Заложив руки за спину, Гела принялась мерять шагами горницу.
Шёл второй месяц лета. Дожди, зарядившие было при Королях, перестали седмицу назад, и когда сквозь плотную завесу серых туч стали проглядывать робкие лучи солнца, Гела поняла, что надо возвращаться в заброшенное поместье. Её влекло к старому колодцу непреодолимой силой – словно призрачная рука высунулась из засыпанного землей жерла и манила Гелу к себе.
Нынче за завтраком она решилась заговорить о своих планах с Жигимонтом. Драгомира с утра отправилась на объезд владений, а Патрик ни свет, ни заря убежал с девочками Угер на реку, и за столом Гела встретилась только со свекром.
– Зачем тебе Хенрик, дочка? – Жигимонт остановился у дверей горницы, скрестив руки на груди. – Возьми дворовых мужиков и отправляйся сама, а Хенрик – человек занятой.



– Я слыхала, что раскапывать колодцы может быть небезопасно, – Гела повела плечом. – Можно отравиться дурным поветрием, погибнуть под завалом…
– И ты, стало быть, решила подстраховаться? – глубоко вздохнув, спросил Жигимонт и, дождавшись кивка Гелы, продолжил: – Ну, так вот, я в этом больше участвовать не буду, и не проси. Хватило мне прошлого раза, когда Драгомира с меня чуть шкуру не содрала.
Гела на мгновение отвернулась и прочесала волосы пальцами. Втянула в себя воздух, крепко стиснула руки, думая о своих ночных кошмарах и молодом Дамире со свёртком в руках. Ей надо было разрыть этот колодец. Она ещё не понимала, зачем, но чувствовала, что должна сделать это.
– Вы подумайте, дядя, – точно издалека услышала она свой голос. – Ведь если тётя узнает, что вы играете, то тоже не обрадуется.
Жигимонт стал как вкопанный, держа руку на дверном кольце.
– Разрази меня гром, да это шантаж! – он разразился громким хохотом. – Хорошо, дочка, будь по-твоему. Езжай в крепость и передай Хенрику, что я прощу ему карточный долг, ежели он тебе подсобит.
– Вы не поедете со мной? – удивилась Гела.
– Э-э, нет, дочка, – Жигимонт взглянул на неё с лёгким прищуром. – Мы с Томашем Угером уговорились поупражняться малость на мечах. Ежели понадобится, будем, как в старые времена, защищать права его высочества... то есть, теперь уже величества.



– Ради Богов! – воскликнула Гела, – Вы все помешались на этой войне! – и, круто развернувшись на каблуках, бросилась прочь из дому.
Всю дорогу до Костомлот её распирало от гнева и жгучей досады. И Угеры, и Юрховичи платили подати в герцогскую казну, исправно поставляли рекрутов из числа подневольных землепашцев – словом, могли спать с чистой совестью и осознанием выполненного долга перед короной. И вот те на, Жигимонт, похоже, собрался поднять стяг своего худородного дома и выступить в поход, совсем как его достопамятный батюшка.
Гела шла быстро, шумно и часто дышала, лоб и верхняя губа у неё покрылись испариной. Она не понимала, как Жигимонту могло взбрести в голову это форменное безумство? Ладно, желторотый мальчишка Касьян, но дядя её мужа!
«И что бы там не говорили, по справедливости королевой должна стать Эрина», – думала Гела, вышагивая по просёлочной дороге. – «Родись она мужчиной, никому бы в голову не пришло оспаривать её права».
Хенрик Беднарж нашёлся у подножия городского холма, где наблюдал за возведением внешней крепостной стены. Едва взглянув на Костомлоты, столичный архитектор заявил, что фортификационные сооружения здесь безнадёжно устарели, и перестроить их можно, только снеся все прилепившиеся к стенам дома. Проще, дескать, лишь немного подлатать саму крепость – заделать дыру, пристроить пару новых башенок, и обнести весь городок новой стеной, возведённой по всем современным требованиям.
С тех пор работа на подступах к Костомлотам кипела. Подённые рабочие толкали тележки, груженные известняком и кирпичами, стучали кирками каменщики, раздавались команды и приказы. Там и сям сновали женщины с закусками для строителей, мальчишки-подмастерья подавали инструменты ремесленникам. Было шумно и непривычно многолюдно. Ни разу Гела не оказывалась ещё посреди такого столпотворения, и поначалу ей стало не по себе.
Кое-как справившись с собой, она перевела дыхание и стала аккуратно пробираться к тенту из плотной парусины, под которым скрывался от палящих солнечных лучей господин Беднарж.
Высокий, с квадратными плечами и крепким подбородком, он глядел на разложенный на поверхности стола чертеж, сощурившись и сосредоточенно покусывая ноготь. Волосы у него были тёмные и прямые, на указательном пальце правой руки он носил кольцо с печаткой.
Гела окликнула его, и архитектор резко повернулся к ней. Он заметно сутулился, что придавало его облику впечатление нескладности.



– Я же сказал: два талиса в день – это потолок. Герцогиня… – раздражённо начал он и, увидев Гелу, осёкся. – Простите, сударыня. Не имею чести вас знать, – сказал он куда более ровным тоном. Что-то в его голосе показалось Геле смутно знакомым, но она не придала этому значения.
– Меня зовут Гела, я – невестка господина Юрховича, – представилась она. – А вы, должно быть, господин Беднарж?
– Да, это я. Послушайте, я верну ему долг на следующей седмице. Человек от герцогини задерживается, – архитектор нетерпеливо махнул рукой и вновь склонился над чертежом.
Гела набрала полную грудь воздуха и шумно выдохнула.
– О, забудьте об этом, – неловко улыбнулась она. – Просто помогите мне с одним делом, и мы с дядей будем вам весьма признательны.
Беднарж повернулся медленно, словно делая над собой усилие. На правильно очерченных губах заиграла жесткая ухмылка, и Гела с трудом подавила желание попятиться, чувствуя, как краска заливает ей лицо. Стоило завести себе привычку сперва думать, а потом говорить.
– Позвольте уяснить, сударыня, – холодно проронил Хенрик, – Я достаточно обеспечен, чтобы вернуть свой долг.
На этом разговор можно было счесть законченным, но Гела не собиралась так просто сдаваться.
– Я не это имела в виду, – поспешно объяснила она. – Простите, если я вас задела. Просто… Мне надо раскопать один засыпанный колодец, и в этом мне весьма пригодились бы ваши познания. Я слыхала, что раскапывать колодцы, как обычные ямы, может быть не совсем безопасно.
Хенрик вновь скривил губы и вскинул одну бровь.
– Если вы ещё не поняли, сударыня, у меня не так много свободного времени, как у людей вашего круга, – почти прошипел он. – А теперь, с вашего позволения, я вернусь к работе.



Гела чуть не взвыла от отчаяния. Она не могла упустить эту возможность, только не сейчас, когда разгадка тайны злополучного свёртка казалась такой близкой – стоило только протянуть руку, чтобы ухватить её.
– Прошу вас, помогите мне! – сложив ладони в умоляющем жесте, воскликнула Гела. – Мы могли бы пойти на поминовение – после мессы, разумеется.
В последний день седмицы, объявленный церковью выходным, все работы на подступах к Костомлотам прекращались. В городских и сельских храмах служили полуденную мессу, после чего праздные каменщики, плотники и подмастерья стекались в таверну папаши Климеша, чтобы за чаркой доброго пива отпраздновать конец седмицы. Трактирщик, вопреки предписаниям священников, в этот день трудился в поте лица, как, впрочем, и дворовые люди, которых Гела собиралась поднапрячь – пусть только господин Беднарж уступит.
– То есть, по-вашему, я должен пренебречь церковным запретом? – сухо поинтересовался Хенрик, но Гела могла поклясться, что в глазах его на один короткий миг вспыхнула искра интереса. – Ради чего вообще вы отвлекаете меня от работы, прерываете важные вычисления, которые я вёл? Ради вашей прихоти?
Беднарж скрестил руки на груди, выжидающе глядя на Гелу. Сердце её заколотилось так отчаянно, что, казалось, вот-вот прорвёт грудную клетку и выпорхнет наружу, к ногам этого непрошибаемого человека.
– Я… это личное дело, господин Беднарж, – зардевшись, проговорила Гела. – Видите ли, давным-давно мой отец бросил в этот колодец одну вещь, я точно не знаю, что именно, но боюсь, что… В общем, есть у меня кое-какие подозрения, и я желала бы их проверить. Меня тянет к этому месту, как… как магнитом. Пожалуйста, господин Беднарж, помогите мне из дружбы к моему свекру!
Хенрик широко раскрыл глаза, брови его поползли вверх. По спине у Гелы пробежал холодок – она испугалась, что снова ляпнула что-то не то, и в смятении ожидала окончательного отказа, но Беднарж только спросил:
– Вы знаете, что такое магнит?
– Что? – удивилась Гела. – Ах да, знаю. Это такой камень, который притягивает к себе железо. Я читала об этом в библиотеке Костомлот.
– Признаться, я удивлён, – теперь голос Беднаржа звучал куда приветливее. – Что же, дайте подумать… На это поминовение я занят, а вот следующее…
Беднарж прикусил себя за ноготь – совсем, как Гела в минуты размышлений, и вдруг из-за груженной камнями тележки раздался строгий голос:
– А что это вы собрались раскапывать, господа? – перед Гелой и Хенриком возник Яромир Барта.





Говорят, лихо приходит негаданно, но Яромир Барта мог предотвратить обрушившееся на его седины несчастье, прояви он чуть больше строгости, прислушайся к перезвонам набатных колоколов. Недоглядел, упустил из виду – и это он, кичившийся острой чуйкой! Как умудрился он свалять такого дурака, допустить этот форменный позор?
Барта взревел, как раненный бык, когда распечатал и пробежал глазами письмо от старшего сына. Жена, хлопотавшая в это время на кухне, ахнула и выронила глиняный кувшин, дочь, подметавшая пол, побледнела и забилась в угол. «Я пошёл в подмастерья к живописцу», – писал негодник-сын. – «Благословения у Вас не прошу, ибо знаю, что Вы его не дадите, прошу лишь не проклинать и поминать в молитвах».
– В семнадцать-то лет пора бы и соображать, – простонала жена, прочитав послание непутевого мальчишки.
Алешу шёл восемнадцатый год, но голова юноши всё ещё была забита бесполезными детскими причудами. Бросить учёбу в Мернафской Академии и податься в прислужники к мазиле – подумать только! Что станется теперь с бестолковым щенком, что скажут люди?
Старый судья брёл по улицам Костомлот, едва различая перед собой повороты и лужи, комкая в кулаке злополучное письмо. Сердце предательски ныло, в голове кипятком бурлила бессильная злость.
Что это ещё за занятие такое – рисование? Сколько мужей смогло заработать себе этим на жизнь? Конечно, существовали талантливые придворные живописцы, но то были люди, отмеченные Богами, с детства вращавшиеся в мире искусств! А тут какой-то юнец из семьи законника вздумал серьёзно заняться малеваньем! Что за блажь! Над ним просто посмеются, и останется он без еды и средств к существованию!



