословие, пинки и затрещины коменданта.



Покрывало на принце сбилось, широкие рукава верхнего платья задрались, обнажив заношенную нижнюю рубаху и худые запястья, закованные в слишком длинную и лёгкую, по мнению Яромира, цепь.
– Не думайте, что сможете безнаказанно лгать и отмалчиваться, как делали это до сих пор, – вне себя от гнева кричал Барта. – Покойный король Фридрих всё сюсюкался с вами, внимал вашим небылицам, но его величество Стефан не намерен вам потакать! У вашего царственного племянника без вас хватает забот, и он намерен раз и навсегда поставить точку в затянувшейся вашими стараниями истории. Говорите же, не то я сожгу ваше последнее письмо!
Барта затряс смятым листком что есть силы, но принц безмолвствовал с упорством, достойным лучшего применения, и письмо отправилось вслед за остальными. Безжизненными глазами, словно заворожённый, Руперт наблюдал, как оно чернело и скореживалось. За последние минуты он, казалось, постарел на несколько лет, пальцы безвольно разжались и отпустили край покрывала.
– Вы прирождённый лгун, сударь, – прошипел Барта, разглядывая аккуратно подстриженные ногти мерзавца – ещё одно доказательство его двуличия, – но вы не в том положении, чтобы противиться воле его величества! И вы сейчас же мне скажете, куда дели девчонку, и кто вам помог, не то, клянусь, я заставлю вас пожалеть!
Принц молчал, опустошённо разглядывая свои оковы. Стражники отпустили его, и он слегка пошатнулся, словно с трудом держался на ногах, но не забыл поправить сбившееся покрывало и задравшиеся рукава.
«Непревзойдённый притворщик», – с раздражением подумал Барта. Дагтарский принц с его несгибаемым безмолвием больше не напоминал госпожу Закржевскую. С чего он вообще взялся их сличать – избалованную бездельницу и величайшего преступника во всём королевстве?
– Вы, сударь, думаете, что с вами всё шутят шутки? – Барта вскочил с кресла и вновь подступил к принцу вплотную. – Ваш государь приказывает вам говорить, и я вытяну из вас правду, не будь я Яромир Барта. А коли вы не желаете сознаваться по-хорошему, вас бросят в холодные подземелья и наденут не эти игрушки, а настоящие, тяжёлые оковы. Знаете, сколько они весят? Вы до костей сотрёте себе и руки, и ноги, через пару дней подхватите лихорадку и на коленях станете умолять, чтобы вас выслушали. В ваших же интересах сказать мне всё сейчас!



Лицо у принца вытянулось, складки у рта врезались ещё глубже. Он на мгновение закрыл глаза и тяжело вздохнул.
– Это тоже приказ короля?
– Будьте покойны, да! – покривил душой Барта.
– Вы, конечно, вольны это сделать, – деревянным голосом согласился изменник, – но я не смогу сказать вам того, что не знаю.
– И будьте уверены, сделаю! Посмотрим, как вы тогда запоёте! Отец Дорфмайер и господин Саросси предупредили меня о вас и вашей чёрной неблагодарности. Вы – самый лживый, нечестивый и бессовестный человек в Бэтении, и ваш брат, сударь, проявил к вам безграничное милосердие, пусть вы и не способны это оценить! – заорал Барта, брызжа на принца слюной и краснея от злости. Решённое дело, заслуженная благодарность герцогини, почести, чины и, может быть, даже титулы стремительно удалялись от него по вине этого мерзавца с его бараньим упрямством.
Брови у Руперта взмыли вверх, он поднял руку, протёр лицо тыльной стороной ладони и отступил на шаг.
– От души желаю вам всем хлебнуть такого же «милосердия». Уверен, вы оцените, – слова эти прозвучали совсем тихо, и принц, казалось, сам их испугался, но было уже поздно.
Сзади лязгнула кольчуга, громыхнули тяжёлые шаги – капитан Тереба выступил из тени, подскочил к проклятому упрямцу и рывком развернул к себе. Их взгляды на минуту пересеклись: тёмные глаза коменданта бешено сверкали, серые смотрели грустно и обречённо, но Тереба оказался первым, кто отвёл взор.
– Разумеешь, что это, паскуда?! – по-ринисски заревел комендант, тряся перед лицом Руперта огромным кулачищем. – Я давеча пробил пару харь, и тебе, сукин сын, пробью! Я тебя, падлу, спрашиваю: куда запрятал свою мелкую потаскушку? И не советую тут корчить из себя благородного, не то мозги твои с пола отскребать будут. Заодно погляжу, правда ли у вашего брата голубая кровь! – свою речь Тереба приправил отборной кабацкой бранью, и Руперт брезгливо поморщился, но не отпрянул и не опустил взгляд. Глаза у него расширились, осунувшееся лицо вдруг оживилось, бескровные щёки зарделись лихорадочным румянцем. С мгновение он с напряжённым интересом изучал Теребу, сощурился, дёрнул уголком рта, словно что-то прикидывая, и наконец заговорил на неплохом ринисском, отчётливо выделяя каждое слово:
– Закрой свой поганый рот, боров, ты не в хлеву и не в навозной куче. Не смей порочить моих родных, обращаться ко мне, как к отребью, вроде тебя, и не вздумай даже упоминать мою дочь своим помойным языком, – в глазах у принца вспыхнула нескрываемая ненависть, опущенные руки сжались в кулаки. – Можете держать меня в цепях, избивать, измываться, но я все равно останусь сыном, внуком и правнуком королей, единственным законным наследником своего отца, и этого у меня никто не отнимет. Вы, господин Барта, думаете, что, надорвав себе глотку, чего-то от меня добьётесь? Вам, должно быть, нравится ломать, унижать и растаптывать? – со смесью гнева и отвращения выплюнул Руперт. – А ты, подонок, – он вновь повернулся к Теребе, – всегда так бесстрашен против тех, кто не может ответить? Хочешь разбить мне голову? Вперёд! Или жалкие тумаки – это всё, на что ты способен, трус?



Ледяной холод пронизал Барту, но не от стыни в кабинете, а от страха за то, что мог сделать Тереба. Никто, даже ненавидевшие коменданта помещики, не заговаривал с грозным громилой так и таким тоном.
Широкое лицо коменданта то краснело, то белело и дёргалось, как при судороге. Мышцы на его руках набухли, он сильнее сжал кулак, зарычал, демонстрируя плотные жёлтые зубы. Принц кивнул ему почти ободряюще и поднял голову ещё выше. Стражники у дверей глядели на Руперта, как на полоумного.
У Теребы бешено заходили желваки, он занёс кулак… и замер с поднятой рукой. Барта позволил себе было выдохнуть, но тут клятый безумец снова открыл рот:
– Я, что, недостаточно ещё наговорил?! – голос у него сорвался в крик. – Или ты просто тряпка, слабак? Смелее, слюнтяй, ты же хотел посмотреть на мою кровь!
Барта завопил: «Не смейте, капитан!», и в ту же секунду в челюсть принца врезался огромный кулак Теребы. Раздался короткий вскрик, Руперт отлетел к стене, покрывало соскользнуло на пол, открывая застывшему взгляду Яромира грубый серый балахон, стоптанные кожаные башмаки и оковы на костлявых лодыжках. В страшном, жужжащем отупении Барта отметил безупречную чистоту одежд изменника.
С минуту, показавшуюся вечностью, он стоял, облокотившись о стол, не моргая, прислушиваясь к странному гулу в ушах. По позвоночнику муравьиной стайкой бежала ледяная дрожь, и Барте моментами казалось, что это его ударили в челюсть. Он боялся поднять глаза и взглянуть на расквашенную – ведь по-другому и быть не могло – голову опального принца, не мог даже думать о реакции герцогини и возможном наказании.



Но тут до слуха Барты донёсся слабый стон, и принц подобрал под себя ноги. Яромир судорожно выдохнул.
– Слава Богам, вы его не убили!
Он наконец решился поднять глаза. Низ челюсти у Руперта распух и был красным от крови. Весь съёжившийся, принц судорожно хватал воздух открытым ртом, из которого стекала окрашенная в алый слюна. Худое лицо его скривилось от боли, ногти впились в ладонь.
– Что вы натворили, капитан? Зачем клюнули на его подначки? – возмутился Барта. – Он-то считал себя неуязвимым, оттого и изгалялся над вами! Но вы ведь должны понимать, что перед вами не переправщик и даже не Томаш Угер!
Тереба расхохотался.
– Пустяки, проучил его малость! – он подступил к Руперту и пнул того ногой в бок. – Кровь у вас самая обычная, ваше высочество! Чё, хотел быстро отделаться? Ха! Я тебе каждое твое слово припомню и засуну назад, а наружу вытащу признание, понял? – он повернулся к Барте: – Отдай его мне на седмичку, старик. Уж я-то разъясню ему королевскую волю и втолкую, кто из нас слабак.



Принц даже не взглянул на Теребу, так и сидел с открытым ртом, корчась от боли и судорожно всхлипывая. Барта медленно опустился перед ним на колени.
– Взгляните на меня, сударь, – молвил он. – Вы видите, что король Стефан настроен решительно. Но всё зависит только от вас и вашей доброй воли. Скажите, что вы сделали со старшей дочерью, и я позабочусь о том, чтобы ваши условия ничем не отличались от тех, что вы имели милостью вашего брата. Ну же, взгляните на меня!
Принц через силу повернул голову, его открытый рот слегка дрогнул, но наружу вырвался только сдавленный всхлип. Впрочем, говорить ему и не требовалось. Взгляд, полный глухой, леденящей, непримиримой ненависти, заставил Барту содрогнуться. Он поднялся, и нога у него заныла с новой силой.
– Он и без того в вашей власти, капитан, – Яромир отвёл Теребу в сторону и яростно зашептал: – Я только прошу вас: не калечьте его и не наносите видимых повреждений. И не убейте, ради Творца и Хранителя! Я помню, что передал вам господин Саросси, но до того, как он не признался, за него отвечаю я. А я не желаю марать руки в крови брата герцогини из-за чьих-то устных посланий. Бросьте его в подземелья, наденьте самые тесные и тяжёлые цепи…



– Ха! И к стене прикую за шею, как собаку!
– Можете, – согласился Барта, – но отнеситесь к моим словам серьёзно, будьте добры. Это не шутки. Вы итак разбили ему челюсть. Запомните: больше никаких серьёзных ран, никаких сломанных костей, отрубленных пальцев, ожогов, пыток. Да, и оставьте ему покрывало, чтобы не околел. Вам понятно?
– Да не бойся, старик, – Тереба хохотнул. – Воздам его высочеству все почести, как он того требовал.
Барта кивнул, почти физически ощущая, как на плечи ему ложится незримая тяжесть. Он доверился Теребе, но вдруг… Что скажет герцогиня, если её брата забьют до смерти развлечения ради, прямо как переправщика Йино?

Седмица минула с той ночи, когда в Костомлоты привезли опального принца, и молва людская ширилась да обрастала нелепыми выдумками подобно снежному кому. Никто ничего не видел, не слышал и не ведал наверняка. Тереба с наёмниками, набранными ему под стать, как воды в рот набрали, а крепостной гарнизон, малочисленный и зашуганный до полусмерти, не решался и слова вымолвить против безжалостного коменданта. Медлил с ответом и Барта. Один раз, теряясь и не смея поднять на сурового законника глаз, Гела поинтересовалась у него итогом беседы с принцем, но Барта отмахнулся от неё, как от надоедливой мухи.
– Ваш принц, должно быть, уже того или скоро будет, – предположил Томаш Угер. – Ублюдок Тереба потому и молчит. Боится, чтоб он на месте провалился.
Томаш развалился в мягком кресле да потягивал вино из серебряной чарки. Избитый Теребой самым зверским образом, он пролежал в постели до самого Увядания, и до сих пор ходил, опираясь на трость. Городской лекарь Пакош Шадор уверял, что Томаш на всю жизнь останется хромым калекой.
– Да бросьте, господин Угер! Не тронет он брата герцогини, не враг же он сам себе! – воскликнула Гела, и маленький червячок вгрызся в её совесть. Всплыл в памяти тот страшный день, когда округа содрогнулась перед преступлением Теребы, а Гела посоветовала Барте «надавить» на отца Катинки, вытрясти из того правду про события двадцатилетней давности. Она, конечно, имела в виду только словесный натиск, но зная Барту…
Нет, мотнула головой Гела, не мог Барта отдать беднягу на поживу Теребе, да и комендант-то – человек герцогини, родной сестры опального принца.
«Только не назначила бы она абы кого, если собиралась перевезти брата сюда. А коли по какому-то упущению не ведала про подвиги Теребы, то точно узнала после нашей челобитной», – мрачно подумала Гела. – «Не могла же она нарочно… Не хотела же она таким образом избавиться…» – от одной мысли, чему она могла поспособствовать, у Гелы увлажнились руки.
– Вы знаете, как принц вообще очутился в столь… несносном положении? – потупив взгляд, осведомилась молодая вдова. – Что он не поделил с братом?
До сих пор она интересовалась только обстоятельствами пропажи Катинки, ибо это могло привести её к разгадке тайны мёртвой женщины, а теперь и детских костей в забытом колодце. Но отчего-то нутро её леденело при мысли об давнем мятеже, вспыхнувшем в чужом королевстве много лет назад, когда сама Гела была ещё несмышлёным дитятей.
«Это от того, что мой отец мог… Нет, пока ничего не ясно, не хочу об этом даже думать», – сказала она самой себе и обвела горницу взглядом пугливого зверька. Мелина всё так же тыкала иголкой в пяльцы, Патрик играл в уголке с девочками Угер, Томаш допивал очередную чарку вина, и только Беднарж настороженно взглянул на Гелу, словно уловил её растерянность и напряжение. Он ссутулился сильнее, чем обычно, и поскрёб подбородок перед тем, как ответить на предназначавшийся всем и никому вопрос:
– А что не могут поделить его высочество с супругой? Власть, – Хенрик повёл плечами. – Оба хотели усесться на трон, и ради этого утопили страну в крови.
– Я почти не знаю эту историю, – смущённо произнесла Гела. – В те годы я была слишком мала, а потом всё позабылось. Слыхала я, будто наш принц называл Фридриха бастардом. Почему?
Она рассчитывала на Томаша Угера, первого сплетника в округе, большого любителя досужих пересудов, и тот с лихвой оправдал её надежды. Круглое лицо его просияло, лоснящиеся щёки покрыл яркий румянец, он нервно облизал мясистые губы и громко хмыкнул:



– Давешняя история, да, давешняя, но уж больно скабрезная. Старый король Бартош примерным поведением не отличался, дам сердца менял как перчатки, ну, и отказов по понятным причинам не ведал. Так вот, будучи ещё принцем, он возжелал одну молодую дворяночку по имени Амелия Ней. Семейства она была не шибко важного, но то ли не в меру добродетельная, то ли с претензиями. Словом, взяла да заявила, что не станет разбрасываться своей честью даже ради королевского сына. Но Бартош тоже не лыком был шит: наплёл девице, что женится, только в тайне, ибо отец его скор на гнев, даром, что одной ногой в могиле. А через время, мол, когда папаша преставится, он, Бартош, раскроет всем, что женат, и объявит возлюбленную своей королевой. Словом, подговорил он одного из дружков сыграть роль священника…
– Я слыхала, что священник был настоящий, но от этого не легче, – не отрываясь от пялец, подала голос Мелина. – Друзья Бартоша просто заплатили первому попавшемуся клирику, не спросив даже его имени. Фридрих через много лет его отыскал, и тот якобы подтвердил, что брак имел место.
– Да не велика важность! – махнул рукой Томаш. – Важнее то, что девица приняла всё за чистую монету и спустя положенный срок родила сына Фридриха. Там уже и Бартош стал королём, и тут-то Амелию ожидал неприятный сюрприз: признавать брак он не спешил, а когда дамочка, устав ждать, публично объявила себя его законной супругой, окрестил сына бастардом, полюбовницу – полоумной лгуньей, отобрал ребёнка да упрятал её в монастырь. На горизонте у Бартоша маячил выгодный союз, а интрижка с мамашей Фридриха давно ему наскучила. В общем, женился он на ларасской принцессе…
– Вы забыли ещё сказать, господин Угер, что в монастыре мать Фридриха долго не прожила, – Беднарж неприятно улыбнулся. – Ларассцы требовали, чтобы в законности брака их принцессы не было сомнений, и Бартош решил вопрос, как привык, основательно.
Гела вздрогнула, поражённая до глубины души.
– Он… он явно не был хорошим человеком, – пробормотала она. Беднарж насмешливо искривил губы, Мелина с силой вогнала иголку в ткань.
– Себялюбивым жестоким мерзавцем он был, так бы сказала я, – она вскинула голову, и рыжевато-каштановые волосы её переливались в дрожащем свете огней. – Ради удовлетворения своей прихоти сломал жизни всем, даже собственным сыновьям.



Краем глаза Гела приметила, что Патрик и дочка Угеров забыли свои игрушки и с открытыми ртами прислушивались к беседе взрослых. Она недовольно дёрнула уголком губ. Сама не зная почему, она не желала, чтобы сын её интересовался этой давней и некрасивой историей.
– Поговорим о чём-нибудь более весёлом, – проследив за взглядом подруги, пришла на помощь Мелина. – Слыхали про девчонку Слезаков и мальчишку…
Мелина не договорила, прерванная настойчивыми ударами в дверь. От неожиданности Гела чуть не подпрыгнула на скамье. Сердце у неё бешено заколотилось, за этим стуком, почему-то подумалось ей, неотступно следовала беда.
Дверь распахнулась в следующее мгновение, и в сени, не отряхнувшись и не сняв шапки, ворвался бурмистр Шарчак. На отце Мелины не было лица. Пот покрывал его надвинутые брови, широкий рот перекосился, а перепуганный взгляд застыл на удивлённом Хенрике.
– Батюшка, что случилось? – Мелина отложила пяльцы и поднялась со скамьи.
– Что случилось, что случилось? – тяжело дыша, бурмистр заходил по комнате. – Тереба с нами случился, вот что! Под землю бы ему провалиться, этому тупице, этому мордовороту! Лучше… лучше бы мы учинили над ним самосуд! Боги… Боги! Да за что мне всё это? Ведь это же родной брат герцогини! Она всем нам головы снесёт! – бурмистр со стоном стянул с себя шапку и швырнул в угол комнаты.
– Господин Шарчак, – дрожащим голосом произнесла Гела, и холодный ток пробежал у неё по венам, – Он, что, убил принца?
– Не знаю! Надеюсь, что ещё нет! – простонал бурмистр, прижав руку ко лбу. – Тереба напился в таверне и похвалялся, что поглядел на хвалёную королевскую кровь, и никакая она не голубая. Так и сказал! Проклятье! Ещё божился, что выбьет для Барты правду о Пропавшей принцессе, даже если придётся свести её папашу в гроб, да вроде обещался за что-то отомстить. Я не знаю подробностей, – Шарчак глубоко вздохнул. – Мне всё это сообщил господин Рен, и он, как вы понимаете, расспрашивать Теребу не отважился. Да и никто не стал. Его же все боятся как огня, бесы бы его побрали!



– Быть может, он просто сотрясает воздух? – отчаянно хватаясь за последнюю надежду, пролепетала Гела.
Она закусила нижнюю губу, шумно и часто задышала через нос. Как живой предстал перед ней Барта, его круглое раздумчивое лицо, оттопыренная губа и насупленные кустистые брови.
«Он ведь последовал моему совету. Так, как его понял. А, значит… значит, последствия лежат и на моей совести», – с ужасом осознала молодая вдова. Одна мысль о том, что кого-то отдали в лапы Теребы по её, Гелы, наущению, доводила до мурашек. Слишком хорошо она помнила, на что был способен комендант по отношению к ней, невестке богатых землевладельцев, и Томашу Угеру, наследнику другого видного помещика. «А ведь за нас было кому вступиться!»
– Хотелось бы в это верить, сударыня, но зная Теребу… – бурмистр закрыл лицо руками. – Я должен поглядеть на всё своими глазами, но, видите ли, мои люди отказались меня сопровождать! Боятся проклятого коменданта, и я не могу их за это винить. Хенрик, заклинаю вас, вы должны поехать со мной!
Беднарж вопросительно вскинул бровь и ожёг бурмистра ледяным взглядом.
– С какой радости, Шарчак? – в голосе Хенрика зазвенел металл. – Это меня не касается, и я отнюдь не горю желанием лезть в пасть к капитану Теребе. И я понять не могу, каким боком это затрагивает вас. Ваше дело – город, а что происходит в крепости – на совести её коменданта.



– Как вы не понимаете, Хенрик! – бурмистр в растерянности заморгал глазами. – Ведь я лично добивался, чтобы злосчастного мятежника привезли именно к нам! Благодаря этому у нас началась стройка, хлынули новые люди, город вырос почти вдвое! Вы ведь неплохо нажились на этом заказе, Хенрик? Да что там, это золотая жила для всех нас, а теперь Тереба пускает всё псу под хвост!
– Основную часть работы я сделал и деньги за неё получил, – Беднарж сердито прищурился. – Но даже не получи я ни гроша, жизнь и здоровье мне дороже, уж простите великодушно.
– Но Хенрик, если он кого и не тронет, так это вас! Вы допущены ко двору, и с вами он не ссорился! – бурмистр сложил руки, как при молитве, плечи его крупно дрожали.
– На минуточку! По вашим сведениям Тереба вгоняет в гроб урождённого принца, – Беднарж желчно улыбнулся. – И вы берётесь утверждать, что меня он пощадит?
В горнице было натоплено, но мороз подирал Гелу по коже. Червь точил её совесть, дыхание стеснилось в груди. Барта был прав, тысячу раз прав, говорила она сама себе. Не стоило ей ворошить залежавшиеся тайны прошлого, не подобало делать за дознавателей их работу. Какой же она была дурой! И вот теперь на её совести могла оказаться ещё одна жизнь – на сей раз человека, не сделавшего ей ничего дурного.
Она выпрямила спину, сглотнула слюну, открыла и закрыла рот, как рыба, не в силах ничего вымолвить от волнения, и, наконец справившись с собой, протараторила:
– Я готова. Я поеду с вами в Костомлоты, господин Шарчак.



Бурмистр ахнул и, прикрыв рукой разинутый рот, с оторопью и недоумением воззрился на Гелу.
– Об этом не может быть и речи, сударыня! – отрезал он. – Будто вы не знаете, что такое Тереба.
– В самом деле, дорогая! – вмешалась Мелина. – Вспомни нашу несчастную служанку!
– Но я не служанка! Я родичка господ Юрховичей, и он не посмеет меня тронуть! – воскликнула Гела и мысленно усмехнулась. Это были те же самые слова, которыми она увещевала коменданта в замызганной кладовке Костомлот.
– Ваш Руперт – дядя короля, и, как видно, ему это не сильно помогло, – фыркнул Беднарж. – Я солидарен с господином Шарчаком, сударыня. Вам там делать нечего.
Гела стремительно поднялась со скамьи, силясь совладать с участившимся сердцебиением и дрожью в коленях. Растерянно взглянула она на свои взмокшие ладони – белые, узкие, с длинными пальцами. Она не хотела больше крови на этих руках, одного раза хватило ей с лихвой.



– Кто дал вам право, Хенрик, решать за меня? Я не дитя и не настолько пустоголова, как вы, господа, думаете. Я прекрасно сознаю опасность, но все равно намерена ехать. И я поеду – с вами или одна, – голос у Гелы трепетал и прерывался. – К тому же, визит к Теребе может и не понадобиться. Вам… нам следовало бы сначала заехать к Барте и потребовать объяснений у него. Ведь если кто и в курсе дела, так это он.
Краем глаза уловила она, как Томаш Угер понимающе вскинул брови, услыхав, что она назвала Беднаржа по имени. «Завтра об этом будет судачить вся округа», – мелькнуло в голове у Гелы, и мысль эта, вопреки обыкновению, не всколыхнула никаких эмоций. Она выжидающе уставилась на бурмистра, на его побелевшие губы, вздутые жилы на лбу и застывший взгляд.
– В ваших словах есть резон, – наконец заговорил Шарчак, – и вы, сударыня, пожалуй, можете сопроводить меня к Барте. Но только к Барте, и ежели дальше мне придётся идти к Теребе… – он не договорил, ограничившись усталым взмахом рукой. – Проклятье! Ваша тётка с меня три шкуры спустит!
– Хорошо! – Беднарж резко вскочил со скамьи, запустил пальцы в волосы. – Ваша взяла, господа, я еду с вами.



Его зеленоватые глаза метали молнии, но всё же присутствие Хенрика подбадривало Гелу, когда сани несли её вперёд по заснеженной дороге, а мороз щипал щёки, забирался под шубу и накинутую на колени меховую полость.
Наконец они остановились у поворота к дому старого законника, и Гела выскочила из повозки первая, не дожидаясь, пока мужчины спустятся и подадут ей руку.
Господин Барта с семьёй снимал опрятный деревянный домик с выступающим вторым этажом, разместившийся в узком извилистом переулке. Место было приметное. Напротив возвышался особняк одного из городских торговцев шерстью, ещё поодаль примостилась аптека, но все в Костомлотах и без того знали, где живёт глава судейского округа.
Не оборачиваясь на мужчин, Гела устремилась вперёд. Под ногами у неё хрустел стоптанный снег, за спиной покашливал бурмистр да тяжело дышал Хенрик. Гела не оглядывалась. Она схватилась за чугунное кольцо и что есть силы замолотила по двери дома Барты.
«Я переполошу всю семью», – запоздало подумала она и сказала себе: – «Ну и пусть».
В доме послушались шаги и приглушённые голоса, но Гела со спутниками прождали, казалось, вечность, пока дверь наконец не отворилась, и на пороге не появился Барта. Его кустистые брови были сердито сдвинуты к переносице, четко очерченные губы гневливо оттопырены, но несмотря на все старания, в цветастом покрывале, накинутом поверх длинной рубахи, ночном колпаке, кончик которого свисал на щетинистую щёку, и с растрёпанными усами старик выглядел скорее потешно, чем грозно. Впервые в жизни Гела не испытала страха перед Яромиром Бартой, и это придало ей сил.
– Надеюсь, у вас найдётся хорошее объяснение вашему вторжению, госпожа Закржевская! Вы только и делаете, что вмешиваетесь в мои дела, а теперь, как погляжу, решили вломиться ночью в мой дом? – прошипел Барта и только потом заметил бурмистра и Хенрика, молча стоявших за спиной Гелы. – Доброго вечера, господа, – куда учтивее поздоровался старый законник и собрался было прибавить что-то ещё, но бурмистр опередил его.
– Объяснение найдётся, Барта, – голос отца Мелины прозвучал разбито. – Вы позволите нам войти?
Барта посторонился, пропуская незваных гостей в дом. Его жена – рыхлая пожилая женщина с выбивавшимися из-под чепца седыми прядями, нерешительно сжимала в руках масляную лампу.



– Муж мой, мне принести господам подогретого вина? – тихо спросила она. Барта отрицательно мотнул головой.
– Оставь нас, Нетта, – бросил он через плечо. – Господа долго не задержатся.
Женщина кивнула и, поставив лампу на столик, скрылась за узкой дверью.
– Признаться, вы, господин Шарчак, всегда казались мне дельным человеком. Не ожидал, что эта дама сумеет втянуть вас в свои авантюры, – Барта в упор уставился на бурмистра, и глаза его сверкнули.
Из-за спины у Гелы выступил ссутулившийся и напряжённый Хенрик, открыл было рот, намереваясь ответить, но бурмистр сделал предупреждающий жест рукой, и господин Беднарж ограничился лишь неприятной ухмылкой.
– Госпожа Закржевская тут не причём, Барта. Она присутствует здесь в качестве, гм, представителя окрестных землевладельцев, – устало пояснил Шарчак. – Мы все обеспокоены заявлениями, которые комендант Тереба позволил себе сделать в таверне. Полагаю, вы понимаете, о чём речь?
Барта насупился ещё больше, сложил руки на груди и исподлобья глянул на бурмистра.
– Шарчак, я не понимаю. Если у вас дело к коменданту, то зачем вы колотите в мою дверь на ночь глядя, словно в городе пожар? – недовольно буркнул он.
– Прекратите, господин Барта! Всё вы прекрасно знаете! – Гела нетерпеливо переступила с места на место. – Речь о принце. Вы ведь допросили его с пристрастием, как я вам советовала? А когда он не сознался, отдали в лапы Теребе, так?



– Сбавьте тон, девчонка! Имейте уважение к возрасту и чинам! – ощетинился Барта. – Кого и с каким успехом я допрашивал, не вашего ума дело.
– Подбирайте выражения, сударь, – прошипел Хенрик. – Ваш Тереба нынче вечером нажрался как свинья и поведал о своих художествах всей таверне.
Бурмистр нервно сглотнул слюну, мощный кадык подпрыгнул на его плотной шее.
– Барта, дружище, не будьте так твердолобы! Попробуйте посчитать, сколько золота принёс городу этот предатель, и сколько ещё может принести! Но живой, а не запытанный комендантом до смерти! – Шарчак возвёл очи горе.
– Что… что вы сделали с его высочеством? – помертвелыми губами спросила Гела.
Пробормотав что-то невнятное себе под нос, Барта переступил с ноги на ногу. Его зримо передёрнуло, нервозным движением он облизал губы, вперил острый взгляд в ночных визитёров, и Гела с мрачным удовлетворением отметила: лёд тронулся.
– Нет никакого «высочества», девочка. Есть осуждённый мятежник, лишённый всех титулов, земель и имущества, и советую вам всем зарубить это на носу, – нахмурился Яромир. – Разумеется, я допросил его, а что вы от меня хотели? Это мой долг! Я выполняю приказ короля и его матери. А вы, сударыня, сами не без греха, я-то помню, с каким воодушевлением вы предлагали мне выбить из него эту тайну.
– Но не в прямом же смысле, господин Барта! – почти простонала Гела.
– А что вы думали, голубушка? – громко фыркнул старик. – Как вы себе это представляли? Вежливо попросить его? Поклониться в пояс, назвать «высочеством»… или «величеством», каковым он себя до сих пор мнит? «Законный наследник своего отца» – он так и объявил, чтоб ему пусто было! Разумеется, я говорил с ним так, как он того заслуживал. Другого на его месте давно отдали бы на обработку палачу, но этот негодяй – дядя короля…
– И вместо палача вы отдали его Теребе, – мрачно закончила Гела. – Но ведь это в сто раз хуже!
– Тереба – комендант Костомлот, сударыня, – отрезал Барта, – и любой содержащийся в крепости узник находится в его власти без моего указания. Вы пытаетесь выставить меня каким-то чудовищем, а я, между прочим, потребовал от капитана не убивать этого изменника, не наносить ему больше никаких серьёзных повреждений…
– Что значит «больше», Барта? – дрожащим голосом прервал его бурмистр. – Вы, что, не понимаете? Герцогиня со всех нас шкуру спустит, и с вас первого!
И тут Барта стушевался, Гела готова была в этом поклясться! Она невольно приоткрыла рот, в изумлении наблюдая, как старик затравленно оглядывался он по сторонам, словно ища незримой поддержки. Седая голова его упала на грудь, а дюжие плечи поникли.



– Видишь ли, Шарчак, – Барта опустил взор, щёки его пошли красными пятнами, – в своём высокомерии изменник хватил лишнего. Он… он оскорбил Теребу, назвал того трусом и подонком, ну, а капитан таких речей терпеть не стал: ударил негодяя в челюсть… Ударил сильно, до крови. Но ничего непоправимого, мерзавец даже сознание не потерял!
Шарчак издал тихий стон и закрыл лицо руками, а Гела кожей почувствовала, как щёки её в миг приобрели пепельный оттенок. Бросить Теребе в лицо… такое! Ледяная дрожь поползла у неё по спине, угнездилась в каждой её жилке.
– Теперь понятно, за что Тереба мстит, – пробурчал себе под нос Беднарж и добавил, обращаясь к Геле, но так, чтобы слышали все: – Потрясающее безрассудство со стороны вашего принца. Он, пожалуй, повредился умом за все эти годы.
– Пожалуй… – раздумчиво согласилась Гела, и тут же нахмурилась, озарённая новой догадкой: – Разве что он пытался покончить со всем руками Теребы, а вы, господин Барта, и рады были ему в этом подсобить! – воскликнула она с удивившей её яростью. Ещё час назад она скорее откусила бы себе язык, чем отважилась говорить с Бартой в столь непочтительном тоне.
«Старый дурень!» – выругалась про себя Гела, чувствуя, что готова скрипеть зубами от растущего раздражения. – «Ведь если комендант убьёт принца, мы рискуем никогда не узнать, что сталось с Катинкой. Боги, вот уж действительно дубина! Ни ума, ни совести!»



– Да как вы смеете! – лицо у Барты угрожающе покраснело, но в голосе не чувствовалось былого накала. – Я выполнял свой долг перед короной, и не вам, бес возьми, меня судить, невоспитанная девчонка!
– Вы, я погляжу, и сами воспитанием не блещете, сударь, – сквозь зубы процедил господин Беднарж.
Барта напыжился ещё больше, воинственно сложил руки на груди, усы у него ощетинились, и Геле вновь пришло на ум неуместное сравнение с Касьяном.
«Касьян тоже был не семи пядей во лбу», – в клокочущем негодовании подумала она, – «Но ему бы в голову не пришло отдать кого бы то ни было на растерзание Теребе!»
– Довольно! – неожиданно резким тоном осадил обоих бурмистр. – Собирайся, Барта, мы едем в Костомлоты. И никаких возражений, мы, бес возьми, не для того старались, чтобы вместо золота и расширения города получить заслуженный гнев её высочества!