Поглощённый невесёлыми думами, Яромир сам не заметил, как ноги вывели его к подножью городского холма, где прибывший из Тевена архитектор опоясывал Костомлоты крепостной стеной.
Время клонилось к полудню, и работа была в самом разгаре. Едва ли этому маленькому городку приходилось когда-либо видеть такое столпотворение. Казалось, сюда съехались строители со всей Риниссы и даже из Дагтары, и все они гомонили, кричали, отёсывали свезённый с ближайшей каменоломни известняк, сооружали деревянные перегородки, смешивали скрепляющий раствор из водной извести, пережжённой и измельчённой глины, золы и речного песка.
Барта остановился за тележкой с высоченной кучей наполненных чем-то мешков и, сощурившись от палящего солнца, наблюдал за подмастерьями, мешавшими цемент. Мальчишки переговаривались на грубоватом дагтарском наречии, и Барта, поджав губы, отвернулся. Слишком сильно те напоминали ему собственных сыновей – Йони, который, как полагалось, учился на законника, и дурака Алеша.
«Раньше такого не было. Что может быть хуже, чем сын, не идущий по стопам отца?» – сокрушался про себя Яромир. – «Разве только вертихвостка-дочь… такая, как эта проклятая госпожа Закржевская», – закончил он свою мысль, зацепившись взглядом за мелькнувшую впереди худенькую фигурку в синем шерстяном платье.



Он подался вперёд, задержав руку на мешке с песком. Придерживая юбки, Гела – это несомненно была она – просачивалась между стучавшими кирками каменщиками и смешивавшими цемент подмастерьями, проскальзывала между девушками со снедью и подёнными рабочими с повозками. Оставаясь незамеченным, Барта последовал за Гелой, направившейся к грязному навесу из парусины, маячившему перед строившимися городскими воротами.
Мимо протарахтела повозка с отёсанными камнями, на время загородив Гелу, и когда обзор был восстановлен, та уже заговорила с архитектором, господином Беднаржем. Барта подкрался поближе и скрылся за очередной тележкой с известняком. На мгновение он усомнился в целесообразности своего поступка: поглядите-ка, Яромир Барта, почтенный пожилой законник, прячется и подслушивает чужие разговоры, как любопытная кумушка. Но тут Гела принялась упрашивать Беднаржа о помощи, и старый судья навострил уши.
Он положительно не доверял этой бесстыжей авантюристке, и меньше всего после случившегося в старом поместье Чермаков. Она знала больше, чем сочла нужным поведать – в этом Барта был убеждён, как в существовании Богов, как в том, что день сменяется ночью, а никакие бабьи россказни не заставят пусть даже пьяного человека вырезать покойнице глаза.
– Треклятая семейка, – буркнул себе под нос Яромир и, услышав, как Гела договорилась с Беднаржем, решительно вышел из своего укрытия.
– И что это вы собрались раскапывать, господа? – нахмурившись, спросил Яромир.
Гела вспыхнула до корней волос, подавилась воздухом и нервно сцепила пальцы. Архитектор метнул на Барту недовольный взгляд, у тонкогубого рта обозначилась жесткая складка.
– Подслушиваете чужие разговоры? – сухо осведомился он. – Какое, собственно, вам дело? Идите своей дорогой.
– Я – глава здешнего судейского округа, – веско заметил Яромир, – И имею законное право знать о ваших раскопках. Как вам обоим известно, осенью здесь убили неопознанную женщину. В свете предстоящих событий, – Барта окинул взглядом строительство городской стены, – найти убийцу – моя наиглавнейшая обязанность.
– С которой вы до сих не справились, господин Барта, – архитектор развёл руками, а Барта почувствовал, что вскипает от возмущения. Что за молодёжь нынче пошла! В его-то годы на старших смотрели снизу вверх, а родительскую волю почитали, как Слово Божье. Да, в былые дни всё было по-другому – честнее, разумнее, правильнее. А теперь повсюду царил богомерзкий развязный дух – никакого уважения ни к сединам, ни к чину!
– Я не позволю вам разговаривать со мной в таком тоне, – прорычал Барта. Архитектор скрестил руки на груди, скривил губы, нахмурил брови. Госпожа Закржевская поспешно шагнула вперёд.
– Мне надо раскопать один старый колодец. Мой отец давным-давно бросил туда один свёрток, вот и всё.



Если она надеялась, что, услыхав такое объяснение, Барта отступит, то жестоко просчиталась. Яромир помнил, кто вырезал мёртвой Рите Влешек глаза, и надо было рехнуться, как рыжий Йино, чтобы поверить, будто виной тому – бабьи байки. И если теперь заигравшаяся в дознавателя дочка Дутки хочет заполучить то, что старый комендант похоронил в некоем колодце… Что ж, запретить ей этого Барта не мог и не желал.
– В таком случае вы будете выкапывать это при мне, господа, – тоном, не терпящим возражений, заявил старый законник. – Ваш покойный родитель, сударыня, один из подозреваемых, и я имею право знать о нём то, что сочту нужным.
Гела и Беднарж быстро переглянулись, и взаимное понимание проскользнуло в их глазах. Эти двое возомнили, что смогут обвести старого Барту вокруг пальца, но чего они не знали, так это того, что экономка и конюх из Старой Каменицы с первых же дней снабжали Яромира информацией.

– Поверьте, в мире есть множество куда более интересных вопросов, ответы на которые вы сможете получить, – Беднарж усмехнулся.
– В наших краях не так-то много загадок, – Гела пожала плечами. – Только эта деревня и…
– …и покойница без глаз, – закончил за неё Беднарж.
Гела вздрогнула. До сих пор Хенрик не заговаривал ни о Рите Влешек, ни о вылазке в заброшенное поместье, хотя безусловно слыхал и о том, и о другом. Не мог не слыхать, когда вся округа судачила о том, как невестке Юрховичей захотелось поискать приключений на свою голову. К сплетням Гела была привычна: с детства её считали чудаковатой за замкнутость, склонность к уединению, за то, что предпочитала книжку прялке и вышиванию. И всё же, косые взгляды, которыми её одаривали в Костомлотах, шёпотки за спиной, неловкие вопросы о том, что она предпочла бы забыть, удручали, и Гела с тяжестью на сердце ждала, когда Беднарж тоже решит утолить своё любопытство.
Тем не менее, Хенрик не развивал тему. Несколько секунд путники прошли в молчании, пока Гела наконец не поняла, что допроса не последует.
– Вы не собираетесь расспросить меня о… той женщине? И о моём предыдущем визите в это место? – слова сами вырвались из уст Гелы.



– Нет, – Беднарж повёл плечами. – Не думаю, что это уместно.
Неожиданно для себя Гела засмеялась.
– Сразу видно, что вы не из здешних.
Они миновали заброшенную деревню и двинулись по направлению к усадьбе, крыша которой едва проглядывала за пышными кронами деревьев. Худшие опасения Гелы подтверждались: неухоженный, разросшийся сад превратился летом в непролазные дебри.
– Нам придётся прокладывать себе дорогу, – пробормотала Гела и повернулась было к батракам, но Беднарж жестом остановил её.
– Не придётся, – хмуро сказал он и кивком указал на небольшую тропку, прорубленную чуть поодаль, где среди кустов виднелись прорехи.
По спине у Гелы пробежали мурашки. Она вспомнила, как впервые пришла сюда с Касьяном и вскоре обнаружила, что усадьба отнюдь не пустовала. А что, если этот дом вновь облюбовал кто-то, готовый встретить незваных гостей с топором? Что, если деревенские россказни – не выдумка, и духи убиенных и впрямь навещают места своей гибели?
– Вам стоит обратить внимание на вашу челядь, – недовольный голос Хенрика вырвал Гелу из затягивавших её пучин страха.
– Что вы имеете в виду? – поинтересовалась она. Беднарж неприятно улыбнулся.
– Сейчас увидите: у колодца мы встретим господина Барту.
Тевенский архитектор не ошибся. У изъеденных древоточцами остатков сруба стоял Яромир Барта – руки скрещены на груди, брови сурово сдвинуты. За его спиной городской стражник обмахивался перчаткой, как веером.



Гела едва не вскрикнула от досады. Ей стоило действовать осторожнее, коли они надеялись обмануть Барту, но разве батраков заставишь молчать! И как заткнёшь дворовых людей, знавших наперёд все господские планы – даже те, что хранились в тайне?
– Вы выбрали странное место для прогулок, господин Барта, – вместо приветствия произнёс Беднарж, и голос его звучал сухо, точно хруст веток под ногами.
– А вы решили одурачить меня, сударь? – на Гелу Барта даже не взглянул. – Будьте добры уяснить, что в моём лице вы обманываете королевское правосудие, водите за нос самого короля Стефана! Вы, молодой человек, верно, находите это забавным, но моё терпение – и терпение его величества – не безгранично, как бы вам не пришлось поплатиться за собственную глупость.
– Вы закончили, сударь? – Хенрик раздражённо скривил губы, лицо его приобрело жесткое выражение, и Гела вдруг почувствовала лёгкий укол совести. Беднарж не был ей ни родственником, ни даже другом, и всё же она втянула его, совершенно чужого ей человека, в дело, касавшееся только её семьи. И вот теперь её милостью он мог разругаться с главой судейского округа. Уже разругался.
– Говорите со мной, господин Барта, – Гела выступила вперёд. – Господин Беднарж здесь по моей просьбе, и это вещи моего отца мы собрались выкапывать из колодца.
– Я мог бы поинтересоваться, по какому праву вы собрались здесь что-то выкапывать, – Барта отвечал на слова Гелы, но обращался по-прежнему к Хенрику. – Насколько мне известно, эти земли не принадлежат ни вам, сударь, ни, тем более, вашей… спутнице.
– Эти земли не принадлежат никому, господин Барта, – запротестовала Гела.



– И помнится, до сих пор вы не возражали, – подал голос Хенрик.
– Не возражал, поскольку мы уговаривались о моём присутствии, – Барта оттопырил губу, на виске у него пульсировала жилка.
«Боюсь, теперь он от нас не отстанет», – мрачно подумала Гела. Она нервно постукивала ногой и грызла ноготь. Казалось, у неё не оставалось выхода. Конечно, они всё ещё могли уйти и вернуться в другой день, но кто готов был ручаться, что Барта не прознает и про следующую вылазку? И что господин Беднарж вновь согласится помочь?
– Хорошо, господин Барта, оставайтесь, – Гела махнула рукой. – Надеюсь, вас это устроит?
– Вполне. – Барта не двинулся с места. Усы у него ощетинились – «совсем как у Касьяна», подумала Гела и чуть не прыснула от нелепости этого сравнения. Кроме усов и сферы деятельности, у Барты и Касьяна не было ничего общего, и Гела жалела, что умирать за амбиции великого герцога отправился не Яромир.
– Вы уверены, что хотите посвятить этого господина в ваши семейные дела? – подал голос господин Беднарж. Он сутулился сильнее обычного и недовольно щурил глаза.
Гела вздохнула.
– Боюсь, он уже в них посвящён, – прошептала она.
– Ладно, дело ваше, – Хенрик пожал плечами и сделал знак батракам. Те побросали мешки наземь и взялись за лопаты.
Сперва требовалось окопать и удалить остатки сгнившего сруба до тех пор, пока на свет не появятся уцелевшие венцы. «Обычно под землёй дерево сохраняется дольше», – рассказывал по дороге Беднарж, – «Поэтому скорее всего докапываться долго не придётся». И всё же, следовало соблюдать осторожность. На глубине колодца могла остаться вода, под слоями грунта порой образовывались пустоты. Дело предстояло долгое и небезопасное, от того Гела, пусть и незнакомая доселе с подробностями, настаивала, чтобы господин Беднарж подсобил ей.
Не желая мешать работе, Гела отошла в сторону, спрятавшись от палящих солнечных лучей в прохладную тень раскидистой берёзы. Зной густел в стоячем воздухе, время текло неспешно, как патока.
– Что было в том свёртке?
Гела вздрогнула, когда под боком у неё раздался знакомый голос. Яромир Барта разглядывал её непроницаемыми глазами, его круглое лицо порозовело, морщинистый лоб покрылся испариной.
– Не знаю, – отрывисто бросила Гела и, пожевав губами, добавила: – Вы ведь и сами скоро увидите.
Яромир громко хмыкнул, нетерпеливо переступил с места на место, почесал усы. В присутствии этого человека по венам Гелы пробегал холодок. Она всё ещё помнила, как Барта, склонившись над ней грозной скалой, орал, требуя сообщить то, что она не знала. Помнила грубость, безжалостность, хищное дыхание прямо ей в лицо.
Она растерянно уставилась на батраков, докопавшихся уже до непрогнившей части сруба, хлебнула воды из меха и, усевшись на землю, достала из сумки книгу. Барта что-то проворчал себе под нос, смерив Гелу неодобрительным взглядом.
Солнце успело войти в зенит и палило без всякой жалости, рассыпая слепящие лучи по двору заброшенного поместья. Пот ручьями стекал из-под мокрых волос батраков, застывал блестящими каплями на загоревших лицах, скрывался в бородах. Выброшенная лопатами земля холмиками ложилась на заросший сорняками двор, и вот батраки уже скрылись по пояс в колодце.
Гела уткнулась взглядом в пожелтевшие книжные страницы, но сосредоточиться не получалось – даже не глядя на Барту, она чувствовала на себе его грозный прищуренный взор.



В груди противным пятном расползалось недоброе предчувствие, память услужливо подсовывала картинки первой встречи со стариком – его пунцовое от гнева лицо, её страх и слёзы. Гелу мысленно передёрнуло. Если бы она только могла, то с радостью забыла тот ужасный, позорный допрос в сенях Старой Каменицы, вырвала бы эту страницу из своей памяти, как ветхий лист из книги. Или не вырвала? Гела сжала губы. Пока она помнила случившееся, она была начеку. Да и Барта едва ли запамятовал, как Явор вцепился ему в ногу, а Жигимонт выставил его, главу судейского округа, из дому, словно холопа-попрошайку. Этого Яромир не простит, он ничего не прощает…

– Он ничего не прощает! – всхлипывала где-то в темноте женщина. – Он убьёт тебя!
– Он убьёт меня в любом случае, – отвечал ей мужчина, – Но так он хотя бы не тронет вас.

– Бросай работу! Время обеда! – громкий окрик Хенрика вырвал Гелу из ледяного омута... воспоминаний? Демонических голосов? Она резко вскочила, сбросив книгу на землю.



Светило полуденное солнце, где-то в кронах деревьев заливался соловей, батраки, уже принявшиеся вычерпывать из колодца ил, оставили вёдра и направились к дорожным сумкам.
– Что-то не так? – Беднарж с лёгким удивлением взглянул на подорвавшуюся на ноги Гелу. Барта хмурился, его кустистые брови почти сошлись у переносицы.
– Я… нет, всё в порядке. Я, должно быть, задремала, и ваш окрик разбудил меня, – неловко оправдалась Гела.
«Задремала… Да, конечно, меня просто сморило», – заверяла она саму себя, чувствуя, как по спине у неё бегут ледяные мурашки. Если она не задремала, не видела короткий сон, то остаётся только предположить… то получается, она слышит голоса! Как настоящая умалишённая, хуже деда Угеров!
Память скользнула назад, в детство, в холодную, нетопленную библиотеку в Костомлотах, где нянюшка Анния распекала маленькую Гелу:

– Поглядите только на неё! Платье мятое, всё в пятнах, зато сидит с энтой книжкой дурацкой, точно поп какой или учёный! Лучше бы делом занялась – вместо пряжи-то бес знает что получается, а вышивки все косые, батюшка бы твой лучше сделал! Стыдоба ты моя! И ведь уже двенадцать годков, а всё в облаках витаешь, словно полоумная! Как же ты замуж выходить-то будешь, а? Даже подружек нет, одна Мелинка, и та, небось, за спиной посмеивается! Она-то, конечно, кажется подле тебя, странной, умницей и красоткой! Сил моих просто нет! Поди хоть, переоденься. И не грызи больше ногти, не то снова смажу горчицей. Полоумная, право слово!

«А что, если Анния была права?»
Гела медленно достала из сумки завёрнутый в льняной платок пирог с олениной. Злые, мучительные мысли терзали её изнутри тем сильнее, чем отчаяннее она старалась уйти от них, аппетит словно испарился. Рядом опустился Беднарж, поднял валявшуюся на траве книгу, взглянул на обложку. Гела даже не подумала остановить его, напомнить, что сперва стоило бы спросить разрешения.
– «Медведь и роза», – прочитал Хенрик и подвинул книгу Геле. – Я что-то слыхал. Кажется, новый роман Этьена де Бре?



– Да, это так, – Гела спрятала книгу в сумку. На несколько мгновений воцарилось неловкое молчание, затем Хенрик сказал:
– Что же, я не любитель куртуазных романов. Предпочитаю более практические вещи – научные трактаты, философию.
Гела вспыхнула, осознав, что господин Беднарж ответил на её незаданный вопрос. Ей следовало из вежливости поинтересоваться, читал ли он эту книгу, но умение вести светскую беседу никогда не было сильной стороной Гелы.
– Я… я выросла в Костомлотах – имею в виду крепость, но вы, должно быть, это знаете, – запинаясь, проговорила она. – Там неплохая библиотека, и в свободное время я читала всё, что попадётся под руку, а свободного времени у меня было много.
– Весьма необычное времяпрепровождение для девушки вашего круга и вообще, – Беднарж наклонил голову, и Гела могла поклясться, что в глазах у него мелькнуло… уважение? Интерес?
– Да, моя няня тоже так считала, – согласилась Гела и неожиданно для себя продолжила: – Но я не понимаю, отчего должна провести всю жизнь за прялкой, если мне это не нравится?
– От того, что это ваше женское дело, юная госпожа, – сзади послышался скрипучий голос Барты, и Гела вздрогнула от неожиданности. Беседуя с Беднаржем, она совсем позабыла про старого законника. – Вы, молодёжь, мните себя умнее предыдущих поколений, считаете, что можете диктовать новые правила. И вот поглядите, к чему это привело! Вы, милочка, играете в дознавателя, принцесса Эрина отказывается выполнять свой долг и объявляет мужу войну. Ну уж нет, сударыня! Сын продолжает дело отца, а бабья дорога – от печи до порога. Так было и будет всегда, как бы вам ни хотелось обратного.
Глаза у Беднаржа сузились, и на словах про сына, наследующего занятие отца, неестественно сжались пальцы.
– Вы который раз встреваете в чужую беседу, сударь, – такого жесткого тона от архитектора Гела ещё не слышала. – Видимо, хорошие манеры не входят в число ваших старых правил?
Мелкие судороги исказили лицо Барты, на светлые глаза набежала тень, брови гневно нахмурились. Казалось, ещё чуть-чуть, и он сцепится с Беднаржем. Гела поспешила выйти вперёд.
– Благодарю вас за ваше мнение, господин Барта, – холодно произнесла она, – Но не припомню, чтобы я его спрашивала.
– А стоило бы прислушиваться к словам старших, – процедил Барта. – Чего вы хотите добиться? Вам не стать дознавателем, госпожа Закржевская, как не пыжьтесь. Женщина не способна выполнять мужскую работу.
– Скажите это великой герцогине, она будет в восторге, – вновь подал голос Хенрик. – Всем известно, что страной – обеими странами – правит она.
– Её высочество просто даёт советы сыну, – лицо Барты пошло пятнами, глаза метали искры. – Она – дама достойная, и ей бы в голову не пришло бегать по заброшенным деревням и злачным местам в компании чужих мужчин… а то и в одиночку! Вы разве не ведаете, что говорят о вас за спиной?
Хенрик скрестил руки на груди, ссутулившись больше обычного. На его выступающих скулах заходили желваки.
– Ну? Продолжайте, господин Барта. Что толкуют про госпожу Закржевскую?
Гела предпочла бы, чтобы он это не спрашивал. Ей было прекрасно известно, что её называли странной, знала, что говорили вещи и похуже, но услышать это всё в пересказе Барты, в присутствии болтливых батраков – трудно представить себе худшую пытку!
– Прошу вас, прекратите, господа, – Гела решительно встала между мужчинами. – Пожалуй, лучше всего будет вернуться к работе. Думаю, есть больше никто не хочет.



Яромир громко фыркнул и отошёл в тень разросшейся берёзы, Беднарж молча развернулся и махнул рукой разочарованным батракам, наблюдавшим за ссорой господ, будто за представлением бродячих актёров. Гела вернулась на прежнее место и достала из сумки книгу. Сосредоточиться на чтении теперь было решительно невозможно – уж слишком Гела была возбуждена и разгорячена перепалкой, но мысль о том, что Яромир смотрит на неё с неодобрением, отчего-то переполняла её сердце тёмной радостью. Глядя на печатные страницы пустыми глазами, Гела тихонько ухмылялась, думая о том, как его, должно быть, бесит видеть её, женщину, не дома и не за прялкой.
Но постепенно злорадство отступало, и под команды, выкрикиваемые Беднаржем, жужжание шмеля и палящие солнечные лучи, глаза у Гелы стали смыкаться.
Должно быть, она снова задремала. Во всяком случае, солнце уже успело опуститься, когда Гелу разбудил окрик Беднаржа.
– Сударыня, они что-то нашли!
Гела вскочила и бросилась к колодцу, краем глаза подметив, что Барта побежал следом.
Беднарж уже очищал от грязи какую-то побрякушку – браслет из скреплённых между собой серебряных пластин. Гела молча приняла браслет из рук архитектора: пластины были сплошь покрыты затейливой резьбой, и посередине каждой из них явно не хватало драгоценного камня.
«Как на кинжале», – успела подумать Гела перед тем, как Барта грубо вырвал старое украшение у неё из рук. Гела хотела было возмутиться, но из колодца вновь зазвучал приглушённый голос батрака:
– Господин, тут ещё… Что за...?! О, Боги!
Тросс, закреплённый на установленной батраками треноге, казалось, тянулся целую вечность. Наконец снаружи показалось ведро, и Барта с Гелой, отталкивая друг друга, бросились вперёд.
В ведре, местами протёртый подёнщиками, белел маленький, явно детский череп. Гела вскрикнула, Барта выдохнул и попятился.



– Проклятье, сударыня, во что вы меня втянули? – вопрос Беднаржа прозвучал, словно через плотную пелену, но Гела вдруг ясно осознала, где раньше слышала его голос.

Когда риниссцы предложили ему этот брак, раздумывал он недолго. Девица королевской крови ему, непризнанному бастарду барона Мельсбаха, – о такой чести Саросси не смел помыслить в самых дерзких мечтах. Распутство и дикий нрав Маржаны не останавливали новоиспечённого графа. «Главное, чтобы она могла рожать, а послушанию я её научу, не будь я Матис Саросси!» – заявил он господину Вранеку, не забыв после этого рассыпаться в нижайших благодарностях за великую милость.
Он выдвинулся в Огшатль так быстро, как только мог, зная, что его родички – аббатиса и вдова Корф, исполнят всё в лучшем виде. Маржану, бившуюся в истериках и по меньшему поводу, для верности опоили разбавленной сонной травой, и молодой священник, приставленный к старому монастырю, провёл брачную церемонию без досадных помех. Едва державшуюся на ногах невесту проводили в спальню, и к тому времени, как Саросси возлёг с ней, она уже погрузилась в тяжёлый, беспробудный сон.
«И что с того?» – раздражённо думал теперь сановник. – «Чтобы зачать сына, женщине не нужно пребывать в сознании».
Проснулась Маржана на следующий день после полудня, о чём тут же доложила госпожа Корф, и Саросси, оставив на столе недопитую чарку с подогретым вином, отправился к молодой супруге.
– Будь осторожен, брат. Я боюсь, она безумна, – устало склонив голову, предупредила аббатиса. Как же сестра была права! Совсем скоро Саросси пришлось пожалеть о том, как беспечно он отмахнулся от её слов.
В одной ночной рубахе Маржана сидела на кровати, овальное лицо её выглядело заспанным и болезненным, коротко стриженные волосы топорщились во все стороны.