– Доброй ночи, капитан, – вымолвил на удивление вежливый Барта. – Мы пришли осведомиться насчёт изменника…
Глаза у Теребы были бешеные как у зверя, и Гела испугалась вдруг, что он набросится на них – кинулся же он на Томаша Угера, хотя тот едва ли вёл себя неучтиво. Но здоровяк только хохотнул и тряхнул бородатой головой.
– Ну-ну, не сознался ещё, но уж я-то его заставлю, честью клянусь!
– Это мне известно, капитан, – кивнул Барта. – Но до нас дошли некоторые слухи…
Тереба громко ухмыльнулся, сложил руки на груди, но не сказал ни слова. Хмелем от него разило с расстояния двух протянутых рук, мясистое лицо раскраснелось больше обычного.
– И какими же способами, капитан, – прервала затянувшееся молчание Гела, – вы добиваетесь признания?
Она почувствовала, как Хенрик с силой сжал её ладонь, и в ту же секунду похолодела, осознав, что голос её прозвучал не слишком любезно. Но на Теребу жесткость тона не произвела ни малейшего впечатления, он, казалось, был настроен благожелательно, что порядком обескураживало Гелу. «Это выпивка на него повлияла?» – спросила она саму себя.
– Больно мягкими для этого ломаки, куколка. Но, старик, – комендант повернулся к Барте, – Я чту наш уговор. Клянусь, стервецу не на что жаловаться, а ты ж поди, всё ему не так! Я даже обращаюсь к нему «ваше высочество», а он как в рот воды набрал да пялится на меня так, точно пришибить готов. Ну, ничего, старик, дай только время, он у меня и про дочку заговорит, и визжать будет как свинья.
– Визжать? Но почему он должен визжать, капитан? Что… что вы с ним делаете? – ломким голосом спросила Гела, в который раз за сегодняшний вечер чувствуя, как кровь стынет у неё в жилах. На ум ей снова пришёл Томаш Угер, до сих пор хромавший и мучащийся болями, леденящие душу рассказы про служанку из Жижелиц и забитых до смерти солдат из крепостного гарнизона.
«Ежели Тереба сотворит что-то с принцем, это будет и моя вина. А ещё я не узнаю про Риту Влешек и про скелет в колодце», – как заведённая повторяла она самой себе, и душа её наполнялась мрачной решимостью.
– Капитан Тереба, – не дожидаясь ответа, заговорила Гела, и голос её дрожал, как тонкий лист на ветру, – Вы могли бы показать нам его высочество?
Она ожидала, что Тереба откажет. Он должен был отказать, по меньшей мере обратиться к Барте – единственному из четверых, кто смел просить о таком праве. Но комендант лишь коротко гоготнул и, выплюнув новый поток ругательств, хмыкнул:



– Сам хотел предложить, детка! Ну-ка за мной!
Вслед за Теребой они миновали заснеженный двор, прошли пустынными замковыми коридорами и остановились перед массивной полукруглой дверью, за которой начинался спуск в подземелья. Гела исподлобья взглянула на Барту.
– В подземельях же очень холодно! И сыро, – яростно зашептала она ему на ухо. – Как вам могло только в голову прийти..?
Барта зыркнул на неё из-под насупленных бровей, но промолчал. В гробовой тишине, нарушаемой лишь мерным стуком капель и покашливанием бурмистра, они спустились по скользким каменным ступеням, пересекли тёмный арочный коридор, оставили за собой ещё одну поросшую влажным мхом лестницу, завернули за угол и оказались наконец у узкой обитой железными полосами двери.
Одиннадцать лет, до самой своей свадьбы, жила Гела в Костомлотах, нередко захаживала в крепость и после переезда в Старую Каменицу, но никогда доселе не приходилось ей спускаться так глубоко в подземелья. Она не жалела об этом.
Тяжёлую затхлую темноту здесь разрезал только слабый огонёк от факела, прихваченного по пути Теребой. Спёртый воздух давил на грудь, мрачные своды старых тоннелей почти достигали головы господина Беднаржа. От стен, полов и потолка исходил гнилостный смрад стылой сырости, и Геле на мгновение подумалось, что она очутилась в холодной безмолвной могиле.
Тереба же явно чувствовал себя как дома. Насвистывая под нос беззаботную песенку, он возился с замком, и, когда дверь со скрипом поддалась, в лица незваных визитёров ударила волна нестерпимого смрада – смеси могильной сырости, гнили и нечистот.
Взору Гелы предстал осклизлый каменный мешок, с низкого потолка которого со стуком срывались капли воды. В углу, прямо на голом полу, обхватив колени потемневшими от грязи, крови и синяков руками, скрючилось человекоподобное существо – иного слова Гела подобрать не могла. Существо не подняло головы, не шевельнулось, лишь хриплое надрывное дыхание свидетельствовало, что в нём ещё теплилась жизнь. С худых плеч его спадало изодранное чёрное покрывало, открывавшее грязные, вонючие, дырявые лохмотья, которыми побрезговал бы даже дед Угеров. Запястья и лодыжки были закованы в тесные и настолько толстые цепи, что Гела невольно задалась вопросом, могло ли настолько истощённое создание в них двигаться.



Расширенными глазами наблюдала она эту дикую картину, чувствуя, как из-за омерзительного запаха к горлу волнами подкатывает дурнота. Бурмистр рядом с ней схватился за голову, Беднарж тихо присвистнул, даже Барта сделал вымученный выдох.
– Это… капитан, вы хотите сказать, что это брат герцогини? – бурмистр затрясся так, словно это он провёл седмицу в холодных подземельях в одной рубахе и с драным покрывалом.
– А кто же ещё, Шарчак? – хохотнул Тереба. – Позвольте представить, его высочество Руперт Равенштайн, принц дагтарский, собственной персоной! – в два счёта приблизившись к существу, комендант издевательски поклонился. – Ну-с, ваше высочество, как вам ваши королевские почести? Всем ли вы довольны? Или у вас ещё остались претензии?
Существо слабо дёрнулось и попыталось вжаться в каменную стену. Тереба схватил свою жертву за спутанные, липкие от грязи волосы и рывком поднял её голову. Безумным взглядом Гела впилась в похожее на череп перепачканное лицо с выдающимися скулами и бороздками от слёз на ввалившихся щеках. Воспалённые веки были сомкнуты, челюсть распухла и гноилась, в шею врезался заржавелый ошейник, цепь от которого тянулась к кольцу на стене.
– Глядите, ваше высочество, ваша надменность не делает вам чести, – грохотал тем временем Тереба. – Извольте поприветствовать гостей и ответить на заданные вопросы!
– Как он вам ответит? У него сломана челюсть, – вмешался Беднарж и, повернувшись к Барте с бурмистром, проворчал: – За неделю она должна была начать срастаться. И поскольку никто не удосужился её зафиксировать, то неправильно. Такие вещи, господа, нельзя бросать на самотёк, если вы, конечно, не желаете оставить наглядные следы деяний капитана.
«Откуда у архитектора такие познания?» – подумала было Гела, но тут же махнула на это рукой.
– Сломана?! – ахнул Барта. – Но я думал… предполагал… Проклятье! – он резко закрыл лицо руками. – Капитан, на нём же живого места нет! А я ведь просил вас: никаких видимых повреждений!
– Костей я ему больше не ломал, руки-ноги на месте, – держа принца за волосы, буркнул в ответ Тереба. – А что до ран и синяков, то напялим на него новую рубаху, никто их и не заметит. Делов-то.
– Капитан, вы же взрослый человек! Вы не понимаете, что натворили? А если бы герцогиня захотела проведать, как тут её брат, и прислала посыльного? – Барта застонал не хуже бурмистра. – Почему он в одной рубахе? Он же околеет быстрее, чем сломается, и никакое покрывало не спасёт.
– Полегче, старик, – в голосе Теребы зазвучали опасные нотки. – Про балахон ты не упоминал, а покрывало, как видишь, при нём.
– Может, уже разумнее да и гуманнее дать ему околеть... Сошлётесь потом на болезнь, – пожал плечами господин Беднарж.
– Прекратите! – оборвала его Гела. Внутри у неё вздымалась холодная ярость. Ей хотелось удушить, растоптать, разорвать на части Барту и Теребу. Она винила их обоих в словах, вырвавшихся у неё в старом кабинете главы судейского округа. Как Барта мог, как посмел воспринять её совет таким образом? Как дерзнул втянуть её в эту грязь, возложить на её плечи этот отвратительный, гадкий грех? Она вся дрожала, губы тряслись, от нестерпимой вони в животе зашевелилась тошнота.



– Что… что это за запах? – невольно вырвался у неё вопрос.
– Запах лжи, измены и мятежа, детка, – расхохотался Тереба и, плюнув принцу в лицо, отпустил наконец его волосы.
Беднарж принюхался.
– Похоже на помои.
– Угадал! – подмигнул ему Тереба. – Полил его пару раз помоями, чтобы сбить с него спесь.
– Какое свинство, капитан! – опешил Барта.



– Заткнись, пока зубы торчат, старик, – рявкнул Тереба. – Это была твоя идея, сам распинался, как он любит чистоту.
– Моя идея?! – охнул уязвлённый Барта. – Но мне бы в голову не пришло… Я всего лишь предлагал не позволять ему мыться!
Гела конвульсивно стиснула зубы, мысленно посылая на головы Теребы и Барты все известные ей проклятья. Медленно, борясь со спазмами дурноты, она приблизилась к существу и опустилась возле него на колени. Принц уронил голову здоровой щекой на колени и не подавал больше никаких признаков жизни, кроме тяжёлых вдохов, перемежавшихся надсадными хрипами. Справившись с невольным отвращением, она положила руку ему на лоб – тот пылал. Гела с испугом подумала, что в этом подземелье принц не протянет и пары дней, и злоба запылала в ней с новой силой.
«Идиот!» – мысленно выругалась она, кинув острый взгляд на Барту. – «Надо же было сотворить такое! Теперь, даже если его вытащить, он, конечно, возненавидит нас и станет молчать нам назло. Разве что попробовать... Попытаться сейчас проявить к нему доброту, и тогда потом... Боги, какая же вонь!»
– Он понимает ринисский? – сквозь зубы поинтересовалась она у Яромира. Желудок её скручивало жгутом, во рту чувствовался кисловатый привкус.
– Ещё бы, – подтвердил Барта. – И превосходно говорит, бес бы его побрал.
Гела кивнула и, поморщившись от зловония, повернулась обратно к существу. Это упрощало её задачу, ибо дагтарского языка она не знала.
– Ваше высочество, – тихо позвала она. – Ваше высочество, вы меня слышите? Мне жаль, мне очень жаль. Это моя вина. Я… я посоветовала господину Барте надавить на вас, но я не думала, что дойдёт до такого. Я полагала, он просто накричит на вас, как на меня когда-то, попугает... – она на мгновение запнулась, раздумывая, что ещё могла сказать. – Мне... очень стыдно. Так получилось, что тело той женщины, которую позже назвали вашей дочерью, нашла я и потом… Неважно. Я просто хотела знать наверняка… Клянусь, я не желала и не желаю вам зла.
Существо медленно подняло голову, с трудом разлепило веки, и Гела оторопела, скованная суеверным ужасом. На неё уставились глаза вельможи из преследовавших её сновидений – серые, глубоко посаженные, разве что малость потускневшие, с красными прожилками сосудов…
Гела зажмурилась, мотнула головой, и, разомкнув глаза, уже не почувствовала в себе прежней уверенности. Лицо принца было осунувшимся, грязным и постаревшим, отросшая борода вкупе с распухшей нагноившейся челюстью тоже не упрощали узнавание. Нос с горбинкой, на исхудалом лице выдававшийся вперёд, словно клюв хищной птицы, казался похожим, но не более того.
И всё же, теперь и речи не шло о том, чтобы позволить Теребе добить это создание.
– Простите меня, ваше высочество, если сможете, – совладав с собой, прошептала она. – Я обещаю вам, мы сейчас же…



Она не договорила. С отчаянной, лихорадочной силой принц схватил её за руку и привлёк ближе к себе. Растерянная, испуганная, Гела с изумлением наблюдала, как несколько раз подряд он открывал рот, словно пытаясь что-то сказать, но кривился от боли в покалеченной челюсти и издавал тихий стон.
– М... Маржи… – наконец выдохнул он, и истощённое лицо его вновь исказилось в гримасе боли.
– Маржи? – повторила Гела. – Это… имя? Что вы хотите сказать?
Она попыталась высвободить руку, но принц как безумный вцепился пальцами в её запястье. Геле стало больно. «Останется синяк», – недовольно подумала она и в замешательстве повернулась к своим спутникам.
– Маржи – это, должно быть, Маржана, его младшая дочь, – подал голос бурмистр. – Он бредит.
– Он принимает меня за свою дочь?
Долю мгновения она раздумывала, не притвориться ли ей этой Маржаной и не спросить от её имени, жива ли сестра, но существо дёрнуло её за руку, заставляя развернуться к себе, и отчаянно замотало головой. Сделав над собой огромное усилие, принц снова открыл рот. Его грязные костлявые пальцы сильнее впились в руку Гелы.
– Что… с… ней… – выдавил он, и последнее слово утонуло в мучительном стоне.
– Вы хотите спросить, что с вашей младшей дочерью? – озадаченно уточнила Гела и, дождавшись слабого кивка, пробормотала: – Но я… Я не знаю. Простите, – она не ведала даже, что у принца были другие дети, кроме Катинки.
Сердце у неё дрогнуло, горло сжалось, и запоздалое чувство стыда растеклось в груди. Какой жестокой эгоистичной дурой она была, ничуть не лучше Теребы, Барты и – она запнулась – Хенрика! Думала лишь о своей совести, снах, разгадке тайны, сетовала на смрад, и ни на мгновение не закралась в её голову мысль… Боги! А если бы это она умирала в холоде и грязи, закованная в цепи, которыми можно поднять замковый мост, и из последних сил, через боль спрашивала, что сталось с её сыном. С немым вопросом в глазах она обернулась к мужчинам, очевидно, лучше осведомлённым о жизни двора, увидела, как бурмистр отворил было рот, но тут же закрыл, стоило Барте вскинуть руку.
– Ну, сударь, вижу, говорить вы вполне способны, – обыкновенным желчным тоном объявил Яромир. – Хотите знать, что с вашей младшей дочерью, так? Ну, а мы – что со старшей. Сведения за сведения, как вам?
Пальцы принца разжались, но Гела теперь сама стиснула его руку.
– Вы в своём уме, господин Барта? – воскликнула она, и голос её полоснул, как кнут. – У вас же самого есть дети, вот и подумайте, каково это! А ведь это вы довели его до такого состояния, вы и ваш капитан! – не задумываясь о последствиях, выпалила она. Комендант Костомлот с безразличием наблюдал за разворачивавшейся сценой и даже не моргнул, когда Гела набросилась на него с обвинениями. В другой ситуации она бы насторожилась, но сейчас её мысли витали далеко от Теребы и его возможной ярости.
– В самом деле, Барта, это перебор, – снова встрял бурмистр. – Кому будет хуже, если мы ему скажем? Если не ошибаюсь, её выдали замуж в прошлом году. За кого – не вспомню, хоть убейте.
– За графа Зембицкого. Она родила дочь с месяц назад, – уточнил заметно присмиревший Барта. Лоб его жалко сморщился, на щеках выступили красные пятна. Гела едва не ущипнула себя за переносицу. Неужто ей удалось устыдить самого Яромира Барту? Сейчас, впрочем, это мало занимало её. Она вновь повернулась к принцу, легонько сжала его руку, и покачала головой, приметив кровавые язвы под оковами.
– Вы слышали, да? У вашей дочери всё хорошо, у вас есть внучка, – пробормотала она. Принц слабо кивнул, рот его дёрнулся в гримасе, отдалённо напоминавшей улыбку. Он склонился к пальцам Гелы, едва коснулся их губами, затем уронил голову на колени и беззвучно зарыдал. Его худые плечи тряслись.
– Господин Барта, вы же видите, он здесь долго не протянет, – Гела подошла к старому законнику и указала на принца рукой, будто без того не было понятно, о ком шла речь. – Велите поместить его в человеческие условия, подумайте сами, ведь мёртвый он уже не будет полезен.
– В самом деле, – опустив голову, пробормотал Барта. – Капитан, это зашло слишком далеко. Господин Саросси, может, и… Неважно. Его надо отнести наверх, вылечить и хорошенько допросить ещё раз.
Тереба сложил руки на груди и втянул ноздрями стылый воздух.
– Пошёл к бесам, старик! – рявкнул он. – Тут командую я! Твоё дело – искать его мелкую шлюшку, хотя чего там искать-то.
Гела наморщила лоб, услыхав последние слова коменданта, но не успела над ними толком поразмыслить, ибо принц вдруг вскинул голову, руки сжались в кулаки, и в серых глазах его вспыхнула страшная испепеляющая ненависть. Он набросился бы на Теребу, если бы мог, поняла Гела и вздрогнула, будто этот убийственный взгляд был обращён на неё. Комендант заскрежетал зубами, похабно выругался и метнулся мимо неё к принцу.
– Чего вылупился, сукин сын? – заревел он. – Я говорил это уже и ещё раз повторю: твоя мамашка – сучка, дочка – потаскушка, а ты, паршивец, сейчас будешь целовать мне ноги!
Он снова схватил принца за волосы и ткнул носом в свои сапоги, как котёнка в оставленную лужу. Гела взвизгнула и бросилась вперёд. Беднарж схватил её было за руку, но она вывернулась и в два счёта очутилась рядом с Теребой. В душе её разгорелось пламя ярости. В эту минуту она не боялась капитана.
– Немедленно остановитесь, вы… вы хуже палача, вы монстр, душегуб, насильник! – она вспоминала саму себя, девушку из Жижелиц, Томаша Угера, и мысли эти подпитывали её гнев, как свежие поленья костёр. – Я требую, чтобы вы его отпустили… чтобы вы обеспечили ему достойные условия, не то…
Тереба отпустил голову принца, медленно обошёл Гелу кругом и встал, загораживая ей проход к двери. В своём бесконечном негодовании она не придала этому значения.
– Не то что, крошка? – ухмыляясь, спросил он.
– Не то я расскажу дяде, что вы пытались сделать в кладовке Костомлот! Всей округе уже осточертели ваши бесчинства! На вас пойдут с оружием и вздёрнут на ближайшем дереве, как вы того заслуживаете!
Комендант загоготал.
– До дяди, малютка, ты не докричишься, но можешь поплакаться своему новому приятелю! – он плюнул в сторону принца, и, оттолкнув Гелу вглубь камеры, захлопнул дверь с обратной стороны.



В замке заскрежетал ключ, из коридора послышались крики, возгласы, возмущения, Гела бросилась вперёд, забарабанила кулаками в запертую дверь, но всё было бесполезно.
Комендант Тереба запер её в вонючем каменном мешке, наедине с полуживым, едва дышащим узником.

– Ничего не бойтесь, Гела, мы вернёмся! – услышала она голос Беднаржа, и всё постепенно стихло.
Гела ударила в дверь ногой, снова заколошматила по ней сбитыми в кровь кулаками.
– Хенрик, прошу вас, не оставляйте меня тут! Скажите ему… Уговорите его…
Ответом ей была оглушающая тишина, и Гела осела на склизкий каменный пол, разразившись истерическими слезами. Безутешные рыдания сотрясали её плечи и сдавливали горло, воображение услужливо рисовало чудовищные картины ближайшего будущего.
Мелина, как обычно, оказалась права. И Хенрик, и бурмистр, и даже Барта – все пытались вбить здравый смысл в её дурную голову. Незачем ей было ехать в Костомлоты, незачем было впутываться в эту историю.
А теперь…
Она поднялась, опираясь о холодную стену, протёрла мокрое от слёз лицо и невидящими глазами уставилась во мглу. Тереба забрал факел – единственный источник света в этой тёмной могиле, и Гела могла ориентироваться лишь наощупь, словно зрение вдруг отказало ей, как прокажённому из поместья Чермаков.
«Удивительно, что его высочество столько продержался – в кромешной темноте, холоде и сырости. Я… я, должно быть, так не смогу», – лихорадочно соображала она, и нижняя губа у неё вновь задрожала.
Тяжёлый кулак ужаса с новой силой ударил её под дых. А что, если Тереба решил похоронить их в этом каменном мешке, как в древних легендах девиц замуровывали в стенах строящихся замков? Руперт в его нынешнем состоянии не протянет и суток, и тогда она останется здесь совсем одна, рядом с холодным, разлагающимся трупом.
– Боги, Боги… – прерывисто дыша, простонала Гела.
Она наощупь приблизилась к принцу и опустилась рядом, не обращая внимания на омерзительную вонь. Смрад протухших помоев, мочи и грязных лохмотьев всё ещё лез ей в ноздри, но больше не спирал дыхание в груди и не отзывался спазмами в желудке. Гела постепенно привыкала к зловонному, удушливому воздуху этого каменного мешка. Эта мысль наполнила её ужасом. Сколько времени потребуется, чтобы она смирилась с этим кошмаром, притерпелась к стыни, темноте, одиночеству?
– Он мстит мне, – захлёбываясь слезами, выдохнула Гела, – за то, что я дала ему отпор… Не только сейчас, но и… в другой ситуации, – она горько рассмеялась. – Он, может быть, и спланировал это заранее, как только увидел нас… Сказал, что сам собирался предложить нам спуститься сюда. А ведь он не имел права нас пускать, так? Я тогда не подумала об этом, как не спрашивала себя, почему он не преследовал меня после нападения в кладовке. А он, должно быть, считал себя страшно униженным и всё это время мечтал о мести, – Гела на мгновение замолчала, закрыв лицо руками и прислушиваясь к хриплому дыханию Руперта. – Боги! – вдруг ахнула она и хлопнула себя по лбу. – Вы почти окоченели, а я сижу тут в тёплой шубе и болтаю всякую ерунду…
Дрожащими пальцами расстегнула она пряжку ремня, стащила с себя тяжёлую шубу и наощупь накинула на плечи Руперта, случайно задев воспалённую щёку. Он всхлипнул и задёргал плечами, пытаясь стряхнуть с себя шубу, но силы его были уже на исходе.
– Перестаньте, – резко сказала Гела. – Вы не в том состоянии, чтобы играть в благородство.
Руперт издал что-то среднее между усмешкой и сиплым выдохом.
– Я не… – выдавил было он, но вместо дальнейших слов с губ его сорвался только стон.
– Молчите, ради Богов! – оборвала его Гела. – Прошу вас, не издевайтесь над самим собой!
Она залилась слезами, чувствуя, как липкий, животный ужас захлёстывает её с новой силой.



– Держитесь, ваше высочество, держитесь, пожалуйста! – Гела вцепилась в бессильную ладонь принца. – Я… я так боюсь остаться здесь одной, рядом с…
Она успела прикусить язык до того, как с него сорвалось слово «труп», но, Руперт, как ей показалось, прекрасно всё понял. Из груди его вырвался тяжёлый, надсадный вздох, пальцы слабо сжали руку Гелы. Он нехотя кивнул – Гела отчего-то была в этом уверена, хоть и не могла ничего видеть в кромешной тьме.
Волны ледяной дрожи бежали у Гелы вдоль позвоночника, пальцы онемели, зубы начинали выбивать дробь. Вся съёжившаяся, закоченевшая от липкого холода, она сжалась в комок, отчаянно пытаясь сохранить хоть капельку тепла. В шубе в подземельях было терпимо, без неё не спасало даже тёплое шерстяное платье.
– Как вы выдержали здесь целую седмицу? – спросила она, задыхаясь от слёз, но тут же выпалила, спохватившись: – Нет, не вздумайте отвечать! Это просто мысли вслух.
В отчаянной попытке немного согреться она сильнее прижалась к Руперту, не заботясь уже о грязи и зловонии, которое она всё ещё могла уловить. Принц аккуратно высвободил ладонь и, Гела это ощутила, попытался поднять руку, но оковы его были слишком тяжелы, а сам он – слишком слаб.
– Вдвоём… под шубу, – просипел он голосом, больше похожим на стон, и Гела почувствовала, как всё его тело содрогнулось от боли.
– Да замолчите же! – взмолилась молодая вдова. – Пожалейте хотя бы меня, раз уж себя вам не жаль! Не оставляйте меня одну, заклинаю вас! Здесь так страшно… и темно… и холодно…
Слёзы вновь обожгли глаза и покатились по щекам, и, силясь прогнать жуткие фантазии, роившиеся в её воспалённом мозгу, Гела затрясла головой до хруста шейных позвонков.
«Если мне суждено сгинуть в этой могиле», – молила она Богов, – «Пусть я хотя бы умру первая! Я не хочу… не выдержу…»
Гела снова задрожала с головы до пят, не понимая уже, от чего трепещет больше – от холода или от страха. Она закусила губу, чтобы не разрыдаться в голос, и в этот момент почувствовала, как принц потянул её за руку и слабо толкнул локтём.
– Что вы… Хотите, чтобы я тоже залезла под шубу? – догадалась она. – Но в этом случае мы не сможем её запахнуть, и… А, ладно. Не то вы опять попытаетесь заговорить, – кисло улыбнулась Гела и, дабы уместиться вдвоём под спасительной меховой накидкой, тесно прижалась к Руперту. От его тела исходил жар, как от пылающего костра, и Гела в который раз задалась вопросом, сколько ещё он способен протянуть в этом ледяном карцере.
Какое-то время они сидели в полной тишине, нарушаемой лишь мерным постукиванием капель и надсадным дыханием Руперта. Наконец Гела не выдержала. Это глухое, могильное безмолвие давило ей на сердце и действовало на нервы. Казалось, будто само время остановилось. На долю мгновения ей почудилось, будто она уже умерла и зарыта в могиле, просто этого не заметила. Гела мотнула головой, прогоняя безумное наваждение, и заговорила.
– Вы знаете, я ведь выросла в этой крепости. Мой отец был комендантом до Теребы, и я жила здесь до пятнадцати лет... Вы слышите меня? – поинтересовалась она, испугавшись, что принц успел впасть в беспамятство за то время, что они просидели молча. Руперт слабо сжал ей руку, и Гела продолжила говорить.
Никогда доселе не приходилось ей произносить столько слов за раз. Она поведала ему о своём детстве в Костомлотах, о вечно пьяном отце, покинувшей его матери и постоянно недовольной нянюшке. Рассказала о Мелине, единственной своей подруге, знакомстве с Карлисом и коротком браке, столь рано и трагично оборвавшемся. О Старой Каменице, о дяде и тёте, бывших на деле её свёкрами, о маленьком сыне и семействе Угеров. Вспомнила рыжеволосого Касьяна и чернявого Диниша Рена, управляющего в Жижелицах. Упомянула господина Беднаржа, борясь со вспыхнувшей в душе обидой. Он бросил её в этом подземелье! Хенрик ушёл вместе с Бартой и бурмистром, а ведь он поехал, чтобы… Чтобы что? Защитить её, уберечь от беды? Губы у Гелы изогнулись в едкой саркастической усмешке, живот забурлил от злости. Она крупно вздрогнула и мотнула головой, словно надеясь вытряхнуть оттуда мысли о Хенрике. Она не должна думать о нём сейчас, иначе снова разрыдается. Она подумает о нём потом, в безопасности… Если только не сгинет в недрах Костомлот.



Гела на мгновение умолкла, не зная, что ещё рассказать. Она собралась было поведать о Рите Влешек, но быстро осеклась, решив, что лишнее упоминание этой зловещей истории подточит и без того угасавшие силы Руперта. Да и сама Гела не больно желала вспоминать о своём неофициальном расследовании.
«Не сунься я в это дело, спала бы сейчас в своей постели!» – со злостью подумала она и тут же завела речь о замковой библиотеке и бесчисленных книгах, которые она, Гела, успела прочитать.
Время текло медленно, словно вязкая смола, или бежало, как быстроногий конь, – Гела не могла этого понять. Она говорила и говорила, потеряв счёт часам и минутам, и замолкла, лишь когда челюсть её свело от долгих речей, а голова разболелась от пролитых слёз. Мучительная слабость и неодолимая, свинцовая усталость охватили её. Веки потяжелели и слиплись, будто склеенные, и, положив голову Руперту на плечо, Гела провалилась в забытье тёмное, как само это подземелье.



Тяжёлая дверь беззвучно отворилась, пропуская Гелу в маленькую, но богато обставленную комнату с натёртой до блеска мебелью, тяжёлыми гобеленами на стенах и низким потолком с позолоченными виньетками. Бархатные занавески на окнах были наглухо задёрнуты, в скобах догорали факелы.
Нависла тягостная, томительная тишина, казавшаяся Геле чем-то непривычным и даже чужеродным. Она привыкла к жуткому грохоту, фоном рокотавшему в её снах, но здесь не было ничего – лишь сдавленные женские рыдания.
Дама стояла к Геле спиной, уткнувшись носом в плечо обнимавшего её мужчины. В её каштановой косе сверкали драгоценные камни, пышное платье из коричневого шёлка было филигранно прошито золотой нитью, на белоснежных, не привыкших к труду пальцах блестели разноцветные перстни.

– Он убьёт тебя! – сквозь рыдания повторяла она, и Геле пришло на ум, что где-то она уже слышала эти слова.
– Он убьёт меня в любом случае, – голос мужчины дрогнул, – Но так он хотя бы не тронет вас. Я заставил его в этом поклясться, Адди.
Картинка сменилась, словно кто-то перелистнул страницу в старинной книге. Дама сидела теперь в кресле у холодного камина и смотрела куда-то в пустоту. Она явно была в положении, и Гела сказала бы, что скоро должен подойти её срок. Её бледное, без кровинки лицо – скорее хорошенькое, чем красивое – отягощала какая-то страшная решимость. От одного этого выражения неприятный холодок пробежал у Гелы по спине.

Мужчина, стоявший за спинкой кресла, не мог видеть лица своей супруги... Отчего-то Геле казалось, что они женаты. Он держал на руках маленькую, лет четырёх, девочку, вымученно улыбаясь и шепча что-то искусанными в кровь губами. На поясе у него что-то сверкнуло, и Гела как зачарованная уставилась на знакомую ей рукоять кинжала, осыпанную не выковырянными ещё драгоценными камнями. Она глубоко и часто задышала, ввинчиваясь взглядом в тонкую резьбу на слоновой кости, подалась вперёд… И тут словно чья-то безжалостная рука выдернула её из сна.



Проснулась она резко, словно вырвалась из толщи мутной воды. С облегчением отметила, что Руперт всё так же хрипел у неё под боком – он всё ещё был жив! – и лишь потом поняла, что снаружи доносились какие-то странные выкрики, громыхание, лязг металла.
– Ваше высочество! Вы слышите? Похоже на… на схватку! – Гела дёрнула Руперта за руку, но тот не отреагировал. – Ваше высочество, ваше высочество! – она затормошила принца за плечо и снова не получила никакого ответа.
Ей вдруг стало жарко, словно внутри у неё запылал огонь. Сердце подскочило от растущего страха. Она зажала нос и глубоко задышала, чтобы остановить подступавшие к глазам слёзы.
Звуки тем временем приближались. Сквозь бряцанье оружия и неразборчивый гул голосов Гела сумела отчётливо различить брань Теребы. В мозгу у неё закрутился вихрь панических мыслей, сердце понеслось галопом.
«Он… он один сражается против нескольких человек. И бранится, хохочет! Ему весело!» – с леденящим душу ужасом поняла Гела.
Она стиснула зубы. Сердце стучало, как отбойный молоток, дыхание сбилось. Нужно было что-то предпринять, но, как на зло, ничего не приходило ей на ум. На какое-то мгновение она пожалела, что не взяла с собой старый отцовский кинжал, но тут же горько усмехнулась этой мысли. Окажись у неё в руках полноценный меч и научись она по сказочному волшебству с ним обращаться, не совладать ей было с Теребой, шутя отбивавшимся в коридоре от нескольких противников.
«Но если… если он с кем-то сражается, значит… значит, Хенрик выполнил своё обещание? Они и впрямь вернулись за мной?» – впервые за последние часы в душе её затеплилась надежда.
Бой подступал всё ближе и ближе к двери, и с мрачным удовлетворением Гела отметила, что Тереба перестал гоготать, а изрыгаемые им ругательства звучали не насмешливо, но яростно. Комендант выдыхался. Вероятно, противников было слишком много даже для такого грозного бойца, как Тереба.
Раздался короткий вскрик, и кто-то повалился на землю. Гела возблагодарила было Богов, но тут за дверью послышался довольный смешок коменданта, и сердце её вновь ухнуло в пропасть. Она хотела воззвать к Творцу и Хранителю, но слова молитвы как на зло не приходили на ум.
«Я слишком мало поминала Богов», – укоряла она саму себя. – «Неудивительно, что Они от меня отвернулись».
Злые слёзы вновь навернулись ей на глаза, но тут звуки боя стихли и последовало мгновение тишины, показавшееся Геле вечностью, затем в замке заскрежетал ключ. Гела крупно вздрогнула и вцепилась Руперту в ладонь – будь он в сознании, она причинила бы ему немалую боль.
Дверь отворилась наконец, и в глаза Геле ударил свет от факела. Она невольно зажмурилась, протёрла веки, и через несколько секунд смогла различить на пороге пухлую фигуру Диниша Рена.



«Где что-то происходит, там всегда этот человек», – со смутным недовольством подумала Гела. – «Здесь-то он что забыл?»
Рен держал в руке факел, тускло-оранжевый огонёк которого разгонял кромешную тьму. Круглое лицо угеровского управляющего сохраняло невозмутимое выражение: даже в этой дикой, безумной ситуации Рен больше походил на восковой слепок, чем на живого человека. Карие глаза его, чуть сощуренные, но всё ещё бесстрастные, выискивали что-то за спиной у Гелы. Она резко обернулась, осознав вдруг, что Рен смотрел на Руперта.
«Какое ему дело до дагтарского принца?» – удивилась про себя Гела, но развить эту мысль ей помешали.
– Гела, Гела, вы в порядке?!
Она наконец обратила внимание на соратников Рена. Чуть поодаль плечом к плечу стояли рыжеволосый господин Слезак, отец Касьяна, и взмыленный, въерошенный Хенрик, сжимавший в руке окровавленный меч. Под левым глазом у тевенского архитектора красовался фиолетовый синяк, лицо казалось неестественно бледным и будто бы осунувшимся.
– Хенрик… вы… вы умеете драться? – отчуждённым тоном произнесла Гела. Вопрос прозвучал нелепо, пожалуй, даже неуместно, но что в этой дикой ситуации было уместным? Разразиться слезами благодарности и кинуться Хенрику на шею? У неё не получилось вымолвить даже жалкое «спасибо», и она не понимала, почему. Останавливала ли её безмерная усталость или сковывало присутствие Рена? Она не могла найти ответ и ожидала лишь, когда тот прервёт затянувшееся молчание.
– Гела, я… – Хенрик отвёл глаза, но она не придала этому значения.
Удивлённо хлопая ресницами, смотрела она, как господин Рен, не обращая на неё ни малейшего внимания, приблизился к Руперту и, критично оглядев его, бросил своим спутникам:
– Его высочество необходимо немедленно вытащить отсюда. Господин Слезак, пошлите за стражей – нашей старой стражей – и кузнецом, – приказным тоном, словно обращался к трубочисту из Жижелиц, бросил Рен. Слезак взглянул на угеровского управляющего исподлобья, но спорить не стал – побоялся. Лишь зажёг новый факел о факел Рена и, кинув на Гелу странный невесёлый взгляд, послушно скрылся в темноте коридора.
– Что с Теребой? – опомнилась наконец Гела. Она могла поклясться в том, что слышала, как комендант бранился во время боя, а потом вдруг затих. Значило ли это?..
– Мёртв, – срывающимся голосом подтвердил её догадку Хенрик. – Но перед тем, как мы его прикончили… он сумел… успел…
Хенрик взял Гелу под локоть и повёл вглубь коридора, Рен последовал за ними, освещая дорогу факелом.
Наконец взору Гелы предстали два тела, словно обнявшись, лежавшие на холодном склизком полу. В одном из них она тут же узнала коменданта Теребу и возблагодарила Богов, вернувших этого негодяя в родные адские пучины. Второе тело лежало под капитаном, и Гела могла видеть лишь клок светло-каштановых волос да безжизненно простёртую руку в кожаной перчатке.
– Дядя! – сквозь слёзы воскликнула она и зажала рот руками, чтобы сдержать рвавшийся наружу крик.

Больше она не обращала на невестку внимания, словно та была пустым местом, лишь в случаях крайней необходимости бросая сухие, короткие фразы.
К концу месяца Капели Гела чувствовала себя запертой не то в склепе, не то в монастырской келье. Унылые, пропитанные скорбью будни порой скрашивали визиты господина Беднаржа, но в последнее время тот много времени проводил при дворе, оставляя Гелу наедине с убитой горем тёткой и собственными угрызениями совести. Поэтому, когда в Старую Каменицу вдруг нагрянул Яромир Барта, Гела была даже рада его визиту, хотя ещё пару месяцев назад предпочла бы привечать самого Нечистого.
Драгомира сидела наверху, в своей комнате, но Геле не пришло в голову позвать её. В последнее время тётка почти ни к кому не спускалась, только молилась или лила слёзы за прялкой. Барта, впрочем, на её присутствии не настаивал.
– Я пришёл просить вас о помощи… сударыня, – без обиняков выложил он. – В жизни бы не подумал, что дойду до такого, но этот мерзавец как воды в рот набрал. Вот я и подумал, может, хоть у вас получится его разговорить.