При виде Саросси она дёрнулась и медленно, словно о чём-то раздумывая, натянула на себя одеяло.
– Что вы здесь забыли, сударь? Немедленно выйдите вон, – голос её звучал хрипло и надломлено. – Это… это спальня незамужней девицы.
– Это спальня моей жены, – отрезал Саросси, – И я буду заходить сюда, когда захочу.



Маржана впилась в него взглядом, натягивая одеяло ещё выше.
– Так этот фарс… это был не сон? – пробормотала она себе под нос, и Саросси понадеялся было, что бури удалось избежать.
– Это был не фарс, женщина, а законное бракосочетание, завершившееся консумацией, – он сердито сдвинул белёсые брови и сделал шаг вперёд. – Я пришёл…
– Консумацией?!



Глаза Маржаны налились кровью, лицо исказилось до неузнаваемости, с безумным видом она вскочила с кровати и рывком преодолела расстояние, отделявшее её от супруга.
– Ублюдок! Холоп из свинарника! Грязный насильник! – она выкрикивала оскорбления одно за другим, и каждое из них жгло Саросси не хуже раскалённого тавра. – Как ты посмел?! Я убью тебя, слышишь!
Она рычала совсем по-звериному, трясясь от раздиравшей её ненависти. Выпучив глаза, изрыгая гнусные проклятия, Маржана влепила ему пощёчину и замахнулась было ещё раз, но Саросси схватил её за руки и со всей силы тряхнул. Она воистину была безумна.



Саросси бешено засопел, глаза его злобно вспыхнули. Он крепко держал её выше локтей, вцепившись пальцами в кожу, в душе его закипала чёрная ярость. Хрупкая и исхудавшая на скудных монастырских харчах, Маржана не в силах была причинить ему телесную боль, но без пощады хлестала его словами. Саросси и сам был готов рычать, как дикое животное, прокручивая в голове удар по щеке и оскорбления, которыми она его наградила – «ублюдок», «холоп». Конечно, это то, чем они его считали. Все они: послушный дурак Руперт и его властная мамаша, мнительный Фридрих с гордячкой-женой, честолюбивый Вильем, лживая змея Камилла и её желторотый сыночек, даже эта маленькая потаскушка, отданная ему в жёны, обязанная почитать его по законам Богов и людей! Саросси вспоминал мать, собственноручно стаскивавшую с отчима сапоги, когда тот возвращался с охоты; приносившую мужу по ребёнку в год: всех этих бесчисленных братьев и сестёр. Их и их отпрысков Саросси пристраивал на хлебные местечки по всей Дагтаре.
На лбу у него заблестели бисеринки пота. Маржана будет рожать ему сыновей, хочет она того или нет. Много сыновей королевской крови, которые, если Боги того пожелают – когда Боги того пожелают, сместят с трона всех этих Стефанов и Эрин, вместе с их высокородными родственничками. Боги воздают терпеливым. Корону будет носить его, Саросси, сын, а для этого нужно…
Саросси резко швырнул молодую жену на кровать. Маржана завопила: «Нет!», перевернулась на бок и попыталась было вскочить, но Саросси с необычайной для своего тучного тела проворностью, навалился на неё и пригвоздил к матрацу.



– Не смей! – выла Маржана. – Смерд, подлец! Ты не имеешь права!
Он брал своё, надеясь причинить её как можно больше боли, не обращая внимания на её отчаянно-безнадёжные попытки сопротивляться. Если повезёт, к Грозам у него уже будет сын, а пока пусть Маржана знает, где её место и как ей надлежит привечать супруга.
– Запомни вот что, женщина, – закончив, прошипел Саросси. – Ты, видимо, привыкла считать себя неприступной принцессой крови, а меня – жалким плебеем. Но теперь я твой муж, и ты принадлежишь мне перед Богами и людьми. Я не требую от тебя многого, лишь сыновей и послушания. Но если твоя мать и покойная королева Летиция не соблаговолили объяснить тебе, в чём состоит долг жены перед мужем, это сделаю я.
– Ты мне не муж, мерзавец. Всё, что ты сделал, это насилие! – прошипела безумная Маржана. – Может, твои прихвостни и напоили меня какой-то дрянью, но даже так я прекрасно помню, что сказала священнику «нет».
По щекам у неё не скатилось ни слезинки, глаза были сухие и бешеные, как у зверя.
– Дура, ты безумна! – сквозь зубы выругался Саросси. – А теперь слушай меня внимательно: твои капризы и вздорные суждения мне не интересны. Ты – моя жена, и я заставлю тебя делить со мной постель и рожать мне сыновей, пока не сдохнешь или не состаришься. И обращаться ко мне ты будешь: «Мой господин», уразумела?
В ответ Маржана плюнула ему в лицо.
В последующие месяцы ситуация не улучшилась. В крытой карете, сопровождаемую стражниками, госпожой Корф и крепкой камеристкой, Маржану отвезли в столичный особняк супруга, но если Саросси и лелеял слабую надежду, что, попав в обстановку, достойную принцессы крови, жена изменит своё поведение, то очень быстро понял, что просчитался. В первую же ночь, когда он пришёл разделить с ней ложе, она принялась оскорблять его, лягаться и вопить, как уличная торговка, вынудив Саросси вновь применить силу, чтобы добиться того, что принадлежало ему по праву. Такой же была последующая ночь, и многие другие.
Саросси вконец вымотался. Маржану всё это время держали запертой в её спальне, острые предметы отобрали, на окна, выходившие во внутренний дворик, поставили решётки.
– Коли ты ведёшь себя, как животное, то и жить будешь в клетке, – заявил ей как-то Саросси. Он с удовольствием заковал бы её в цепи, как злополучного Руперта, бросил бы в одну темницу с надменным папашей – пусть наслаждается компанией любимой дочурки, но было бы в высшей степени неразумно гробить здоровье той, что должна была – и, бес подери, будет! – рожать по сыну королевской крови каждый год.
И всё же, его до смерти утомили еженощные выходки этой помешанной! Отчего должен он идти в спальню супруги, точно на эшафот? По какому праву она унижает его, вынуждает силой брать то, что принадлежит ему по всем людским законам? Он требовал от неё самой малости, того, что потребовал бы любой муж, будь он королём или попрошайкой.



«В кого она, к бесам, такая пошла?» – думал Саросси, с понурой головой поднимаясь в спальню супруги. Руперт был внушаем и слаб духом, но не безумен, его жёнушку, уж ту можно было ставить в пример кротости и смирения. «Разве что в деда, Бартоша, но тот был мужчиной и королём!» – ожидая очередной бури, Саросси вставлял ключ в замочную скважину, но в этот раз Маржана встретила супруга реверансом и назвала «господином».
– Не буду лгать, что полюбила вас или хотя бы стала питать тёплые чувства, это было бы лицемерием, – объяснила она. – Но боюсь, у меня нет другого выхода, кроме как признать вас своим мужем.



Она сама легла на кровать, не шелохнувшись, позволила ему сделать своё дело, и прощаясь, вновь выдавила из себя «мой господин».
Саросси не был дураком и ждал подвоха, но несколько дней после этого Маржана вела себя пристойно, даже извинилась, когда муж выбранил её за то, что нагрубила госпоже Корф. Вскоре он дозволил жене гулять по дому; им следовало бы и трапезничать вместе, но оба того не желали, хватало того, что порой они пересекались в коридорах и каждую ночь делили постель. Всё это время Маржана проявляла беспрекословное послушание, хоть и видно было, что оно ей в тягость. Саросси устраивало и это. Кому важно, что у жены на душе, если она выполняет свой долг? А уж Саросси, вдоволь настрадавшийся из-за безумных выходок этой женщины, готов был удовлетворить любые её прихоти, лишь бы она покорилась. Если бы она только покорилась...
Когда Маржана попросила у мужа дозволения сходить к портнихе, тот не нашёл причин для отказа, лишь велел взять с собой двух служанок да втайне снарядил за ней двух расторопных ребят.
Аглая Корф давно подозревала Маржану в неискренности и – безошибочно, как выяснилось – разгадала причину её внезапного смирения, да и сам Саросси отнюдь не был слеп, но как же багровел он от клокочущей ярости, как стискивал зубы и сыпал ругательствами, уже через час после ухода жены слушая донесения соглядатаев. Как она посмела, да как такое могло прийти ей в голову! В этот день Саросси окончательно убедился, что взял в жёны умалишённую.
Знахарка, к которой обратилась Маржана, давно избавляла фрейлин от нежелательных последствий придворных интрижек. Разумеется, это было незаконно, и целительницу давно бы арестовали, кабы не её тайные связи с Саросси. Она, как и многие другие столичные знахари, снабжала его сведениями о грешках придворных дам, он позволял ей и остальным спокойно заниматься своим делом.
Безумная Маржана не догадывалась о делах мужа, стуча в дверь скромного одноэтажного домика, и даже пыталась отпираться, когда соглядатаи схватили её под белы рученьки. Знахарка оказалась более понятлива и мгновенно всё подтвердила, стоило ей только услыхать, о чьей супруге шла речь.
Из особняка пригнали карету, ибо вмиг потерявшая человеческий облик Маржана, брыкалась, отказывалась ехать домой и визжала так, что пришлось заткнуть ей рот кляпом.
– Я все равно избавлюсь от твоего ублюдка, скотина! – вновь запертая в своей комнате, она молотила кулаками по дверям. – Сверну ему шею, как только родится! Твоему отродью место в канаве, как и тебе самому!
От этих воспоминаний Саросси всего передёргивало, но перед герцогиней следовало держать лицо.
– Ваше высочество так добры, что интересуетесь делами столь ничтожных ваших подданных, – Саросси снова отвесил нижайший поклон. – Графиня чувствует себя превосходно, благодарю вас.
В последние месяцы Маржану мучила сильная тошнота, ноги отекли так, что не влезали в домашние туфли, пальцы стали похожи на сосиски. Саросси встревожился, как бы она не отдала Божествам душу до того, как родит ему нескольких сыновей, но лекарь успокоил его – на ранних сроках такое бывает.
– Это доставляет мне огромную радость, – Камилла чинно сложила руки на коленях.
– Как вы добры, ваше высочество! – повторился Саросси. – Когда родится мой сын, нижайше прошу вас выбрать ему имя.
– Это весьма лестное предложение, дорогой граф, и я буду счастлива его принять, – по изуродованному лицу Камиллы вновь скользнула благодушная улыбка. – Но не будьте так уверены, что родится сын. Увы, Боги не всегда прислушиваются к нашим мольбам.
Саросси на мгновение горделиво вскинул голову, но тут же одёрнул себя. Ещё не хватало показаться герцогине высокомерным! Властьимущие этого не любят.
– Ваше высочество, я консультировался с шестью астрологами и двумя лекарями, и все как один убеждены, что родится мальчик, – как можно более смиренным тоном ответил сановник.
– Что же, очень рада за вас, – кивнула мать короля. – Любезный граф, я бы хотела посетить дорогую Маржану, если это, конечно, не затруднит ни вас, ни её. Подумать только, я до сих пор не имела счастья увидеть свою родную племянницу!
«Цены бы тебе не было на театральных подмостках», – мрачно подумал Саросси, и сердце у него подскочило к горлу. Что наплетёт Маржана тётке, каких гнусностей и небылиц расскажет про него, каким монстром выставит его в глазах могущественной родственницы? Саросси обдало жаром. Он прекрасно помнил встречу со Стефаном, тогда ещё только наследником престола, в маленьком придорожном трактире близ Асперса. Как можно было забыть угрозы этого скудоумного юнца, волею судьбы наделённого неограниченной властью?
Конечно, в последние месяцы Стефан увивался за Лисси Дорфмайер, да и Маржана – безумная, отекшая, блюющая в таз, с наметившимся уже животом, могла теперь вызвать только брезгливость, но бес знает, что на уме у этих королей!
– Видите ли, ваше высочество, – замялся Саросси, – Ваше желание делает вам огромнейшую честь, но боюсь, что графиня, как бы вам это объяснить, не достойна нынче предстать пред ваши очи. Столько несчастий свалилось на бедняжку! Это несправедливое заключение в монастыре, смерть матери, предательство отца… А интересное положение порой влияет на характер и более уравновешенных женщин! – он всплеснул руками. – В последние несколько месяцев Маржана пребывает в некоем исступлении. Ваше высочество, я боюсь… я опасаюсь, ваша племянница повредилась рассудком.
Камилла хмурилась с каждым словом Саросси, и тот едва не затрясся от ужаса, глядя на её недовольно сдвинутые брови, крепко сцепленные пальцы.