– «Его»? – недовольно переспросила Гела, догадываясь уже, о ком пойдёт речь. Она не горела желанием вновь видеть опального принца. Одна мысль об этом человеке воскрешала в памяти жуткое заточение в подземельях Костомлот и бередила не зажившую ещё рану на сердце: не сунься она тогда в крепость, дядя был бы жив.
– Да не притворяйтесь дурочкой, всё вы понимаете, – скривил губы Барта, и Гела в своей растерянности даже не обратила внимания на его грубость. – Я уже с месяц с ним бьюсь, и так, и сяк пробовал, а он как уселся, уставился в окно, так и сидит, и слова из него не вытянешь. Один раз я застал его в постели и сам опустился на этот проклятый стул, вот тогда негодяя аж перекосило. «Встаньте в моём присутствии, господин Барта» – единственное, что я услышал за всё время! Будто он всё ещё… Словом, я подумал, может, хоть у вас получится.
– С чего вы взяли, что со мной он захочет говорить? – Гела резко оборвала Барту. – С чего вы взяли, что он вообще что-то знает?
– Чуйка меня ещё не подводила, сударыня, – немного обиженно произнёс Барта. – А что до вас… Он о вас справлялся.
– Он хотел меня видеть? – что-то шевельнулось у неё внутри.
– Нет, не то что бы... – замялся Барта. – Просто осведомился о вашем самочувствии. Не у меня, конечно, у бурмистра.
– Ну… Это не значит, что он согласится со мной откровенничать, – Гела пожала плечами.



Барта глубоко вздохнул и потеребил усы. Он выглядел уставшим и разачарованным, словно всю ночь ворочал тяжёлые камни и не получил обещанную плату.
– Вы тогда обошлись с ним по-доброму, – неохотно признал старик, – хоть он того совершенно не заслуживал. И я тут подумал… Сомневаюсь, что в Дагтаре с ним обращались лучше, и, по правде говоря, он должен был изголодаться по теплу и участию. Любой бы на его месте изголодался.
– Ну, так, повинитесь перед ним, проявите учтивость, – Гела на мгновение закрыла глаза. – Это, в конце концов, ваша работа, не моя.
– Когда это вас останавливало, девочка? – Барта надулся, как индюк, но быстро сник, вспомнив, что пришёл сюда просителем. – Не примет он от меня никаких извинений, да и с какой радости мне, верному слуге его величества, каяться перед проклятым мятежником? Нет уж, девочка, вы за него заступились, назвали «высочеством», вам и карты в руки. В конце концов, это исключительная возможность и для вашего, хм, расследования, – Барта скривился, произнося последнее слово, – и второй раз я предлагать не стану.
Гела сама не понимала, почему согласилась. Она поклялась не лезть больше в это дело, пообещала себе забыть о леденящих душу снах, безглазой покойнице и детских костях в заброшенном колодце. Последние два месяца не вспоминала она даже о сне или видении, посетившем её в подземельях Костомлот, и ей не пришлось делать над собой усилие, чтобы выкинуть его из памяти.
И вот, несмотря на зароки последних седмиц, она стояла под каменными сводами полукруглой комнаты на верхнем этаже одной из костомлотских башен и, нащупывая старый кинжал в рукаве, с содроганием слушала, как за спиной у неё защёлкивались задвижки и скрежетали ключи в многочисленных замках. Наконец звуки стихли, и Гела нервно сглотнула слюну. Она могла постучать в любой момент и её бы выпустили, и всё же она чувствовала себя так, будто за её спиной навсегда захлопнулись врата мира живых.



Как и предупреждал Барта, Руперт сидел перед забранным решёткой окном и даже не повернулся на звуки шагов и скрип отворяемой двери. Гела прокашлялась. Она не знала, с чего начать разговор, и не хотела первой нарушать тишину, но выбора у неё, очевидно, не было.
– В…ваше высочество, как вы себя чувствуете? – чуть замявшись, спросила она.
Руперт с трудом встал, ухватившись рукой за жесткую спинку деревянного стула. Очень бледный, с ввалившимся щеками, выдающимися скулами и блёклыми губами, он выглядел не вполне оправимшимся после долгой болезни и нетвёрдо держался на ногах, но челюсть его зажила, раны и синяки давно сошли. С него сняли цепи, одежда, пусть скромная и явно снятая с чужого плеча, была добротной и очень аккуратной.
Комнату опальному принцу выделили просторную и обставленную достойнее, чем спальня Гелы в Каменице. Всё здесь сверкало безупречной чистотой. Ни одна пылинка, по словам Барты, не ускользала от выцветших серых глаз – даром, что близоруких, и Руперт требовал по пять раз перемывать то, что счёл бы чистым самый придирчивый хозяин. Прислуга его ожидаемо не жаловала.
Одни только решётки на узких стрельчатых окнах да запертая на несколько замков дверь напоминали, что это место всё ещё оставалось тюрьмой.
– Лучше, чем в подземельях. Благодарю, – мёртвым голосом ответил принц. – Я слышал про вашего дядю, – продолжил он. – Мне жаль.
– Спасибо… ваше высочество, – выдавила из себя Гела. Она предпочла бы, чтобы он не заговаривал о дяде. Слишком свежа была рана, и слишком просто её было разтеребить.
– Вы пришли по поручению господина Барты, – это был не вопрос и не упрёк. Голос Руперта звучал странно, точно механический скрип, устремлённый в никуда взгляд приводил в содрогание. Гела чувствовала себя крайне неуютно.



– Я… в общем, да, это была моя единственная возможность. Но у меня есть и свой интерес в этом деле, – призналась она и, словно спохватившись, добавила: – Я уйду в любой момент, если вы захотите.
– В самом деле уйдёте?
– Да, ваше высочество.
– Тогда дверь за вашей спиной, сударыня, – ровным голосом произнёс Руперт. Ни один мускул не дрогнул на его безучастном лице, напоминавшем маску покойника.
Гела вздохнула почти с облегчением. По спине у неё стекали струйки пота, подспудная тревога точила её изнутри. Ей не терпелось покинуть этот светлый идеально прибранный склеп с запертым в нём живым мертвецом. Она повела себя, как слабовольная дура, когда поддалась на уговор Барты. Да таковой она и была, а ещё самонадеянной, праздной и помешанной. Ей стоило решительно выбросить из головы все дурацкие сны, всех неопознанных покойниц и детские черепа.
Она присела в чём-то, отдалённо напоминавшем реверанс, развернулась и занесла было кулак, чтобы постучать в дверь, как вдруг за спиной раздался голос Руперта. Гела повернулась назад с плохо скрываемым разочарованием.
– Постойте, – принц слегка хмурился, до побелевших костяшек вцепившись в спинку стула. – Я был с вами груб и должен был показаться неблагодарным. Это не так. Я… прошу прощения.
Гела моргнула в растерянности и стала, пригвождённая к месту. Она решительно не могла понять, что вызвало такую перемену, и не желала ломать над этим голову.



– Прошу вас, садитесь, – не дождавшись ответа, продолжил Руперт. Пальцы его дрожали, с губ сошла последняя краска, и Геле показалось, что колени у него вот-вот подогнутся, и принц рухнет на пол. Ему однозначно было рано вставать с постели.
Она окинула комнату быстрым взглядом. Стул здесь был только один – тот, который Руперт придвинул к окну.
– Я постою, – сказала Гела. – А вот вам, ваше высочество, стоит сесть. Вы ещё очень слабы.
– Со мной всё в порядке, – и словно в опровержение этих слов ноги у Руперта подкосились, и он обессиленно сполз на стул. – Простите, я не хотел показаться невежливым… – он попытался встать, но измученное долгой болезнью тело не слушалось.
Усилием воли Гела подавила нарастающую тревогу. Она вспомнила, как Руперт безуспешно стряхивал с себя шубу в холодных подземельях Костомлот. Только сейчас ей пришло на ум, что за всем этим стояли отнюдь не учтивость и благородство.
– Сидите, ради Богов, – Гела жестом остановила его попытки подняться. – Я сяду на сундук, и всё будет замечательно.
Не дав Руперту времени возразить, она быстро пересекла комнату и опустилась на дюжий, окованный железом сундук – не самое комфортное сидение.
С минуту они напряжённо изучали друг друга, терзаясь каждый своими сомнениями. Взгляд Руперта опустился к подолу незванной гостьи, из-под которого выглядывали уличные туфли, и Гела уловила недовольное выражение, скользнувшее по исхудавшему лицу – единственная эмоция, которую она видела за всё это время.
– Я могу снять туфли, – неуверенно предложила она. Руперт поморщил лоб.
– Вы уже прошли в них через всю комнату, – раздражение несколько оживило его голос. – И потом, полы здесь без того грязные.
Гела опешила.
– Ваше высочество, эта комната чище, чем всё, что я видела в своей жизни, – ошеломлённо возразила она.
– Тем не менее, полы пора перемывать. Как и всё остальное, – ровным, но не терпящим возражения тоном ответил Руперт, потом бросил взгляд на стол и произнёс: – Боюсь, мне нечего вам предложить. У меня осталась только вода и травяной отвар от вашего господина Шадора.
– Ничего не надо, – Гела мотнула головой, раздумывая, как подступить к волновавшей Барту теме. – Вы очень хорошо говорите по-ринисски, ваше высочество, – чтобы не молчать, сказала она.
Руперт безразлично кивнул.
– По-ринисски, по-латонийски, по-ренитийски и по-ларасски. Не считая, разумеется, старый глеантский. В детстве я почти не покидал классную комнату. И видите, ради чего? – он кивком указал на решётки на окнах.



– Мне очень жаль, – Гелу слегка передёрнуло, стоило ей представить кого бы то ни было запертым на двадцать лет в одной комнате, пусть и такой хорошей, как эта. – Но вы до сих пор всё помните? У вас ведь было мало возможностей для практики.
– Подобрать нужное слово порой бывает тяжело, – признал Руперт, – но я старался не забывать, чему меня учили, – он оправил безупречный, на взгляд Гелы, ворот рубахи и продолжил: – Первое время в Рахбаре я изнывал от тоски и умолял дозволить мне хотя бы книги. И мне их принесли – сочинения второсортных богословов о великих грешниках, раскаянии, наказании Богов. Подарок с намёком от Дорфмайера, – Руперт криво усмехнулся. – Со временем я нашёл этой писанине лучшее применение: стал переводить отрывки оттуда на известные мне языки, потом переводил обратно на дагтарский и сравнивал с исходным текстом. Это занимало вечно досужее время, и не позволяло совсем уж опуститься, забыть, кто я есть. Я ведь надеялся… Неважно.
Гела растерялась, не зная, что ответить. Ей следовало, пожалуй, посочувствовать Руперту, попытаться приободрить, но слова, как на зло, не шли ей на ум. Мелина бы справилась, Драгомира, дядя Жигимонт, не погибни он по её, Гелы, вине – кто угодно, кроме неё. Она никогда не была умелой собеседницей и ещё меньше – добрым утешителем. Почему Барта не мог найти кого-нибудь другого?
Но Руперт и не собирался дожидаться её ответа. Сцепив пальцы с такой силой, что костяшки побелели, он спросил глухим голосом:
– Тогда, в подземельях, вы сказали мне, что нашли тело, – последнее слово далось принцу с трудом. – Ответьте, это правда, что ей выкололи глаза?
«Предполагалось, что я буду задавать вопросы», – подумала Гела. Разговор свернул в противоположную сторону, даже не начавшись, и она не знала, как обратить его, куда требовалось. Барта был прав – из неё определённо вышел отвратный дознаватель.
– Скажите, – по-своему истолковав заминку Гелы, Руперт упрямо мотнул головой.
– Правда, – нехотя признала Гела. – Но уже покойнице.
Руперта зримо дёрнуло, он закусил губу, силясь сдержать слёзы. В памяти у Гелы вновь всплыл отчаявшийся мужчина, вот уже два года преследовавший её во снах. Она всё ещё не знала наверняка, был ли то Руперт, и не осмеливалась справиться, хотя и могла разрешить свои сомнения парой вопросов.
– По ней провели заупокойную службу и похоронили на местном кладбище, – пробормотала Гела. – Должно быть, это слабое утешение.
Руперт поднял глаза и метнул на неё странный, испытующий взгляд, точно видел впервые.
– Вы не просто нашли тело, – он вымученно покачал головой. – Вы сопровождали Барту в подземелья и сейчас пришли по его поручению… Вы говорили, что у вас есть и личный интерес.
Гела глубоко вздохнула.
– Видите ли, ваше высочество… – она отвела взгляд, судорожно соображая, что отвечать. Скажи она правду – про то, как Дамир Дутка изуродовал труп, захочет ли принц после этого её видеть, не то что беседовать?
– Говорите, прошу вас, – Руперт наклонился вперёд и крепко сжал Геле руку, почти как тогда, в подземельях. – Вы не представляете, что значит годами мучиться в неизвестности, строить бесконечные догадки, не зная даже того, что известно всем за этими стенами.
– Я… ваше высочество, глаза несчастной вырезал мой отец, – залившись краской, выдавила из себя Гела. Никогда ещё она не стыдилась папашиных «подвигов» так сильно – даже когда тот засыпал под столом в таверне или нёс быссмысленную чепуху при посторонних.
Руперт выпустил её руку, словно та вдруг раскалилась, и отпрянул. Лицо его застыло на глазах Гелы, только губы слегка подрагивали, черты заострились, сделав его ещё больше похожим на мертвеца. Гела машинально отодвинулась.



– Отец не убивал её, – она первой нарушила тягостную тишину. – Он много лет пил без остановки, и разум его затуманился от хмеля. Тем не менее, господин Барта уверен… – набрав полную грудь воздуха, Гела выложила дикую историю переправщика Йино. Она говорила долго, не поднимая глаз и не выбирая мягких выражений, словно подозревала, что, стоит ей остановиться, как здравый смысл возьмёт верх, и она прервёт сбивчивый рассказ, который не должна была даже начинать. Барта бы точно не одобрил. И счёл бы очередным доказательством некомпетентности Гелы.
«И это ведь правда», – припечатала она про себя. Ей даже не было обидно от этой мысли.
Руперт сидел прямо, не позволяя себе откинуться на спинку стула, лицо его оставалось неподвижным, выцветшие серые глаза смотрели без всякого выражения. Как и в случае с Драгомирой, Гела бы предпочла, чтобы он рыдал, причитал, проклинал её беспутного папашу, указал ей на дверь.
Наконец он медленно поднял ладонь и остановил её излияния, как, ей подумалось, остановил бы затянувшуюся речь советника в тронном зале.
– Скажите мне, – спросил он почти мягко, – как звали вашего отца?
– Дамир Дутка, – выпалила Гела и, заметив тень, скользнувшую по лицу опального принца, робко осведомилась: – Вы знали его?
– Не имел удовольствия, – с пугающим спокойствием произнёс Руперт. – Но слышал это имя от вашего господина Барты.
Гела прерывисто выдохнула.
– Послушайте, ваше высочество, – она взяла руку Руперта в свою, он никак не отреагировал, – Отец был старым пьяницей, не более того. Мне очень за него стыдно, я не знаю, зачем он сделал то, что сделал. Я… ездила в монастырь, где госпожа Влешек останавливалась на ночлег. Она была очень красивой, так говорили монашки. И у неё были чудесные ярко зелёные глаза.



– Зелёные?! – Руперт ахнул и дёрнулся, точно его ошпарили кипятком, лицо его ожило, на бледных щеках проступили розовые пятна. Он резко подался вперёд, схватил Гелу за локти и заставил посмотреть ему в глаза.
– Ну да, зелёные… – растерянно промолвила Гела. – Монашки об этом говорили и переправщик тоже.
– У моей дочери глаза были серые. Вот, как у меня, – уголки губ у Руперта дрожали, точно он порывался заплакать или улыбнуться, но тут же вспоминал о чём-то и сдерживался. Гела смешалась.