Он в страхе попятился, и те несколько секунд, что герцогиня молчала, показались ему вечностью.

Когда дошли до Старой Каменицы, Барта взял с Гелы обещание заглянуть к нему на следующее утро да строго наказал Беднаржу с батраками молчать о находке. Хенрик (или Эдгар?) буркнул что-то про старые грехи, ворошить которые ему не особо и хочется, и ушёл, не попрощавшись. Подождав, пока архитектор отойдёт на приличное расстояние и выдавив из себя вялое «до завтра», Барта тоже отправился в Костомлоты, а Гела, вернувшись домой, с порога узнала новость о злодеянии коменданта.
С той минуты детский череп и предстоящий разговор с Бартой отошли на второй план. Спешно позавтракав, Драгомира и Жигимонт засобирались в Жижелицы, и Гела поехала с ними. Строго говоря, в её присутствии не было необходимости, но Мелина, конечно, ждала её, и Гела не могла подвести подругу.
И вот теперь сидела она на скамье в сенях господского дома Жижелиц, держала за руку разъярённую Мелину, с плохо скрываемым страхом косилась на нахмуренного Рена, слушала ругань Жигимонта, многословные жалобы бурмистра и гневные восклицания Драгомиры.
– Вот ведь зверь, чудовище! И как его только земля носит, этого изверга! – тётка тяжело дышала, как будто бежала наперегонки всю дорогу от Каменицы до Жижелиц. – Отчего Барта до сих пор не вздёрнул его? Вместо того, чтобы запугивать честных людей, мог бы… – Драгомира не договорила.



– Он неподсуден Барте, сударыня, – глухо ответил бурмистр. – Судить его могут только в столице.
Драгомира ахнула и всплеснула руками.
– Вот он и думает, будто управы на него нет! Мелинка, милая, мне так жаль, что это произошло с Томашем. Зачем он вообще поехал к этому… этому коменданту?
– Мы тогда ещё не видели девушку, Драгомира, – Мелина вскочила и зашагала по сеням. – Староста деревни описал всё в общих словах, и мы с Томашем подумали… Тереба, конечно, не женился бы на дворовой девке, но, может, откупился бы деньгами, дал ей приданного, – бурмистрова дочка издала горький смешок. – Боги! Уже потом, после случившегося с Томашем, я посетила эту девушку. Он… Словом, он не просто надругался над ней, Драгомира. Он растерзал её, изувечил. Его, этого монстра, не интересовало насилие как таковое, оно было для него лишь частью пытки.



Геле едва не стало дурно, когда ужас холодной дланью коснулся её спины. Как наяву предстала перед мысленным взором захламлённая каморка, освещённая единственным факелом, огромные лапы коменданта на её, Гелы, груди, его грубый голос и безумные огоньки в тёмных глазах. Могла ли она оказаться на месте той несчастной, кабы Тереба вовремя приметил старый затупившийся кинжал в её руках? Очутился бы Жигимонт на месте бедняги Томаша, обмолвись она хоть словом о произошедшем? Одна мысль доводила Гелу до мурашек.
– Не о чем с ним разговаривать, Мелина. По мне, так по нему плачет виселица, – молодая вдова сама удивилась тому, как резко звучали её слова.
– Браво, дочка! – Жигимонт рубанул рукой воздух. – С бешеными псами не толкуют, вот что я скажу. Обнажим мечи, как в старые добрые времена, и спросим с ублюдка – вот и весь сказ.



– Вы же несерьёзно, господин Юрхович? – бурмистр заёрзал на скамье. – Ведь это произвол, самоуправство!
– Бес тебя раздери, старина Шарчак! – вскинулся Жигимонт. – А что ты предлагаешь? Сам сказал, он неподсуден Барте.
– Подадим челобитную в Тевен, его начальству, – Шарчак развёл руками. – Есть же порядки, законы.
– Да вертел он ваши законы на… на пальце, – получив сильный толчок от Драгомиры, закончил Жигимонт. – Пока вы будете носиться со своими челобитными, он всех нас тут перебьёт!
– Боюсь, что я вынужден согласиться с господином Юрховичем, – подал голос Рен. По его смуглому лицу пробежала тень, на лбу выступили поперечные морщины. – Промедление только убедит коменданта в собственной безнаказанности.



У Гелы едва не отвисла челюсть. Широко раскрытыми глазами уставилась она на Диниша Рена, с трудом веря собственным ушам. Чтобы управляющий Угеров – этот скрытный, немногословный, осторожный человек, так запросто выступил за самосуд! Это совершенно не вязалось с тем Динишем, которого она знала.
«А, полно, знаю ли я его?» – мрачно одёрнула себя Гела, вспоминая подслушанный в библиотеке разговор.
– А я решительно не могу согласиться! – на шее у бурмистра натянулись жилы. – Вы предлагаете форменное беззаконие, господа! Чем будем мы отличаться от коменданта Теребы, если пойдём на него с оружием? Преступления Теребы просто перестанут иметь значение по сравнению с нашим вооружённым бунтом, а именно так корона и отнесётся к вашему предприятию, господин Юрхович. И если мы ждём от короны привелегий для Костомлот, то разве не должны мы взамен уважать законы и решать свои проблемы, полагаясь на право, а не творя произвол?



– Беда в том, что господин Тереба понимает только язык силы, – покачал головой Диниш.
– Решать тебе, Мелина, – Драгомира глубоко вздохнула. – Твой муж лежит в беспамятстве наверху.
Бурмистрова дочка запустила пальцы в рыжевато-каштановые волосы, на мгновение замерла. Вся её ладная фигура, казалось, была напряжена до предела. Наконец, Мелина мотнула головой и, в упор глядя на отца, проговорила:
– Хорошо, батюшка, будь по-вашему. Не станем уподобляться этому животному, и, надеюсь, в Тевене нас рассудят по справедливости.

Было уже далеко за полдень, когда Гела добралась наконец до господина Барты.
Ратуша и остальные ведомства всё ещё находились в крепости, хоть Хенрик Беднарж и обещал вскоре построить новые здания, даже заложил кое-где фундамент. Но до переезда присутственных мест было ещё далеко и, затворяя за собой дверь кабинета Барты, Гела внутренне возблагодарила Богов за то, что избежала встречи с комендантом.
– Явились наконец, – не отрывая взгляда от бумаг, бросил Барта. – Какая буква в слове «утром» была вам непонятна, сударыня? Я, знаете ли, занятой человек и не могу ждать вас целый день.
Барта восседал за массивным старомодным столом, заваленном книгами, свитками и стопками мелко исписанных бумаг. За спиной старика висели внушительных размеров карты крепости, городка и близлежащих земель, возле побелённых известью стен ломились от потрёпанных документов высокие стеллажи и крепкие сундуки.
Не дождавшись от Барты приглашения присесть, Гела сама дошла до низкой складной табуретки и с опаской опустилась на неё.
– Вы же слышали, что сотворил господин Тереба. Разумеется, первым делом мы поехали к Угерам, – молвила Гела и тут же мысленно обругала себя. Зачем она оправдывается перед этим человеком? Ни Драгомире, ни Мелине такое бы в голову не пришло!



– Вот поэтому вы и любая другая женщина никогда не станете дознавателем, пусть даже завтра выйдет указ, дозволяющий вам занять эту должность, – Барта презрительно хмыкнул. – У хорошего дознавателя, госпожа Закржевская, на первом месте всегда стоит дело.
– Я не дознаватель, сударь, – Гела постаралась, чтобы её голос звучал твёрдо. – А вы и в самом деле ничего не можете поделать с Теребой?
С тяжёлым вздохом Барта отложил бумаги и крепко сжал руки.
– Вас это не касается, госпожа Закржевская. Всё, что было нужно, я передал посланцу Угеров, – Яромир откинулся на спинку кресла и поглядел на Гелу сквозь прищуренные глаза. – Итак, сударыня, просветите меня, чьи кости мы обнаружили в колодце?
Гела вздрогнула. Сердце у неё бешено заколотилось, а ноги задрожали в коленях, стоило только вспомнить о маленьком черепе и других костях, вырытых землекопами из заброшенного колодца. Тут же всплыли в голове слова про «услугу», оказанную отцом герцогу Вильему.
«Не мог же отец убить малого ребёнка, пусть даже по приказу его высочества?» – спросила себя Гела, и невесёлый смешок едва не вырвался у неё изо рта. На свете ходили тысячи людей, готовых мучить, пытать, убивать по указке вышестоящих. Они легко примирялись с собственной совестью и Богами, толковали о смирении, послушании, о маленьких людях, вынужденных склоняться перед волей вельмож. Гела и сама не знала, хватило бы ей духу отказать, явись перед ней великий герцог – теперь уже король – и прикажи сбросить в колодец маленькую девочку. Вот Барта, тот бы точно сделал, разглагольствуя при этом о благе государства и о том, что правителю лучше знать, а долг доброго подданного – повиноваться.
«Только зачем Вильему было убивать принцессу Катинку?» – продолжала рассуждать Гела. Старого герцога, а также двух сыновей от его первого брака унесла эпидемия чумы, прокатившаяся по всей Унии, когда Геле шёл двенадцатый год, но даже дочь коменданта Костомлот, далёкая от каких бы то ни было придворных интриг, слышала, что Вильем не желал довольствоваться скромной ринисской короной, мечтая о куда более роскошной дагтарской. Оттого он и взял в жёны сестру Фридриха Камиллу, невзирая на её слишком юный возраст. Женив сына на Катинке, он укрепил бы свои притязания. Для этого принцесса нужна была ему живой.
Все эти мысли за мгновение пробежали в голове Гелы, и молодая вдова прикусила губу, в упор глядя на Барту. Нет, не станет она посвящать его в подробности, говорить больше того, что придётся поведать в любом случае. В конце концов, с чего она взяла, что найденные в колодце останки принадлежали именно Катинке? Всё, что она имела, это догадки и смутные образы… сны, воспоминания, бред безумной?



– Я не знаю, господин Барта, – Гела подалась вперёд. – Тогда я была совсем крохой. Я помнила только, как отец выбросил в этот колодец некий свёрток, и это отчего-то сильно напугало меня. И увидев этот колодец, я… я почувствовала, что должна узнать, что именно было в свёртке.
– Вы зубы-то мне не заговаривайте, девочка, – рявкнул Барта. – Все равно не умеете. Почувствовали! Не помните! Какого проклятья вы вообще потащились в эту деревню?
Гела вспыхнула.
– Мы… это было ребячество, господин Барта. Мы наслышались о мертвеце, живущем в тех краях, и хотели сами поглядеть, – потупясь, солгала Гела. На ум ей пришёл другой человек со струпьями, тот, кого она видела во сне. Он отобрал у неё куклу и угрожал свернуть шею, если Гела расскажет, кем была загадочная «она». Боялся, что напуганная девочка растреплет всем про убийство? И это явно не был «сыночек» Аннии – прокажённые столько не живут.
– Превосходно. Замечательно, – Барта хлопнул ладонью по краю стола. – Знаете, как это выглядит с моей стороны, а, госпожа Закржевская? Вы поднимаетесь в несусветную рань, идёте в одиночку гулять с псом и находите тело женщины, которую позже назовут Пропавшей Принцессой. В тот же день вы, как утверждаете, из праздного любопытства и опять без сопровождения навещаете переправщика, который через некоторое время после ареста рассказывает, что за компанию с вашим, девочка, батюшкой обворовал и изуродовал труп. Переправщик упоминает некого «живого мертвеца», и, вот неожиданность, этого «мертвеца» обнаруживаете вы. Неизвестный человек, наводивший в городке справки об убитой, интересуется снова вами и вашим отцом. Что бы ни случилось, нигде не обходится без вас. Не много ли совпадений, а, госпожа Закржевская?



– Мне всё ещё нечего сказать вам, господин Барта. Возможно, я и впрямь скучающая особа, которая ищет приключений на свою голову, но я не знаю ничего сверх того, что уже поведала вам.
Гела поднялась с табуретки, скрестила руки на груди. С трудом сглотнула слюну, чувствуя, что ещё чуть-чуть, и Барта вновь доведёт её до слёз.
– Если хотите знать про Принцессу, спросите её отца. Ему-то наверняка есть, что вам рассказать, – выпалила Гела и тут же осеклась. До сих пор она не осмелилась бы советовать Барте.
– Считаете себя самой умной, да? Полагаете, все вокруг дураки, и за девятнадцать лет никому в голову не пришло допросить его? – холодно поинтересовался старый законник, но по выражению его глаз Гела поняла, что он давно над этим раздумывал.
– Надавите на него, как вы умеете, – предложила Гела и мысленно вздрогнула, вспомнив, как Барта орал на неё, вцепившись в ручки её кресла, дыша ей прямо в лицо. Запугивать Барта умеет, этого у него не отнять.



– А люди короля Фридриха, вы считаете, расшаркивались перед ним и поклоны отвешивали? Бес подери, этот злодей хитрее, чем вы думаете, – Барта в задумчивости почесал подбородок и тут же тряхнул седой головой, очевидно, вспомнив, с кем беседует. – Вы свободны, госпожа Закржевская, но помните, я слежу за каждым вашим шагом.
Гела выскользнула во двор крепости и на мгновение зажмурилась, полной грудью вдохнув свежий летний воздух. Солнце уже успело войти в зенит, в золотистых лучах его дремали раскидистые ореховые кусты – в детстве Гела любила собирать их плоды. Она прошла вперёд к въездным воротам, тяжёлая решётка которых весь день оставалась поднятой.
«Недолго ещё Костомлотам быть открытыми на вход», – с сожалением подумала Гела и тут же попятилась. Дверь караульной, располагавшейся прямо у ворот, отворилась, и во двор, щурясь от палящего солнца, вышел Хенрик Беднарж.
Гела шагнула назад, надеясь скрыться за кустом и подождать, пока тевенский архитектор уйдёт. Ей не хотелось попадаться ему на глаза. Вчерашняя обида была ещё слишком свежа, но всё это казалось мелочью по сравнению с подслушанным в библиотеке разговором. Узнав в Беднарже Эдгара, Гела сомневалась, что сможет вести себя с ним естественно, а задать вопрос прямо пока не решалась.
Она нырнула было за куст, и тут сзади, с лестницы, ведущей на крепостную стену, раздался громкий голос, снившийся Геле в кошмарах:
– Ба-а, кого я вижу! Что, соскучилась по мне, малютка?
С лестницы, потирая огромные ручищи, спускался комендант Тереба. На огромном розовом лице его растянулась самодовольная ухмылка. Ансельм, похоже, не испытывал ни тени раскаяния или страха перед наказанием.
Гела вскрикнула и бегом бросилась к воротам, как плетью подхлёстываемая гортанным смехом коменданта. Об архитекторе она больше не думала, но столкнувшись с ним, вздохнула от облегчения. Едва ли они вдвоём – безоружные и не умеющие драться – смогли бы противостоять Теребе, реши он напасть, но иметь на своей стороне союзника было приятно.
– Доброго дня, сударыня, – Хенрик слегка поклонился. – Куда-то торопитесь?
– Я думаю, нам надо убраться отсюда, – забыв о вежливости, выпалила Гела.
– Снова тайны? – холодно осведомился Хенрик, но, проследив за взглядом собеседницы, смягчился. – Не думаю, что он набросится на вас у всех на виду, госпожа Закржевская.
Гела нервно рассмеялась.
– Господину Угеру это не помогло.
– Господину Угеру! Отчего все думают только о нём? Девушке пришлось намного хуже, – Беднарж поморщился, как от зубовной боли. – Но да, разумеется, она всего лишь крестьянка.
– Вовсе не… О таком стараются не говорить, сударь. Это… очень стыдно, – Гела замялась.
– Стыдно говорить, а не делать? – Беднарж поднял брови. – Большинство господ насилует служанок, и никто им слова не скажет. Проблема Теребы лишь в большей жестокости.
– Это неправда! Мой дядя никогда...! – Гела вспыхнула.



Беднарж пожал плечами.
– Возможно. Но вы не станете отрицать, что Угеры не пытались бы решить дело миром, окажись пострадавшая их родственницей.
– Они… они хотели сделать лучше для всех, – с нажимом сказала Гела. Где-то внутри вскипало глухое раздражение. Как смел он возводить напраслину на Угеров, её добрых друзей, на – страшно подумать – дядю Жигимонта?
– Скорее, хотели избежать скандала и судебного разбирательства. Надеялись задобрить крестьян, – Беднарж скривил губы. – Теперь это уже не имеет значения. Что решили делать с Теребой?
– Бурмистр и Угеры подадут жалобу его начальству, – почти прошипела Гела и с мстительным удовольствием добавила: – Скоро его вздёрнут.
– Сомневаюсь, – Беднарж неприятно улыбнулся. – Его зять дружен с секретарём канцлера, и это решает всё. Вот увидите: Тереба никуда отсюда не денется, зато утратит всяческий страх.



Гела крупно вздрогнула. В памяти вновь всплыла полутёмная каморка, утробный смех коменданта, его наглость и беспечность сейчас, когда ничего ещё не было ясно. Неимоверным усилием воли Гела прогнала от себя эти видения.
– Это вы увидите, господин Беднарж: в этом мире ещё осталась справедливость, – вскинув голову, заявила Гела и, не попрощавшись, направилась прочь из крепости.



У Маржи слегка кружилась голова, отекшие ноги налились свинцовой тяжестью, ломило поясницу. И всё же, поддерживаемая под руку камеристкой, она спустилась в маленький внутренний дворик, где, по словам Корфихи, ожидала вдовствующая герцогиня.
– Её высочество желают вас видеть, уж не знаю, чем вы заслужили, – отперев дверь в спальню Маржи, буркнула старуха. Отныне она обращалась к Маржи на «вы», ибо считала супругой своего покровителя. – Господин приказывает вам немедленно выйти к её высочеству и вести себя почтительно, не то пожалеете.
В угрозах не было необходимости, Маржи и без того жаждала увидеть кого-то, кроме гнусного Саросси и его не менее отвратительной кодлы.
Крепко вцепившись в локость камеристки и судорожно закусив губу, чтобы не завыть от злости и отчаяния, Маржи изобразила нечто, отдалённо напоминавшее реверанс. Пот катился у неё со лба – в последнее время это происходило всякий раз, стоило ей только сделать малейшее усилие. Она чувствовала себя грязной, запачканной, загнанной в угол. Отвратное, ненавистное, чужеродное существо росло в её чреве, причиняло боль, страдания, губило красоту, и Маржи ничего не могла с этим поделать. Она ненавидела отродье Саросси и знала, что никогда не полюбит. Всю жизнь будет содрогаться, глядя на этого ребёнка, как наяву ощущать острые ногти ублюдка Саросси, вонзившиеся в её предплечья, его грузное тело, придавившее её к кровати.
Маржи задрожала с головы до пят, чувствуя, как ярость вспыхивает в её душе. Прямо перед ней сидела женщина, бросившая её в лапы Саросси; единственная, кто могла облегчить её участь – но на это Маржи уже было плевать.



– Как вы посмели явиться сюда? Вы… вы отдали меня этому… этому навозному червю! – внутри всё кипело, и Маржи не думала, что говорит. Лицо у неё пошло пятнами, а на носу выступили капельки пота.
Камеристка охнула и со всей силой вцепилась Маржи в руку, две одинаково одетые фрейлины в уродливых громоздких чепцах зашикали и зашептались, но герцогиня и глазом не моргнула. Ничуть не изменившись в лице, она вполоборота кивнула стоявшей поодаль даме, затем вновь повернулась к Маржи и проворковала безмятежным тоном:
– Прошу вас, садитесь, дорогая племянница, – Камилла указала на пустовавшее рядом кресло и, обратившись к камеристке, добавила: – А вы, милочка, оставьте нас.



Маржи села, ибо стоять уже было невмоготу, отяжелевшие ноги подкашивались, а земля, казалось, качалась, как палуба корабля.
– Я никогда не признаю эту пародию на брак, слышите! Я сказала «нет» перед священником, и всё, что произошло дальше, было против закона! И я добьюсь аннуляции, так и знайте! До самого Мернафа дойду, если надо, положу на это всю жизнь! Клянусь в этом памятью своей матери! – судорожным движением Маржи отёрла пот со лба.
С горьким смехом вспоминала она, как хотела выйти замуж, пусть даже за человека небогатого, ниже её по происхождению. За старика, за бастарда знатного вельможи, за всего лишь барона, за чужеземного принца, готового увезти её за тридевять земель. Лишь за одного человека она не пошла бы ни за какие коврижки, его одного чуралась и презирала от всей души.
Фрейлины принцессы Эрины частенько перемывали косточки королевскому советнику. Саросси именовал себя бастардом барона Мельсбаха, но то были только слова. Его мать, девица сомнительного поведения, выскочила за рыцаря-иностранца, и через семь месяцев, как с многозначительными ухмылками шептались придворные, родила сына Матиса. По счастливому стечению обстоятельств юный Саросси попал ко двору принца Руперта, продвинулся наверх и перешёл на другую сторону, едва дело запахло жареным. Сладкоречивый, предупредительный, вечно лебезящий перед вышестоящими, при дворе новых государей Саросси быстро пошёл в гору, и вот, получил в награду графский титул да дочь своего прежнего господина.
«Кабы не эта тварь, я могла бы быть принцессой! Меня выдали бы за принца или короля, а теперь…» – она с ненавистью уставилась на свой раздутый живот, чувствуя, как внутри толкается отродье Саросси. Внук героев и королей, публичной девки и безземельного рыцаря, проклятый бастард, презираемый собственной матерью.
– Но дорогая, – ни один мускул не дрогнул на изуродованном лице Камиллы, – Ведь вы объявите своего ребёнка незаконнорожденным, а себя – наложницей господина графа, если добьётесь своего. К тому же, вы ослушаетесь короля.
– Причём здесь Сте… его величество? Он шагу не ступит без вашего слова! – Маржи нервно хохотнула. Услышь Саросси, как она говорит с великой герцогиней… А, впрочем, что ещё он мог сделать той, кого называл супругой?