– Выходит, это не ваша дочь? – только и смогла вымолвить она. Должно быть, она смотрелась очень глупо. Глупо и просто жалко.
– Выходит, что нет, – отозвался Руперт. – Если сказанное вами, конечно, правда.
Глаза его покраснели, и Гела всё ждала всплеска эмоций, что он либо заплачет, либо засмеётся, но ничего не произошло. Это показалось ей странным: на место принца она бы плясала и хохотала от счастья. Но Руперт, казалось, утратил способность радоваться, и это внушало Геле почти суеверный ужас.
– Вы… вы разве не счастливы? – осторожно спросила она. – Ведь это же хорошо, так? Значит, ваша дочь может быть… – она остановилась на полуслове, вспомнив про детский скелет в колодце заброшенного поместья. С минуту она размышляла, стоит ли рассказать о страшной находке Руперту, но решила смолчать. Ясности с этим делом было меньше, чем с покойной Ритой, а добровольцы, желающие преподнести эту новость бедняге-принцу, так или иначе найдутся.
– Жива? Может быть, – со вздохом закончил за неё Руперт. – Но, Гела, – он впервые обратился к ней по имени, – все эти годы я просил у Богов одного: увидеть своих родных хотя бы раз. Надеялся, что переживу Фридриха, что Катинка найдётся… А потом мне сообщили о смерти жены и о том, что моя дочь обнаружена мёртвой и изувеченной. В один день. Я рад, действительно рад, что это оказалась не она, но не хочу больше тешить себя надеждами, а потом получить очередное известие… – он не договорил, только закусил губу и повернулся к окну вполоборота.
Гела вздрогнула. В этот момент Руперт снова напомнил ей мужчину из снов, но сказать с полной уверенностью она не могла.
– У вас есть младшая дочь, – только и произнесла она.
– Да, есть, – отозвался Руперт с таким видом, будто столь очевидная мысль ни разу не приходила ему в голову. Он слегка нахмурился, задумчиво осмотрел свои пальцы, на которых, вдруг подумалось Геле, когда-то сверкали драгоценные перстни. И в который раз за сегодняшний день, как молния, поразило её сходство опального принца с вельможей из её кошмаров. Она попыталась заглушить это глупое ощущение: в конце концов, оно не поддавалось никакому логическому объяснению. Светловолосые и сероглазые людей встречались на каждом шагу – взять даже её саму, а уж перстни на пальцах носили все, кто мог себе это позволить. Даже дядя Жигимонт не расставался с двумя скромными перстнями с печаткой…
При мысли о дяде горло у неё болезненно сжалось, а в глазах защипало от подступивших слёз. Гела часто заморгала и со всей силы втянула в себя воздух, но было уже поздно: слёзы обожгли ей глаза и покатились по щекам. Она отвернулась и попыталась незаметно утереть лицо, когда услышала за спиной тихий голос Руперта:
– Гела, что с вами?
– Не обращайте внимания, ничего, – она встала и отступила вглубь комнаты, сквозь завесу слёз уставившись на голую каменную стену. Краем уха услыхала она, как Руперт с трудом поднялся со и приблизился к ней.
– Посмотрите на меня, – сказал он очень мягко, и что-то в его тоне заставило Гелу развернуться. Щёки у неё были мокрыми от слёз, веки, должно быть, распухли и покраснели.
– Сейчас пройдёт, – она попыталась улыбнуться, но вместо этого разразилась новым потоком рыданий. – Я просто вспомнила о дяде. Со мной такое бывает.
– Вы были к нему сильно привязаны, – голос Руперта звучал совсем тихо, и Гела не поняла, был то вопрос или утверждение.
– Он и тётя были моей единственной настоящей семьёй, – сквозь всхлипывания ответила она. – Почти заменили родителей. А теперь дяди нет… из-за меня и моей глупости, – в голове у неё мельком скользнула мысль, что слова эти прозвучали до отвратного грубо и неуместно. Не появись она в подземельях, Руперта, очевидно, не было бы нынче в живых, хоть от бурмистра она и слыхала, что принц не слишком-то благодарил своих спасителей и предпочёл бы закончить всё там, в той сырой и холодной могиле.
Словно в подтверждение этому, Руперт никак не отреагировал на её бестактность. Только спросил позволения и, дождавшись слабого кивка Гелы, аккуратно привлёк её к себе, так что она уткнулась носом в его плечо. «Совсем как та дама из сна», – с неясным трепетом подумала Гела.



– Тише, тише. Вы не могли знать, чем это кончится, – неуверенно гладя её по спине, пробормотал Руперт. – И потом, боюсь, на вашего коменданта в любом случае пошли бы с оружием. Он делал для этого всё.
Она проплакала ещё несколько минут, и сходство ситуации с загадочным сном, привидившимся ей в подземельях Костомлот, всё больше поражало, оттесняя горечь на второй план. Наконец Гела отсранилась и, всё ещё икая от пролитых слёз, спросила:
– Ваше высочество, могу я задать вам несколько вопросов? Они, возможно, покажутся вам… необычными, – последнее слово она подобрала с трудом.
Руперт слегка нахмурился.
– Попробуйте.
– Скажите, как звали вашу жену?
– Аделаида. Зачем вы…
Гела не дала ему договорить.
– Наедине вы называли её Адди?
– Откуда вы знаете? – Руперт нахмурился сильнее.
Гела попыталась скопировать тот жест, которым он ранее остановил её сбивчивую речь. Получилось неважно и, как она поняла в следующую минуту, крайне непочтительно по отношению к особе королевской крови. Но если Руперт и оскорбился, то не подал вида.
– Вы узнаёте эту вещь? – Гела достала из рукава затупившийся кинжал, который она рискнула захватить с собой. Ей повезло. Она пришла по приказу Барты, и стражники не стали её обыскивать.
От изумления Руперт вздрогнул и расширил глаза.
– Да, он мой… был моим, – в замешательстве подтвердил он. – Откуда он у вас?
– Нашла среди отцовских вещей, – кратко пояснила Гела. – Отец выковырял оттуда камни, чтобы найти деньги выпивку, – она покраснела. – Я, правда, не знаю, как он попал…
– Я знаю. Люди Фридриха и Вильема разграбили Самур, как толпа разбойников, – рот Руперта искривила горькая гримаса. – Срывали одежду и драгоценности с меня, с Аделаиды, с моей матери, хватали даже скатерти и покрывала. Оружие они должны были передать высшим чинам, но не удивлюсь, если передали не всё.
Гела готова была сквозь землю провалиться от стыда.
– Возьмите, – она протянула кинжал Руперту. – Заберите, он ваш.
– С ума сошли? – забыв о манерах, ахнул он. – Да если кто-то увидит у меня оружие… если просто узнает, что вы пронесли его сюда! Спрячьте и оставьте себе, Гела. Заточите и научитесь им пользоваться, раз уж вы то и дело попадаете в передряги, – он улыбнулся одними губами и, тут же посерьёзнев, спросил: – Вы так и не ответили, откуда узнали про Адди?
Гела глубоко вздохнула. Ей следовало заранее состряпать правдоподобное объяснение, врать спонтанно она не умела.



– Ваше высочество, – она чертила ногой круги, – пока я сама толком ничего не понимаю. Но однажды, когда мне удастся свести концы с концами, я всё вам объясню. Я приду к вам завтра, если хотите, – быстро прибавила она, чтобы сменить тему. – Возьму и заявлю Барте, что мне нужно несколько бесед, чтобы… ну… расколоть вас.
– Расколоть? – Руперт усмехнулся, но как-то невесело. – Хорошо, Гела. Хоть ваша доброта и небескорыстна, я, пожалуй, буду рад видеть кого-то, кроме дознавателей и тюремщиков, – он глубоко вздохнул, потом нахмурился и напомнил: – Но не забудьте в следующий раз снять обувь и вымыть руки. Сегодня вы принесли много уличной грязи.

С запозданием вспомнила она, с кем говорит, и испугалась, что слова её могли задеть Руперта за живое. Принц, впрочем, не подал виду, лишь протёр глаза руками и устало покачал головой:
– Каждому своё, Гела. Женщина не может вершить суд или вести в армию в бой.
«Уж больно вы хорошо навоевались, а ваш братец ¬– навершил суд», – подумала Гела, но вовремя прикусила язык.
– Я читала о королеве фраамцев Готехильде, – с запалом произнесла она, – и о Леайне из Арны. Они не только вели армии в бой, но и сражались лично с оружием в руках.
– Ну, Гела, это же легенды, – с бледной улыбкой возразил Руперт. – И вне зависимости от пола, – отчеканил он, – Эрина не имеет прав на престол, как не имел их её отец.
– Значит, вы до сих пор утверждаете, что Фридрих был бастардом?
Руперт нахмурился, недовольно поджал губы, и Геле показалось, что он готов разозлиться, но через мгновение лицо его смягчилось, и он взглянул на неё скорее с печалью, чем с гневом.
– Я буду утверждать это и пред ликами Богов, потому что это правда, – в голосе его всё же звенел металл. – Ни Фридрих, ни его потомки не имели и не имеют прав на дагтарскую корону. И раз уж мне суждено умереть в заточении, – добавил он дрогнувшим голосом, – пусть лучше трон займёт законный внук моего отца, чем дочь бастарда и узурпатора.
– Не говорите так, ваше высочество, – ахнула Гела. – Вам не суждено…
Руперт жестом остановил её.
– Оставьте. Вы сами понимаете, что это так, – он на мгновение закрыл глаза и склонил голову.
– Ваша младшая дочь замужем за знатным человеком, – с нажимом произнесла Гела. – Она должна была просить за вас. Честно сказать, я удивлена, что она это не сделала.



Скорбная тень скользнула по лицу Руперта, рот дёрнулся, глубокие морщины прорезали лоб.
– Она ничего мне не должна, – он закусил губу, но, встретившись с вопросительным взглядом Гелы, пояснил: – Я её предал. Дал добро на её постриг. Против её воли.
– Зачем? – удивилась Гела. – Они мучили вас, как… как…
Она осеклась, не решаясь назвать имя Теребы, и холодок пробежал у неё по спине, как случалось каждый раз, стоило ей вспомнить покойного коменданта. До сих пор они с Рупертом не поднимали эту тему: оба, пожалуй, предпочли бы стереть из памяти пережитое в подземельях Костомлот, но забыть этот кошмар было невозможно. И они не говорили, словно молчание могло затянуть зиявшие раны прошлого.
– Нет, – Руперт мотнул головой. – В тот день ко мне явился один… один человек из моего прошлого. Поначалу он увещевал меня, убеждал, что Маржана сама этого хочет…
– Может, она и в самом деле хотела, – предположила Гела. Она слыхала, что некоторые знатные девушки сами стремились уйти в монастырь. Там они не рисковали умереть родами и открывали для себя занятия, обыкновенно доступные лишь мужчинам: науки, искусства, даже политику.
– Нет, Гела. Будь это в самом деле её воля, обо мне бы никто не вспомнил, – Руперт смотрел на неё, не мигая. – Словом, я понимал это и отказался. Тогда этот… человек рассказал мне про несчастную, что вы нашли в овраге, и пригрозил, что Маржана последует за ней. Фридрих, мол, так или иначе избавится от племянницы. А мне, Гела, ещё утром сообщили о смерти жены, и я испугался, что потеряю всю свою семью.



– Фридрих в самом деле мог пойти на такое? – Гелу передёрнуло.
– Я не знаю, – сдавленно прошептал Руперт. – Не знаю. Фридрих… он всегда толковал законы Богов к собственной выгоде.
В тот день они так и не коснулись пропажи Катинки или медальона – на последнем особенно настаивал Барта, утверждавший, что побрякушка принадлежала Руперту. Принц был слишком раздавлен чувством вины: лицо у него посерело, как небо за окном, тёмные круги под глазами обозначились ярче, и Гела сочла за благо не поминать мучительные тайны прошлого.
Они побеседовали ещё немного о всяких пустяках, и Руперт слегка оживился, вспомнив пару историй про королей древности. О своих славных предках он говорил много и с нескрываемым удовольствием. Гела не возражала. Она всегда любила слушать старинные предания, а в Руперт в моменты воодушевления был неплохим рассказчиком.
На следующее утро, собираясь в Костомлоты, Гела встретила в сенях Драгомиру. От тётки веяло враждебным ледяным холодом, как от привидения из страшилок неграмотных крестьянок, и молодая вдова затравленно вжалась в стену, с трудом унимая дрожь в пальцах.
– Я знаю, куда ты едешь, – скрипучим, почти как у Руперта, голосом проговорила Драгомира. – Опять взялась за старое, да? Мало тебе того, что ты натворила?
В тот день Гела явилась в Костомлоты с глазами на мокром месте, от всей души надеясь, что Руперт не приметит её подавленного состояния. Но тот, едва завидев её, с искренним, как ей показалось, беспокойством справился, всё ли у неё в порядке, и Гела снова разрыдалась у него на плече.



Он аккуратно взял её под локоть, довёл до кресла, затем, странно волоча ноги, приблизился к пылавшему камину. Сквозь пелену слёз Гела следила за тем, как принц щипцами положил в огонь несколько круглых камешков и, дождавшись, когда те раскалятся, бросил их в загодя наполненную водой деревянную кружку. Отделив по стеблю от трёх связок трав, лежавших на столе, он положил их в глиняный стакан и, перелив туда кипяток, протянул стакан Геле.
– Выпейте, Гела, – сказал он очень мягким голосом. – Пион или чабрец подошёл бы лучше, но их у меня, к сожалению, нет.
– Вы… – икнув от слёз, Гела окинула взглядом связки свежих и сушёных трав, каменную ступку и кувшины с отварами. – Я думала, это всё вещи господина Шадора.
– Так и есть, – кивнул Руперт. – Но я тоже немного разбираюсь в травах.
– Откуда? – удивилась Гела. – Вы ведь… – она хотела сказать «принц, а не лекарь», но приступ икоты помешал ей закончить.
– Пейте, – он потрепал её по руке. – Когда мне было лет восемь, я уговорил одного из лекарей в Кравинкеле обучить меня своему ремеслу. Ребёнком я был замкнутым и стеснительным, но, видно, желание придало мне красноречия, и мне удалось убедить его, – Руперт криво усмехнулся. – Как бы там ни было, много я выучить не успел: вскоре об этом узнали и доложили отцу. Того человека отослали от двора, а отец собственноручно меня побил.
– Какой ужас! – Гела ахнула. Анния придиралась к ней, обзывала, несправедливо наказывала, но ни разу не поднимала на неё руку. Во всяком случае, за такие пустяки.
– Он был прав, Гела, – нахмурившись, произнёс Руперт. – Не в том, что побил, конечно, но это действительно не дело для королевского сына, – принц тряхнул головой, словно прогоняя наваждение, и подвинул стул так, чтобы смотреть Геле в глаза: – Ну, хватит обо мне. Что у вас случилось?
Захлёбываясь горькими слезами, Гела поведала ему об утреннем столкновении с Драгомирой, о холодной неприязни некогда любившей её тётки, молчаливом осуждении слуг, отравленном скорбью и враждебностью воздухе поместья.



– Я не могу там находиться, ваше высочество! – сквозь рыдания твердила она. – Чувствую себя запертой в склепе или в тюрьме… – она покраснела до ушей и зажала рот ладонью. – Простите, я ляпнула, не подумав.
По измождённому лицу принца пробежала едва заметная тень, но он только взял руки Гелы в свои и тихо спросил:
– Они ведь долго прожили вместе, ваши дядя и тётя?
– Без малого тридцать лет, – всхлипнула Гела. – Порой я даже воспринимала их как одно целое, – она усмехнулась сквозь слёзы. – Да они и сами, должно быть, так о себе думали… А я всё разрушила. Я всегда всё разрушаю и всех гублю, – она вспомнила Жигимонта и убивавшуюся по нему Драгомиру, Явора с раскроенным черепом, оставивших её мать и Касьяна, даже Карлиса, хотя вины Гелы в его смерти не было. Перед глазами всё размывалось от слёз, тягостные мысли свинцом давили на душу.
– Это неправда, – голос Руперта прозвучал будто издалека. – Вы спасли меня.



– Вы этого не хотели, – слабым шёпотом прошелестела Гела. – Вы ведь потому пытались скинуть с себя шубу? А ещё раньше, с Теребой…
– Я надеялся его спровоцировать, да, – кивнул Руперт, и, подняв взгляд, Гела увидела, что глаза его снова погасли. – Постарался припомнить все слова, способные уязвить такого человека, как он.
– Он больше любил мучить, чем убивать, – пробормотала Гела и тут же ахнула, поражённая новой догадкой: – В-ваше высочество… вы ведь ничего с собой не сделаете?
Руперт печально покачал головой.
– На это у меня никогда не хватало духу, – он опустил глаза и на мгновение ушёл в себя, но быстро встрепенулся и сжал руки Гелы. Пальцы у него были холодные, как будто с мороза. – Такие разговоры вас не утешат, Гела. Допивайте, пока не остыло, а я могу рассказать вам про…
– Расскажите про медальон! – едва не поперхнувшись отваром, выпалила Гела.
Руперт глубоко вздохнул и исподлобья глянул на неё.
– Медальон с портретом госпожи Леверн и прядью её волос? Он действительно был моим, но, Гела, я клянусь, что понятия не имею, как он оказался у… у той несчастной. Должно быть, его нашли при разграблении Самура – на тот момент я сам бы не вспомнил, куда дел злосчастную безделушку, но… не было в замке такого места, куда бы не забралась солдатня Фридриха, – в серых глазах на мгновение вспыхнула ярость, заставившая Гелу поёжиться. – Должно быть, кто-то из них отыскал её, потом подарил или продал. Я могу только догадываться.
Гела бросила на принца недоумённый взгляд.
– Зачем вам медальон с женой вашего брата?
– Память о юношеском увлечении, – неясно отозвался он.



– Расскажите, – неуверенно попросила Гела.
Молчание тянулось с минуту, показавшуюся целым часом, но наконец Руперт глубоко вздохнул и заговорил.

Она покинула крепость через пару часов, ослабевшая и слегка шатавшаяся, точно все силы вытекли из неё со слезами. Голова ныла тупой болью, потяжелевшие веки разве что не склеивались, и Гела спускалась по кривым улочкам, как сомнамбула, желая лишь скорее добраться до тёплой постели и провалиться в глубокий спасительный сон. Она даже не заметила, как налетела на прохожего.
– Простите, пожалуйста, – пробормотала она и похолодела, подняв глаза. Перед ней стоял Диниш Рен, угеровский управляющий, как всегда собранный и спокойный, словно ледышка. От одного его вида Геле делалось не по себе, и колючие мурашки пробегали по спине.
– Добрый вечер, господин Рен, – через силу выдавила она, – И ещё раз извините.
Гела ступила в сторону, надеясь обогнуть Диниша, но тот преградил ей путь. Непроизвольный вздох вырвался у неё из груди. Ей не хотелось сейчас вести беседы, и меньше всего с этим человеком.