– Ах, боюсь, люди порой преувеличивают роль моих смиренных советов, – герцогиня вздохнула. – Его величество сам принимает решения, и замуж вас выдал именно он, руководствуясь государственными соображениями. Я пыталась возразить, вы всё же внучка короля, а граф Зембицкий при всех его достоинствах не может похвастаться блестящей родословной, но, милая моя, стране нужен был этот брак.
Маржи откинулась на плетёную спинку кресла, закрыла глаза. Она с трудом представляла себе Стефана, худого сероглазого мальчишку, с затаённым восторгом внимавшего каждому её движению, толкавшим её в это позорное, унизительное сожительство. Такое скорее было в духе Фридриха, но тот скорее удавился бы, чем позволил Саросси ухватить столь жирный кусок власти. Маржи стиснула руки. Что теперь размышлять! Она не позволила дяде упечь её в монастырь, не позволит и кузену втоптать её в грязь.
– Вы хотя бы знаете, что он делал со мной? – Маржи постаралась, чтобы голос её звучал яростно и надменно, но на это ей не доставало сил. – Сперва опоил какой-то дрянью, чтобы я не могла противиться ему и его сообщникам, затем…
– Тише, тише, милочка! – Камилла предостерегающе выставила ладонь. – Я ничего не желаю слышать. Не дело жене ругать мужа. Чем грубее муж, тем покорнее, мягче и обходительнее должна быть жена. Будьте мудрее, дитя моё, говорите то, что тешит его слух, каждым своим действием стремитесь доставить ему радость. Сами помните своё место, и тогда супругу не придётся водворять вас туда силой.
– Можете не утруждаться, ваше высочество. Какой бы смиренной я ни была, он все равно видит во мне только чрево. В год по сыну королевской крови, пока не околею – он постоянно это твердит, – клокоча от гнева, буркнула Маржи. Эта благочестивая ломака решительно раздражала её.
– По сыну королевской крови? – глаза герцогини опасно сузились, по изуродованному ожогом лицу пробежала мимолётная тень. – Что же, милая, рожать детей – это ваш долг, и здесь граф в своём праве. Сколько у вас фрейлин?
– Пять, и все родственницы этого мерзавца, – Маржи подивилась столь резкой смене темы.
– Я приставлю к вам Симону Изенбург и позже пришлю ещё трёх девушек. Это на случай, если господин граф злоупотребит своей властью над вами, или вы захотите ещё что-то сообщить мне.



Стоявшая поодаль дама в сиреневом платье приблизилась и присела в почтительном реверансе. Долговязая, костлявая и рыжая, со впалыми щеками и острым подбородком, она вряд ли могла претендовать на гордое звание красавицы, но одета была элегантно и со вкусом, и Маржи невольно засмотрелась на её модный полукруглый убор, оставлявший волосы открытыми. При дворе герцогини дамы носили громоздкие старомодные чепцы, скрывавшие причёски от посторонних глаз, на саму Маржи, не спрашивая её мнения, нацепили такой же. На фоне остальных Симона Изенбург выглядело странно и чужеродно, к тому же, она не была родичкой или сообщницей Саросси. Получить в свою свиту человека из внешнего мира уже было достаточной удачей, и за одно это Маржи прониклась к госпоже Изенбург глубокой симпатией.
– Передавайте мне через госпожу Симону всё, что посчитаете нужным, – Камилла поднялась и сделала фрейлинам знак следовать за ней. – Вы моложе господина графа. Как знать, быть может, однажды у вас будет новый муж.

– Разве нельзя его починить? – Гела с сожалением оглядела проеденные молью дыры. Теперь, по прошествии семи лет, ей захотелось вдруг сохранить это платье.
– Ясно, что можно. Чернавка и починит. Но ты, девочка моя, не будешь ходить в залатанных тряпках, словно дочка старьёвщика, – решительно заявила Драгомира и резким движением руки отбросила платье в кучу забракованной одежды, предназначенной для слуг. – Гляди, на этой накидке появились проплешины, отдадим кухарке, а синий плащ оставим.
– А ведь платье совсем простенькое, – заметила Гела, складывая плащ в сундук с зимней одеждой. – Дочь Слезаков на свадьбе была наряднее, а они едва сводят концы с концами.
– Ещё бы! – фыркнула Драгомира, придирчиво разглядывая старую скатерть. – Твой папаша, да помилуют его Боги, пропивал всё комендантское жалованье и те гроши, что с его клочка земли приходили, тоже. Где уж тут сыщешь деньги на добротные ткани и хороших портних? Ты извини меня, дорогая, но когда Карлис заявил, что хочет жениться на дочке старика Дутки, я чуть дар речи не потеряла. Сперва заявила: только через мой труп! Но потом передумала. Ты девочка тихая, покладистая, ничего дурного о тебе сказать нельзя. Лучше ты, чем какая-нибудь наглая мещанка или дочка мелкопоместных, которая сама доит коров, – закончила свою речь Драгомира и, встревожившись, добавила: – Ты уж не обижайся на мою прямоту, милая. Дело давно было, в то время я тебя почти не знала. В конечном счёте, я рада, что это оказалась именно ты, а не другая девчонка.
– Благодарю, – в замешательстве пробормотала Гела и, чуть помявшись, спросила: – Мой отец… говорят, он не всегда был пьяницей? Я ходила в Костомлоты за его старыми вещами и нашла трактат по военной стратегии, подписанный его собственностью. Представляте, – она натянуто рассмеялась, – мой отец и заумная книга! Но, выходит, когда-то он был другим человеком.
– Запил он, когда мать твоя его оставила, – продолжая разбирать вещи, болтала Драгомира. – И тут же покатился по наклонной: начал играть, заложил все ценные вещи да так и не выкупил, перестал следить за собой и исполнять свои обязанности. А до того, помнится, ходил весь из себя разодетый, напыщенный, как индюк. Девицы наши на него заглядывались, завидовали твоей маменьке, – тётка глупо хихикнула, – только завидовать, видно, было нечему. Она-то, напротив, была вся бледная, сникшая, словно тень самой себя. Ничто её не радовало – ни красавец-муж, ни маленькая дочка. А потом взяла и вовсе укатила от мужа – слыханное ли дело!



– Погодите, тётушка, – Гела сжала руками виски. – Вы говорите, матушка ушла от отца до того, как он запил? Взяла и бросила неплохого, на первый взгляд мужа, оставив ему ребёнка? Вы ничего не путаете?
Драгомира слегка насупилась.
– Я, дорогуша, ещё не настолько стара, чтобы впасть в маразм и перепутать всё на свете. Такого красавчика, как твой батюшка, мечтала тогда заполучить каждая девица, это уж потом он опустился, – немного обиженно заверила Драгомира и, взглянув на невестку с лёгким прищуром, поинтересовалась: – Зачем ты, собственно, об этом спрашиваешь, милочка? Если это очередные твои глупости, то знай: я их не одобряю и…
– Вовсе нет, – оборвала тётку Гела. – Я хочу разыскать свою мать. Она имеет право узнать, что овдовела, к тому же, из наследства отца ей полагается ежегодная рента, пусть и совсем крохотная.
Тётка одобрительно кивнула, лицо у неё смягчилось, уголки губ поползли вверх. Земельные, денежные и наследственные вопросы всегда были коньком Драгомиры, и та нередко упрекала Гелу за полное безразличие к делам поместья.
– Рада, что ты наконец взялась за ум, девочка, – тётка благодушно улыбнулась, – но помочь, боюсь, не смогу. Уж больно нелюдимой была Лиела и много о себе не болтала. Помню, она как-то обмолвилась, что родом из Щитницких земель, у её брата там небольшое имение. Но больше ничего не подскажу. Да и заслужила ли она эту ренту? Я не знаю, что творилось между твоими родителями, но женщина, оставившая мужа, каким бы он ни был, это неслыханно.
– Значит, на то у неё была веская причина, – глядя тётке в глаза, произнесла Гела. Она почувствовала прилив злости. Дочь осуждала мать за то, что та оставила ребёнка, но не мужа. Ни одна женщина не заслуживала брака с Дамиром Дуткой, даже если раньше он считался завидным женихом.
«Это отец-то!» – Гела едва не расхохоталась от новых сведений, с которыми никак не могла свыкнуться.



Тётка поджала губы, приготовившись было спорить, но тут в комнату поднялся дворовый мужик и объявил о приходе Хенрика Беднаржа.
Нарочито медля, Гела поднялась и оправила платье. Она не хотела видеть тевенского архитектора, не после его грубости и подслушанного в библиотеке разговора, но на какое-то мгновение, ничтожно малую долю секунды, она вдруг усомнилась в своём нежелании. Что-то внутри дрогнуло, проскочило едва уловимым мимолётным наваждением.
– Скажи ему: пусть ни на что не рассчитывает, – бросила ей вслед Драгомира. – Что за напасть, то нищий голодранец, то вообще мужик!
Хенрик Беднарж ждал в сенях. Прислонившись к деревянной колонне и чертя ногой круги на полу, он состредоточенно вглядывался в противоположную стену, словно ища на ней что-то недоступное человеческому глазу. На худощаво-скуластом лице его застыло недоброе выражение, губы были стиснуты до тонкой ниточки, подбородок напряжён. Гела сникла, предчувствуя неприятный разговор, но, завидев её, архитектор оживился и зеленоватые глаза его смягчились.



– Доброго вам дня, господин Беднарж, – Гела натянуто улыбнулась. – Если вы ищете дядю, то он с утра уехал в город.
– Отнюдь, я ищу вас, сударыня, – сказал он, и Гела дёрнулась, вновь услышав голос из библиотеки. Она готова была поклясться, что её реакция не ускользнула от внимательного взгляда Беднаржа, но виду он не подал.
«Это и к лучшему», – подумала Гела, молча стоя перед Хенриком. Она не знала, что сказать, и надо ли вообще открывать рот. Пожалуй, будет вернее, если Беднарж сам сообщит, что ему от неё нужно. Сердце у Гелы учащённо забилось, но не от воспоминания о давно подслушанном разговоре. Что-то иное тревожило её, и она никак не могла выразить это словами.
– В прошлый раз, в оба прошлых раза, – поняв, что Гела не собирается говорить первой, начал Беднарж, – мы расстались не на дружеской ноте. Вероятно, я был к вам несправедлив. За это я должен просить у вас прощения. Вряд ли вы могли знать, что окажется в том колодце, – архитектор на мгновение прикрыл глаза. Слова давались ему нелегко, но не от смущения или угрызений совести. Беднаржу, казалось, было вновинку признавать свои ошибки.
– Вы в самом деле мне ничего не должны, и меньше всего извинений, – поспешила заверить его Гела. – Я не имела права втягивать вас в эту историю.