– Вы возвращаетесь из крепости, я прав, сударыня? – проигнорировав её сбивчивые извинения, спросил он. – И как вы находите его высочество?
– Он… уже встал с постели, но всё ещё слаб, – помедлив, ответила Гела.
Её слегка пробрало, но не от пронизывающего ветра, трепавшего её старенький плащ. Рен мог задать этот вопрос лекарю господину Шадору, стражникам из крепостного гарнизона, бурмистру, Барте, в конце концов, но по какой-то, ведомой лишь ему причине, он обратился именно к ней, Геле. И какое ему вообще дело до здоровья дагтарского принца?!
Рен кивнул и постоял с несколько мгновений молча, словно раздумывая над смыслом услышанного – как будто тут было над чем раздумывать! Потом слегка нахмурился и спросил ровным голосом:
– О чём вы говорите с его высочеством?
Гела не имела права отвечать на этот вопрос – это она понимала. Но руки у неё отчего-то увлажнились, дыхание сбилось, и она выпалила как на духу:
– Ни о чём. Право, ни о чём. Немного о его прошлом, немного о его предках. Порой он утешает меня, когда я плачу…
Ей пришлось в прямом смысле прикусить язык, чтобы остановиться и не разболтать Рену историю проклятого медальона. В растерянности моргая глазами, она переступала с ноги на ногу. Её так и подмывало отпрянуть и броситься восвояси. «Растяпа Гела, кто тянул тебя за язык?» Следовало отбрехаться, отговориться ничего не значащей ерундой, она же вместо этого…
«Дура».
– Да, – кивнул Рен. – Он всегда был очень добрым человеком. Зачастую себе во вред.
Угеровский управляющий развернулся и, не сказав ни слова прощания, двинулся прочь. Полы его подбитого мехом плаща были потрёпаны и запачканы уличной грязью – подобная небрежность ужаснула бы Руперта, в странном отупении подумала Гела. Она глядела вслед удалявшемуся Рену, разинув рот, не в силах проронить ни слова, и пришла в себя, лишь когда его тучная фигура скрылась за поворотом.

Обстановка в старой Каменице тем временем накалялась. Драгомира потихоньку возвращалась к жизни: начала выходить из комнаты, вновь разъезжала по принадлежавшим ей полям и деревушкам, и, что стало для Гелы полной неожиданностью, однажды спустилась к завтраку, прошедшему в тот день в гробовом молчании. Госпожа Юрхович не сказала невестке ни слова, даже не взглянула на неё, но не забыла поприветствовать внучатого племянника и слуг, словно нарочито показывая, что Гела для неё теперь пустое место. Это подчёркнутое презрение начисто лишило Гелу аппетита. Поковырявшись ложкой в тарелке для приличия, она выбежала из-за стола и, сопровождаемая убийственным взглядом Драгомиры – наконец-то та соизволила поднять на невестку глаза, побыстрее отправилась в Костомлоты. Узилище Руперта стало для неё более гостеприимным местом, чем родной дом. И, как назло, именно в тот день принц не захотел принять её, оправдавшись дурным самочувствием.
– Пропустить вас, сударыня? – спросил её стражник. – Он-то и господину Барте такое говорил, токмо тот слушать ничего не желал, и вы не слушайте.
«Господин Барта – старый идиот», – едва не выпалила Гела, но, сдержавшись, отказалась и ответила, что зайдёт завтра.
На следующий день она застала Руперта в постели, белее мела и совершенно разбитого. Так Гела узнала, что дневной свет резал ему глаза, боль отдавала в голову, и в иные дни принц мог только лежать, смежив веки и боясь ненароком шевельнуться.
– Зря я вас сегодня принял. Вам лучше уйти, – голос у него был дряблым и совсем тихим, руки беспомощно покоились на стёганом одеяле.



Гела замочила платок в холодной воде и положила ему на лоб. Никто не подумал о такой малости. Принцу чистили комнату, приносили еду, поили отварами и тинктурами – порой насильно, но никому из этих людей не пришло бы в голову сидеть у кровати и держать его за руку.
«Он ведь совсем один», – с острой жалостью подумала Гела. – «И не просто среди чужих – среди тех, кто его за человека-то не считает».
С содроганием представила она, как Барта стоял над распростёртым на постели Рупертом, измученным головной болью, и на повышенных тонах требовал ответов на свои бесчисленные вопросы. Как Пакош Шадор вливал в еле живого после подземелий принца лечебные отвары, а двое стражников держали за руки, чтобы не вырывался. Как бурмистр, ничуть не стесняясь присутствия Руперта, рассуждал о том, сколько золота «этот изменник» принесёт Костомлотам, а слуги, убираясь, болтали так громко, словно находились в пустой комнате.
«Я ведь вела себя немногим лучше, но ему, должно быть, и такая малость кажется необыкновенной добротой», – произнеси Гела это вслух, в словах бы её сквозила горечь.
Она в растерянности смотрела на лежавшего перед ней человека и всё сильнее хотела сделать для него хоть что-то по-настоящему хорошее. Не просто слушать его воспоминания и плакаться ему в плечо, отчитываясь потом Барте. Она поправила мокрую тряпку у Руперта на голове и сказала почти шёпотом:
– Вы ведь целыми днями смотрите в окно – неудивительно, что у вас устают глаза. Давайте я затворю ставни…



– Нет, не смейте! – Руперт сделал отчаянную попытку приподняться, но тут же упал обратно на подушки. – Простите, – сказал он придушенным голосом. – Вы хотели, как лучше. Но просто… просто не делайте этого.
– Среди ваших трав должно быть что-то…
– Нет. Они все слишком слабые, – дрожащей рукой он нашёл ладонь Гелы и потянул к себе.
Гела села на краешек кровати, и в голове её сам собой начал созревать план. Закусив губу и прищурив глаза, она всматривалась в измождённое лицо опального принца и мысленно обещала себе сделать всё, дабы облегчить его участь. Она поможет хотя бы ему, раз уж другим помочь не сумела.
Что же, в Костомлотах ей нынче не оставалось места. Но она знала, куда и к кому поедет.



– Тупица! Бестолочь! Глупый щенок!
Лицо Руперту обожгла сильная затрещина, и он невольно схватился за вспыхнувшую щёку, хотя до сих пор всеми силами старался сохранить невозмутимый вид. Король Бартош орал так, что дребезжали золочённые кубки и дрожали вековые каменные стены. Черты его перекосились от ярости, жилы вспухли на лбу. Руперт не смел судить отца: принцу едва сравнялось шестнадцать, и он был воспитан в безоговорочном почтении к родителям, и всё же, мелькнула у него в голове предательская мысль, достоинства в поведении Бартоша не было ни на грош.
– Ты настоящее ничтожество, ты не мужчина! – брызжа слюной, продолжал вопить король. – Какой-то жалкий купчишка использует тебя в своих махинациях, а ты и рад под него стелиться! И всё ради бабьей юбки!

Пропитое лицо Бартоша пошло красными пятнами, слюна разлеталась во все стороны, и Руперт, для храбрости сжав в руке медальон с портретом Летиции, отступил на шаг. В воздухе нестерпимо пахло хмелем, стол был заставлен початыми кувшинами – король Дагтары никогда не ограничивал себя ни в вине, ни в утехах.
– Отец, этот брак пополнит опустевшую казну и уравновесит возросшее влияние Краузов.

«И даст мне сильного союзника на случай, если матушка права, и Фридрих против меня замышляет», – закончил про себя Руперт, но говорить это вслух было ещё опаснее, чем говорить о любви. Фридрих был бастард и не имел никаких амбиций, этим всё сказано. Любой, кто пытался уверить короля в обратном – пусть даже из желания предостеречь, на своей шкуре узнавал силу монаршего гнева.
– Что, повторяешь за старым Леверном как попугай? – взревел отец. – Мой ответ: нет! Ступай прочь и доложи это проклятому купчишке, тряпка!
Бартош отвернулся и в один глоток опорожнил кубок с вином. Говорить больше было не о чем, и Руперт, почтительно поклонившись отцовской спине, покинул кабинет.
Его трясло, сердце стучало так, словно готово было проломить грудную клетку, руки увлажнились, а по спине поползла холодная дрожь, хоть на дворе стояло знойное лето, и в Кравинкеле было тепло.
– И не думай, что сможешь обвести меня вокруг пальца, недоносок! Свою девку ты больше не увидишь, уж я-то за этим прослежу! – послышалось из-за двери. Хотелось сползти вниз по стене, но в проходной комнате на Руперта глазела свита, и он заставил себя стоять прямо, сохраняя бесстрастное выражение лица. Хватило уже того, что все приметили его пылавшую щёку.
Летиция была права, когда убеждала его обвенчаться тайно и поставить короля перед фактом.
– Мой дед был коммерсантом, купившим себе титул, – приподнявшись на траве, твердила она. – Твой отец никогда не одобрит этот союз, какие бы доводы ты ни приводил. Как ты не понимаешь?!
Она сердилась, плакала, упрашивала, спорила, а он так и не смог решиться на обман и непослушание. Это шло против всего, чему его учили, и, пожалуй, Бартош нашёл бы способ аннулировать тайный брак.
Теперь Руперт готов был рискнуть. Провернуть это дома, в Самуре, было бы проще, но отец не отпустит его из Кравинкеля в ближайшие несколько месяцев, и действовать придётся во враждебной обстановке.
Не раздумывая над выражениями, Руперт набросал пару предложений на клочке бумаги, запечатал одним из своих перстней и жестом подозвал пажа.
– Найди способ передать это Летиции или её братьям, – он сунул в руки мальчишки записку и кошель, туго набитый золотыми талисами.
– Всенепременно, ваше высочество, – паж низко поклонился и попытался поцеловать принцу руку, но тот непроизвольно отнял её. Постоянные заискивания этого юнца порой неприятно удивляли, но Матис Саросси одно время служил мальчиком для битья при особе принца, и Руперт испытывал перед ним смутное чувство вины. Он никогда не хотел, чтобы другого человека били за его, Руперта, проступки. Он вообще не переносил жестокость: ещё маленького, его тошнило от кровавых сцен на охоте, петушиных боёв или травли медведя. Отец глубоко презирал его за слабость.
«То-то, должно быть, он удивился, когда я начал выезжать на охоту», – усмехнулся про себя Руперт. Он использовал суматоху погони для того, чтобы заплутать с возлюбленной в лесу: мысль об украденных у двора минутах наедине приятно согрела принцу душу.
– Беги скорее, Матис, – мягко сказал он и вновь открыл медальон, всмотревшись в портрет своей ненаглядной Летиции. Она воистину была прекрасна, и сердце у Руперта трепетало от одного короткого взгляда, брошенного на миниатюру. Он мечтательно улыбнулся, рисуя перед собой самые радужные картины будущего. Это было совсем как в рыцарских романах, а сильнее книг Руперта увлекала только запретная для него медицина. В этот момент он и думать забыл о пережитом недавно унижении.

Оставалось два дня до назначенной встречи с Летицией, когда Руперта срочно вызвали к захворавшей матушке.
Королева Иветта полулежала в кресле, ноги её покоились на обитой бархатом подставке, тронутые сединой волосы выглядывали из-под белоснежного чепца. Ясные голубые глаза затуманились от пролитых слёз, высокий лоб оросился потом.
Сколько Руперт себя помнил, матушка всегда была слаба здоровьем, и придворные лекари в один голос советовали ей избегать тяжёлых потрясений. Конечно, это ничего не значило для отца, в открытую менявшего любовниц и поносившего жену последними словами, но в силах Руперта было не доставлять матери лишних страданий.
Он никогда с этим не справлялся.
– Как ты жесток и бессердечен, сын мой! – с трудом выдохнула королева. – Но это моя вина, не твоя. Ты – мой единственный сын, и я делала для тебя всё, положила к твоим ногам всю свою жизнь… Как мог ты не вырасти себялюбцем? – несколько слезинок скатилось по её изрытой морщинами щеке, и Руперт бросился к матери, пристыженный и готовый сам разрыдаться от снедавшего его чувства вины. Знала ли она о его планах сбежать с Летицией? А даже если не знала, как отнеслась бы к его лжи и непокорности?

Он опустился перед матерью на колени и взял её руку в свою. Иветта упорно избегала его взгляда, но дежурившая у ложа фрейлина смотрела на Руперта с немым укором.
– Конечно, ты предпочёл мне эту девицу, – не глядя на сына, продолжала королева. – Ты готов унизить всех своих предков позорным мезальянсом! Никогда, никогда ни Равенштайны, ни короли Ларасские не женились на особах столь низкого происхождения…
Руперт мог сходу назвать четырёх Равенштайнов, вступивших, как выражалась Иветта, в неравный брак, и, по меньшей мере, двух королей Ларасских, совершивших такое же «прегрешение», но стоило ли расстраивать больную матушку глупыми спорами?
– Но что тебе всё это, сын мой, – с надрывом в голосе продолжала Иветта. – Ты весь в отца: что хочешь, то и делаешь, и кто я такая, чтобы просить тебя одуматься.
– Матушка, я… – Руперт вспыхнул и опустил глаза. – Вы ведь сами предупреждали меня о Фридрихе! Этот брак даст мне союзников против него.
– Какой ты глупенький и простодушный, – Иветта вздохнула и улыбнулась сыну печальной улыбкой. – Этот брак сравняет тебя с Фридрихом, а если не тебя, то твоих детей. Подумай, их прадед будет презренным торгашом! – она вдруг вскрикнула и схватилась за грудь – правую её сторону, как, сам того не желая, отметил Руперт. – Боги, у меня разрывается сердце от одной мысли о подобном бесчестии! Клянусь, сын мой, я не переживу этого унижения! Моё сердце не выдержит. Но что тебе, конечно, до такой мелочи… – она разрыдалась, то и дело ахая и виня поочередно себя и сына. А Руперт только и мог, что глядеть на её измученное недомоганием лицо, чувствуя, как увлажняются уже его глаза, и слёзы катятся по его щекам. Он любил Летицию, любил так, как – он был в этом уверен – не полюбит больше никогда, но чего стоят его чувства, если, следуя им он убьёт свою мать? Он знал, что должен сделать, точнее – не сделать.

Братья Летиции Леверн прождали в условленном месте двое суток, но принц так и не явился. Через два месяца Летиция вышла замуж за его единокровного брата Фридриха, и Бартош, побушевав для приличия, махнул на это рукой.

Хенрик вымок не меньше и тщетно кутался во влажный плащ.
«Мы оба рискуем слечь», – подумала вдруг Гела. Не сговариваясь, они поспешили вверх по ступенькам.
Внутри стояла оглушительная тишина, пахло миррой и ладаном. Витые колонны подпирали высокий купол, красочные витражи изображали сцены из Святого Истолкования.
– Я… никогда прежде не видела такой красоты, – не сдержавшись, ахнула Гела. – О, Хенрик, должно быть, я срамлю вас.



Беднарж ухмыльнулся в кулак, в мутно-зеленых глазах его плясали задорные искорки.
– Я знал, что этот собор вас поразит. Он впечатляет всех, кто видит его впервые, – сообщил Хенрик. – Покойный король Бартош не пожалел средств на его строительство – хотел затмить Великий Собор в Мернафе.
Они опустились на дальнюю скамью, и Хенрик ещё немного поговорил о витражах и архитектурных изысках, но Гела не слушала. Так и сидела, с открытым ртом вглядываясь в цветастые окна. Она жалела теперь, что не покинула Костомлоты раньше. Как много всего находилось за пределами маленького захолустного городка и окружавших его поместий! Сколько новых знаний, сколько неизгладимых впечатлений могла она получить! Пожалуй, тогда ей было бы не до дурацких снов и игр в расследование. Тогда она ещё способна была остановиться или вообще не начинать.
– Зачем вы здесь, Гела?



Она вздрогнула от звука своего имени. Хенрик перестал рассуждать о бэтенийских храмах и посмотрел на неё из-под насупленных бровей.
– Тётушка Драгомира винит меня в смерти дяди, – Гела сделала глубокий вдох, силясь сдержать подступившие к глазам слёзы, – и дома стало совсем невыносимо. Вот я и решила пока…
– Не говорите, что вы приехали развеяться, – резко оборвал её Хенрик. – Только не сейчас, когда со дня на день начнётся осада. Все, кто может, стараются покинуть город.
– Но вы-то не думаете никуда уезжать!
– Меня здесь держат дела. Если вы не забыли, я занимаюсь в первую очередь укреплениями, – холодно проронил Хенрик. – Но что привело сюда вас?
– Мне нужно встретиться с одной особой, – сказала Гела и, как бы отвечая на немой вопрос Беднаржа, уточнила: – С госпожой Маржаной, дочерью его высочества.
– Зачем?! – Хенрик едва не подавился воздухом. И Гела на мгновение застыла. До сих пор не задумывалась она о реакции Хенрика, считая, что, разумеется, сумеет убедить его помочь. Но теперь, глядя в его сощуренные зеленоватые глаза, она поняла, что Хенрик ни за что не одобрит её затею, как не одобрял он закончившуюся трагедией поездку в Костомлоты. Она выпрямилась, разжала губы и ничего не смогла сказать, как рыба, выброшенная на сушу. Слабый холодок пробежал по её венам, глубоко внутри притаилось труднообъяснимое предчувствие грядущего провала.
– Вы, что, хотите просить за её отца? – говорить ей не пришлось, Беднарж сам обо всём догадался. – Надеетесь убедить госпожу Маржану вступиться за него перед герцогиней? – Гела кивнула, и Беднарж разве что не застонал: – Вы, что, свихнулись?!
Брови у Гелы поползли к затылку, она сделала неловкое движение в попытке вскочить со скамьи, но Хенрик крепко схватил её за руку и потянул обратно.
– Простите, это было слишком грубо, – он скрипнул зубами, а Гела так и глядела расширенными глазами, потрясённая его внезапной резкостью. – Я понимаю, – заговорил он вкрадчиво, – понимаю: то, что мы увидели в подземельях, иначе как изуверством не назовёшь. Но, Гела, Тереба ведь мёртв, а Шарчак не жесток. Когда я уезжал, у вашего принца были более чем сносные условия, а лучшего в его положении не пожелаешь, – Хенрик натянуто улыбнулся, сделал небольшой вздох и продолжил: – Вы далеки от двора, Гела. Вы представления не имеете о придворных интригах…
– Так объясните мне, – сумела наконец выдавить Гела. Мягкость Беднаржа ранила её сильнее нечаянной грубости: он говорил с ней как с несмышлёным ребёнком, не желавшим выпускать из рук опасную игрушку.
Беднарж нахмурился, несколько недовольно дёрнул уголком рта, но всё же заговорил, осторожно подбирая слова:
– Это вообще не моё дело, Гела, но я кое-что слыхал от Барты и Шарчака. Некий господин Саросси на словах передал Теребе пожелание… – Хенрик на мгновение запнулся и нервозно огляделся по сторонам, но в большом соборе никому не было ни до кого дела. – Он просил Теребу втихаря избавиться от принца якобы во избежание второго мятежа. Барта приказал Теребе подождать до признания, но…



– Вы думаете, это было по приказу герцогини? – ахнула Гела.
– Сомневаюсь, – задумчиво протянул Хенрик. – Она набожнее иной монашки, но дело не только в этом. Я помню, тогда подумал: «Какая глупость, кому этот принц нужен через двадцать лет?» А после при дворе я узнал, что муж вашей Маржаны и этот Саросси – одно и то же лицо.
– О! – Гела разинула рот. – Но вы же не хотите сказать, что Маржана…
– Не думаю, что она там что-то решает, – кисло улыбнулся Хенрик. – Я слыхал, этот брак был, мягко говоря, недобровольным. И слыхал ещё кое-что: этот Саросси был в Самуре во время осады. В самом Самуре, а не при нём, понимаете? Он выехал в лагерь Фридриха с каким-то посланием да так там и остался. А ночью Самур атаковали через тайный ход. Атаку отбили, но Руперт и его семья лишились единственной возможности бежать.
– Ничего себе! И этот человек женился на… на… – она на мгновение потеряла дар речи. – Боги, а я порой думала, как хорошо быть принцессой или хотя бы герцогиней… Да это же кромешный ад! Но, Хенрик, я всё же должна с ней поговорить! Быть может, она сумеет… – речь её звучала сбивчиво, сумбурно, мысли путались и перескакивали с одной на другой. Слова Хенрика ужаснули её задели за живое, точно всё это касалось её непосредственно, задуманное предприятие уже не казалось таким лёгким и безобидным. И всё же Гела должна была сделать это. Она чувствовала, что должна.
– Вы, что, так ничего и не поняли? – голос Хенрика снова заискрил раздражением. – Гела. Это. Очень. Опасно. И, кроме того, подумайте наконец обо мне! Вы считаете, герцогиня будет рада, когда узнает, что я суюсь не в свои дела? А она узнает, как пить дать!
– Так вот что вас интересует? Ваша карьера? – сквозь зубы процедила Гела. Она была, пожалуй, несправедлива, но об этом ей хотелось думать меньше всего.
– Да, представляете, меня интересует моя карьера. Я многое отдал, чтобы стать тем, кто я есть, и не хочу потерять всё из-за вашей прихоти! – яростно прошипел Хенрик.
Внутри поднялась необъяснимая ярость, точно Хенрик обещал ей что-то и не сдержал слово. Сердце бешено заколотилось, она втянула воздух ноздрями, как загнанный конь, и, не подумав, выпалила:
– О, в этом я даже не сомневаюсь, Эдгар!
Мир покачнулся вокруг. С длинного лица Беднаржа сошла вся краска, он деревянно выпрямился, ожёг Гелу ледяным взглядом.
– Я слышала, как господин Рен называл вас так! Это ведь ваше настоящее имя, да?
Хенрик вскочил.
– Господин Рен бредил. Ваш шантаж не удался, Гела. К счастью для вас, потому что едва ли вы найдёте в этом городе другого риниссца, которому сможете довериться.
Он развернулся и, не оглядываясь, ушёл восвояси, а Гела ещё с полчаса просидела на скамье, силясь унять сотрясавшую её тело дрожь.



По широченному проходу сновали вымокшие люди, не обращавшие на очередную незнакомку никакого внимания. В Костомлотской церквушке, подумалось Геле, почти каждый подошёл бы к ней поздороваться, осведомился о здоровье тётушки, посетовал на погоду. Дома все друг друга знали. Здесь в этом чужом многолюдном городе ей действительно было не к кому обратиться.
Она наконец поднялась и побрела по направлению к выходу.
Кто дёргал её за язык? Столько времени она колебалась, раздумывала, как подобраться к этой теме и стоило ли вообще её поднимать, и вот тебе на!
Дождь постепенно иссякал, превратившись в противную мелкую морось, но на улицах было всё так же слякотно и промозгло. Громко ржали кони, одна женщина, высунувшись из окна, что-то прокричала соседке, мимо прошла группка гогочущих солдат – город готовился к осаде, и вояки попадались повсюду.
Гела вдруг подавилась сырым воздухом, и живот у неё скрутило от внезапного страха. Одно слово «осада» доводило её до мурашек: и как она раньше этого не замечала? Её охватило дикое желание убраться из города прямо сейчас, даже не забрав дорожный сундук из съёмной комнаты. Что может быть страшнее голода да огромных камней, падающих на крыши домов?
В голове у неё вновь зазвучал ужасающий грохот, она точно падала с высоты, тонула в бесконечно глубокой реке, отчаянно борясь с засасывающим её водоворотом.
– Посторонитесь!
Геле показалось, что она вынырнула из ледяного омута, когда кто-то схватил её за руку и силой оттащил к стене. В следующий момент мимо пролетел небольшой отряд всадников. Гела проводила их остекленевшим взглядом, всё ещё не разбирая, где сон, а где явь. Её снова дёрнули за руки.
– Боги, Гела, это взаправду вы?
Ей потребовалось несколько секунд, чтобы опознать нелепые рыжие усы и веснушки на вздёрнутом носе.
– К…Касьян? – она оторопело оглядывала бывшего дознавателя из Костомлот. Касьян Слезак почти не изменился за прошедшее время, только на правой щеке появился продолговатый рубец, и рыжие волосы скрывались под шлемом.
– Что вы здесь делаете? – вопрос был идиотский, Гела поняла это в следующую секунду.
– Я? Так это… готовлюсь защищать столицу, – Касьян озадаченно повёл плечами. – А вы почто здесь? Я как вас увидал, думал, совсем ума лишился! Ну, что вам-то тут делать? А вот ведь шутка Богов! – он глупо хихикнул. – Только вам надобно уехать, Гела, тут скоро…
– Начнётся осада, я знаю, – Гела резко перебила его. – Но я не могу, Касьян. У меня тут дела.
– Дела не дела, а враг, сказывают, будет тут со дня на день, – Касьян шмыгнул носом.
«Совсем как в старые времена», – промелькнуло в мыслях у Гелы, и тут же в мозгу её зародилась смутная идея.
Она пыталась уговорить Хенрика, но вместо этого рассорилась с ним, и вот теперь, когда она не знала, к кому обратиться, словно сами небеса послали ей Касьяна. В иной раз Гела сама подивилась бы нелепости этих мыслей, но чем ещё можно было объяснить столь неожиданную встречу?
Гела прокашлялась.
– Быть может, вы сумеете подсобить мне, Касьян? Тогда я быстро завершу свои дела и тотчас уеду.



– Так это… Я всегда рад.
«Ну, точно, как раньше», – вновь поразилась Гела и спросила:
– Вы говорите по-дагтарски, Касьян?
– Скверно, но солдаты на стенах понимают.
«Ладно, выбора все равно нет», – вздохнула про себя Гела. – «Будем надеяться, и Маржана поймёт».
– Тогда вы не согласитесь сопроводить меня в одно место? Может статься, что мне понадобится переводчик, – и по выражению лица Касьяна Гела тут же поняла, что решила хотя бы эту проблему.



Фермидавель, королевство Дагтарское, 1день от месяца Льна, 80 год Пятой Эпохи.

По крайней мере, здесь не было глаз.
Маржи предпочла бы поговорить во дворике, но дождь лил как из ведра, и пришлось довольствоваться маленькой комнаткой с побелёнными стенами и копотью от факелов на низком потолке. Помещение давно не проветривалось, единственное окошко с наглухо затворенными ставнями не пропускало солнечный свет, гигантский гобелен, полностью закрывавший одну из стен, резко контрастировал с убогой обстановкой.
– Они ведь не сказали, чего хотят, так?
– Нет, моя госпожа, только то, что они из Костомлот, – терпеливо повторила Симона. Маржи задавала этот вопрос уже трижды и всякий раз получала неизменный ответ.
Снисходительность фрейлины раздражала, но куда больше озадачивала вся эта история. Какая-то пара риниссцев осведомлялась о ней, Маржи, у вышедшей из чёрного хода служанки, всё это увидела Симона и согласилась устроить для незнакомки встречу с госпожой.
«Зачем это ей?» – Маржи недоверчиво покосилась на приставленную герцогиней даму, но спрашивать больше не стала. До сих пор Симона ограничивалась размытыми, ничего не говорящими фразами. Едва ли что-то изменится в этот раз.



И они молча ждали в крохотной келье женского монастыря – это место навевало Маржи воспоминания об Огштале, но даже так было приятно покинуть особняк Саросси. Сам сановник уже седмицу жил при дворе, надеясь вернуть недавнее влияние. В последнее время герцогиня незаметно оттеснила его от государственных дел, больше прислушиваясь к Мельсбаху и риниссцам. Саросси был взбешён, подавлен, напуган – Маржи слышала краем уха, как он жаловался Аглае Корф.
«Всё у него идёт прахом», – со злорадством подметила она. – «И даже сына нет, только это маленькое недоразумение».
Рождение Женевьевы чудовищно разочаровало Саросси, тем более что второй ребёнок – желанный мальчик, родился мёртвым. И всё же, новоиспечённый граф Зембицкий быстро совладал со своей досадой и даже помечтал вслух о будущем выгодном браке дочери. Зачать ещё детей у них не получалось, но Маржи смогла вздохнуть свободно только сейчас, когда супруг отбыл ко двору. Точнее, смогла бы, кабы не преследовавшие её взгляды…
Дверь со скрипом отворилась, и в комнату ступила долговязая молодая женщина в сопровождении ринисского ополченца. Маржи придирчиво оглядела её бесхитростный, старомодный наряд, простоволосую голову и блёклые, невыразительные черты лица. Сопровождавший её риниссец был рыжеволос и неказист.
Они поклонились до смешного неумело, и после приветствий и дозволения Маржи блондинка принялась что-то мямлить на ринисском, смотря при этом в пол, как нашкодившая девчонка.
Ринисский Маржи не знала. Матушка полагала, что зубрёжка наук не идёт девицам во благо, и образование Маржи свелось к дагтарской грамоте, начальным знаниям латонийского и Законам Богов.
– Сударыня, я вас не понимаю, – кузина короля вскинула руку, но на помощь тут же пришёл рыжеволосый.
– Я будем… будем… – он замялся, очевидно, забыв нужное слово.



«Боги, что они хотят?» – недоумевала Маржи.
– Я знаю ринисский, моя госпожа, – пропела за её спиной Симона, – и могу вам переводить, если вы того пожелаете.
Симона стояла, теребя в холёных руках батистовый платочек и рассматривая узоры на огромном гобелене, – сама скромность и готовность помочь, но Маржи ни на секунду не забыла, что эту женщину приставила к ней герцогиня. Она не доверяла госпоже Изенбург, но выбор был невелик. Все равно Камилле доложат обо всём, что говорилось в этой келье.
– Можете, Симона, – вздохнула Маржи.
– Даму зовут госпожа Закржевская, – фамилию Симона выговорила с трудом. – Она приехала из Костомлот и хотела бы поговорить с вами о вашем батюшке.
Маржи задохнулась. Брови у неё непроизвольно взмыли вверх, она вся напряглась, как натянутая струна. Расширенными глазами смотрела она на невзрачную незнакомку, не понимая, сошла та с ума или это чья-то злая шутка. В конце концов, здесь присутствовала Симона, которая, вне всякого сомнения, сегодня же побежит к герцогине.
Сердце у Маржи бешено заколотилось. Она вспомнила Огшталь, вспомнила неудовольствие на лице Камиллы, стоило той услышать об омерзительных планах Саросси. Маржи тут же сглотнула подступивший к горлу комок. Было, впрочем, и ещё кое-что. В памяти всплыла записка, оставленная на столе тогда ещё королевской племянницы и безуспешная попытка выведать что-то через господина Шкрета. Если эта дамочка и впрямь из Костомлот, а судя по её наряду и манерам, это так…
– …она просит вас поговорить о господине Руперте с его величеством или с её высочеством, – невозмутимым тоном продолжала Симона, и Маржи неожиданно разозлилась на неё. Как можно быть такой сдержанной, точно ледышка!
– Какое ей дело до моего отца? – надо было что-то ответить. – Это он её послал?
– Нет, – перевела Симона, – она утверждает, что господин Руперт не знает о её поездке. Так сложилось, что госпожа Закржевская имела с ним несколько бесед и прониклась его участью.
Симона вкратце пересказала ей дикую историю про безумного коменданта. Маржи слушала, поджав губы. Она родилась спустя месяц после подавления восстания и ни разу не видела своего отца. Матушка говорила о нём только хорошее, но жене не пристало дурно отзываться о муже, а Маржи лишь досадовала, что он не сумел разбить Фридриха. «Тогда я была бы настоящей принцессой!» – со злостью думала она, и уж, конечно, история с Огшталем любви к отцу ей не добавила. Саросси утверждал, что Руперт подписал, что от него требовали, в обмен на увеличение содержания и переезд в более комфортабельную башню, но Маржи не интересовали мотивы. Главное, что он подписал и едва не подвёл её под монастырь, при мысли об этом досада вспыхивала в душе Маржи с новой силой. Но было кое-что важнее старой обиды.
Маржи прокашлялась, с опаской взглянула на Симону и бросилась в омут с головой.
– Я могу затронуть эту тему в беседе с его величеством или её высочеством. Это единственное, что я в состоянии обещать, – протянула Маржи. – Но я хочу кое-что взамен. Эта женщина приехала из Костомлот, так? Тогда она должна знать некого Дамира Дутку или его дочь, – Маржи напрочь забыла её имя. – Спросите её о них.



Симона выполнила приказанное, и Маржи отметила, как ринисска вздрогнула, словно обожжённая хлыстом.
– Моя госпожа, Дамир Дутка – это отец госпожи Закржевской, – бесстрастным тоном сообщила фрейлина.
– Она… что?! – Маржи обмерла, неподвижным взглядом уставившись на эту худую долговязую замарашку. Кузину короля точно громом поразило, она едва нашла в себе силы, чтобы не разинуть рот, как деревенская дурочка. Она простояла так несколько мгновений, затем самообладание вернулось, и Маржи заговорила вновь. Она припомнила странную записку, слухи о безглазой женщине, все те вопросы, на которые когда-то – в прошлой жизни, как казалось сейчас – жаждала найти ответы.
И ринисска залепетала что-то на своём непонятном языке! Она говорила долго, запинаясь, очевидно, путаясь и принимаясь вновь что-то объяснять. Маржи вперилась в неё строгим взглядом. Сейчас она закончит говорить, и Симона…
За спиной что-то заскрежетало, зашуршала отодвигаемая в сторону шпалера. Сбивчивая речь ринисски оборвалась на полуслове, дочь Дамира Дутки вдруг изменилась в лице, из груди её вырвался судорожный вздох. Маржи резко обернулась и тотчас присела в глубоком поклоне. Судя по бряцанью доспехов и шелесту юбок, риниссцы и Симона последовали её примеру.



– Встаньте, – король Стефан махнул рукой, и Маржи поднялась, бросив на фрейлину короткий гневный взгляд.
Вот зачем всё это было подстроено! Стефан и его матушка, а Маржи их не разделяла, как видно, вознамерились за её счёт выведать некие сведения из Костомлот, а, может, и вовсе наняли эту женщину подставить её. Мысли бешеным водоворотом крутились в голове. Она так и не узнала, что лопотала эта серая моль, и от Симоны, конечно, не стоит ждать точного перевода. Как и от рыжего олуха, даже если он сумеет связать пару слов на дагтарском.
– Вы не изменились, кузина, – Стефан скользнул по Маржи быстрым, невнимательным взглядом, и та поёжилась, резко осознав, что едва ли сумеет всколыхнуть в нём былые чувства. Мальчишка постепенно превращался в короля, и даже если ей удастся соблазнить его, её любовь никогда не перевесит политическую необходимость.
«Я ведь полностью в их руках», – никогда прежде она не сознавала это столь отчётливо, и никогда ещё эта мысль не внушала ей такого отчаяния.
– Вы поступили неразумно, кузина, согласившись на эту встречу, но это, пожалуй, к лучшему, – продолжал тем временем Стефан. На мгновение он позволил себе оглянуться на стоявшего позади него человека – коренастого, с тонкими чёрными усиками, тот едва заметно кивнул. – Вы останетесь в этом монастыре с госпожой Изенбург и госпожой Закржевской.
Маржи едва не подавилась воздухом, кровь в жилах обернулась льдом. На ум вновь пришёл Огшталь, и в голосе отчаянно запульсировала единственная мысль. Не хочет ли Камилла поступить с ней так же, как Фридрих?
– Ваше величество… – только и сумела выдавить Маржи, но Стефан прервал её одним жестом.



– Леверн со своей армии скоро появится у городских стен, и, буду честен, мы не удержим оборону. Нам придётся покинуть столицу, а до тех пор будет лучше, если вы останетесь здесь, а не в особняке господина Саросси. Господин Саросси, видите ли, не поедет со двором, – губы Стефана изогнулись в многозначительной ухмылке. Он снова обернулся к придворному, точно ища его одобрения, и обратился на ринисском к дочери Дамира Дутки. Та открыла было рот, намереваясь возразить, но тут же осеклась, получив еле заметный тычок от своего спутника, и лишь присела в принуждённом реверансе.
– Мы сделаем остановку в Костомлотах, кузина, – Стефан снова обратился к Маржи, и голос его звучал устало. – Вы сможете встретиться с вашим отцом, если таково ваше желание, большего пока обещать не могу. Потом вы отправитесь в Тевен, – он снова оглянулся на сопровождающего и повторил точь-в-точь слова, сказанные когда-то герцогиней Камиллой: – Скоро у вас будет новый супруг.