Она чувствовала себя неловко, словно увидела что-то непредназначавшееся для её глаз.
– Об этом надо было… – Беднарж не договорил, лишь недовольно дёрнул уголком рта и тут же махнул рукой.
С минуту длилось тягостное, неловкое молчание. Затем Беднарж достал из сумки увесистую книгу в плотной кожаной обложке и протянул Геле.
– Что это? – Гела переводила изумлённый взгляд с Беднаржа на книгу и обратно.
– Возьмите, это для вас, – на его губах, обычно строго поджатых, мелькнула неуверенная улыбка.
Слова не шли Геле на ум, она стояла, как истукан, растерянная, оторопевшая, ввинчиваясь изумлённым взглядом в собственные пальцы, неуклюже сжимавшие книгу.
– Откройте же, – проговорил Беднарж, и Гела бездумно послушалась.
Книга была новой, страницы её ослепляли белизной, как свежевыстиранные простыни. Большие чёрные буквы, слишком яркие и похожие, как близнецы, составляли идеально ровные строчки. Гела ахнула.
– Это… это же печатная книга?
– Да, – кивнул Беднарж. – Последние две седмицы я был в Тевене и встретил одного старого друга. Он недавно вернулся из Глеанты и открыл типографию, вот я и попросил его напечатать это… для вас.
– Но ведь… – начала была Гела и запнулась. Она была наслышана о типографиях в Дагтаре и Глеанте, хоть и не сталкивалась до сих пор с печатными текстами. Знала она, что многие священники до сих пор называли набивку текстов хитрым промыслом Низвергнутого и предзнаменованием всеобщего грехопадения. Раньше, мол, книги переписывались вручную, значит, так заведено Богами, а учёные мужи, измыслившие этот новый и быстрый способ создания фолиантов, не иначе как колдуны. Церковники исходились в обвинительных воплях и, указывая на книгопечатный станок, вопрошали, кто мог сотворить столь непонятный механизм, как не Извечный враг Божеств? До этого Геле было мало дела. Она и помыслить не могла, что до Костомлот когда-либо дойдёт эта чужеземная диковинка, и вот теперь держала печатную книгу в своих руках.
От волнения у Гелы перехватило дыхание. Она чувствовала себя так, будто прикоснулась к короне Хранителя.
– Ну же, прочитайте, что там написано, – мягко произнёс Беднарж. Геле вдруг подумалось, что его, должно быть, забавляет её растерянность. Она быстро взяла себя в руки и послушно прочла:
– «О великих и добродетельных жёнах», авторства Эле… Элеоноры Тессетской. Это… это написала женщина? – Гела обмерла с широко раскрытыми глазами, напрочь забыв о недавнем намерении держать себя в руках.
– Как видите, – подтвердил Хенрик.
– Зачем вы дарите её мне? – Гела нахмурилась. Она чувствовала себя неловко, невольно ища в подарке скрытый подвох. Что хочет от неё этот человек, ещё три седмицы назад доходчиво разъяснивший, что он думает о её «авантюрах» и о ней лично?
– В знак примирения, – он улыбнулся почти доброжелательно. – Я повёл себя с вами неучтиво, признаю. Примите это как залог моего раскаяния и моего понимания.
– Что до вашего раскаяния, сударь, то оно излишне. Повторюсь, раскаиваться должна я за то, что втянула вас, куда не следовало, – Гела вздохнула. – Что же до понимания… Я благодарю вас за то, что заступились за меня перед Бартой, но я решительно не могу представить, как вы можете понимать меня. Едва ли вас всю жизнь убеждали, что ваше место за прялкой.
Она скривилась, вспомнив ругань и причитания Аннии, недовольной вечно испорченным шитьём своей воспитанницы. Одно время дочь коменданта и рада была научиться рукодельничать да хлопотать по хозяйству, лишь бы заслужить наконец похвалу нянюшки, но как она ни старалась, пряжа её вечно выходила грубой, рубахи кривыми, а приготовленными блюдами брезговал даже дворовый пёс. И Гела смирилась. Анния бранилась на чём свет стоит, устыжая воспитанницу и предрекая той жалкую судьбу старой девы. Порой старуха доводила Гелу до слёз, но итог был одинаковым – проплакавшись, юная госпожа Дутка бежала в библиотеку к своим любимым книгам или шла в одиночку гулять к реке, садясь за прялку, только когда нянюшка силком водворяла её «на место».
– За прялкой, конечно, нет, – Беднарж усмехнулся и тут же нахмурил лоб, сгорбившись и отведя взор. – Я… видите ли, сударыня, я родился в семье низкого звания и по рождению должен был заниматься ремеслом, которое меня не устраивало и устроить не могло. Мне пришлось на многое пойти в юности, чтобы стать тем, кто я сейчас.



«И поэтому вы называете себя чужим именем, Эдгар?» – едва не сорвалось с языка у Гелы. Порой она боялась даже вспоминать о подслушанной в библиотеке беседе, в другое время её одолевало жгучее желание спросить Беднаржа или Рена прямо. Но этого, разумеется, не стоило делать. Уж точно не сейчас, когда ей нечего было предъявить этим двоим.
– Вы совершили что-то дурное? – лишь тихо справилась она.
Беднарж покачал головой.
– Я понёс определённые жертвы, но не делал ничего, за что Боги могли бы с меня спросить, – сказал он. – Впрочем, хватит об этом. Я доволен своим нынешним положением и полагаю, вы тоже.
– Я? Да, разумеется, господин Жигимонт и госпожа Драгомира очень добры ко мне и моему сыну, и мне не приходится ничего делать по дому, но… Вы знаете, господин Беднарж, порой я думаю, что родись я мужчиной, я могла бы, ну, не знаю, получить серьёзное образование, поездить по миру, написать свою книгу, – выпалила Гела и с силой сжала подарок. – Простите, я слишком разоткровенничалась.
Хенрик пропустил её извинения мимо ушей.
– Отчего же не можете сейчас? Вы не стеснены в средствах.
Гела вздохнула. Личных денег у неё было не так уж много. Скудная вдовья доля, положенная ей по завещанию Карлиса, и ещё меньший доход от жалкого клочка земли, принадлежавшего отцу. Было ещё содержание от госпожи Драгомиры, втрое большее, чем оба эти источника вместе взятые, но согласится ли свекровь так просто отпустить её незнамо куда? Драгомира никогда не выезжала дальше Тевена и всю свою жизнь посвятила управлению Старой Каменицей. Того же, очевидно, она ожидала от невестки, и не сказать, чтобы Гела была против. Лишь иногда ей думалось… Это было пустое, несбыточные мечты и бесплодные фантазии.
– Я не могу бросить своего сына, и госпожа Драгомира мне не позволит, – помотала головой Гела, – поэтому я живу, как жила, и со скуки играю в дознавателя. Так, кажется, выразился господин Барта. Он сказал, что женщины слабы умом, и всё, что я делаю – лишь путаюсь под его ногами.
Беднарж усмехнулся в кулак.
– Меньше слушайте этого старого хрыча, сударыня. И почитайте мою книгу. Там излагаются жизнеописания великих королев прошлого, учёных, святых, целительниц, – Беднарж недовольно повёл плечами. – Ум, талант и сила воли не зависят ни от происхождения, ни от ремесла вашего отца… и ни от пола. Если я что-то понял за свою жизнь, то именно это.
– С…спасибо.



Их взгляды пересеклись, и в травянистых глазах Хенрика Гела уловила непривычную для него искорку теплоты и что-то ещё, что она не в силах была растолковать. Ей вдруг подумалось, что он, должно быть, понимает её лучше, чем кто бы то ни было. Лучше Жигимонта, Мелины и даже покойного Карлиса. На долю секунды она забыла о загадочной беседе в библиотеке, думала лишь о том, что Беднарж не считает её странной, растяпой, не от мира сего. И мысль эта согревала, как тёплое вечернее солнце, утоляла жажду, как вода в знойный день. Гела шагнула навстречу Хенрику… и тут дверь резко отворилась, и на пороге появился взмыленный Жигимонт.
– Бес побери, дочка, догадайся, что произошло в крепости! – простоватое лицо дяди раскраснелось, на лбу выступили бисеринки пота. Он открыл было рот, чтобы поведать о случившемся, но, приметив гостя, запнулся. – Здравствуй, Хенрик. Присаживайся. Подать пива?
Гела чуть под землю не рухнула от стыда. Ей следовало позаботиться о господине Беднарже сразу же, как она спустилась к нему, но она… она просто запамятовала об этом.
«Растяпа Гела!» – вновь обругала она себя.
– Благодарю, господин Юрхович, но я уже ухожу. До свидания, сударыня, – Хенрик вновь принял свой надменный вид и двинулся было к двери, но Жигимонт перегородил ему путь.
– Погоди, приятель, ты ведь не слыхал ещё новостей! – Жигимонт грузно вдохнул и продолжил: – Тереба приложил одного из своих офицеров башкой о каменую стену. Бедняга дух испустил. А всего-то он обыграл скота в карты! Да если бы я каждого, кому проигрываю… А, бес с ним! Говорил же я дураку бурмистру, а тот упёрся в свои законы, как баран!



Гела побледнела и бросила острый взгляд на Беднаржа. Челобитную в Тевен отправили почти месяц назад, но ответа по ней так и не пришло. И ежели Тереба вновь позволил себе беззаконие, это могло означать только одно: комендант знал, что его не накажут, и упивался этим.





Девчонка! Мёртвый мальчик и маленькая, слабая девчонка.
Маржи могла бы возликовать, кабы не промучилась в родах двое суток, вопя, рыдая, хуля Богов, проклиная Саросси, ребёнка, короля Стефана и его мать. И всё же, не услышав крик старшего из близнецов, она слабо позлорадствовала «супругу», как и теперь, когда Симона сообщила ей пол второго ребёнка.
– Господин граф предоставил её высочеству право дать имя девочке, – стараясь не смотреть госпоже в глаза, поведала Симона Изенбург. Последовало минутное молчание. Маржи лежала, не находя в себе сил, чтобы шелохнуться. Почему фрейлина считает, что её должно волновать это известие? Какое ей, Маржи, дело до бастардки Саросси?



– Моя госпожа не желает узнать, как назвали ребёнка? – тихо поинтересовалась Симона.
– И как же? ¬– вопрос вырвался сам собой, и в тот же момент мучительная догадка озарила Маржи. Раньше, ещё до монастыря и унизительного сожительства, она мечтала назвать старшую дочь Эльверой, в честь матери. Дать это имя выродку Саросси было бы настоящим святотатством. Но вдруг, испугалась Маржи, герцогиня захочет подольститься к ней таким образом, и при этой мысли холодок пробежал по её жилам.
– Женевьева, – поведала Симона. У Маржи отлегло от сердца.
– Какая нелепость! Подстать для дочери безродного выскочки! – скривила губы кузина короля.
– Это решение её высочества, – повторилась Симона. – Имя, кажется, латонийское. У госпожи герцогини весьма необычная фантазия.
Маржи пробормотала что-то невнятное, чувствуя, как внутри всё съёживается от отвращения. Гнев приливной волной забурлил у неё в душе. Она впилась в Симону пустым, невидящим взглядом.
– Моя госпожа! Вам дурно? – по-своему истолковав исказившееся лицо Маржи, Симона бросилась к постели.



– Ещё бы мне не было, – почти прорычала кузина короля. – Моя мать была латонийской принцессой, а они назвали выродка Саросси латонийским именем. Это унижение, плевок на её могилу.
– Но, моя госпожа, ведь это не только его ребёнок. Это и ваша дочь тоже и внучка вашей матушки, – растерянно произнесла Симона.
Губы у Маржи задёргались от ярости, она рывком приподнялась на локтях, и тут же упала без сил на подушки, обливаясь потом и дыша, как загнанная лошадь. Симона обеспокоенно затрезвонила в колокольчик, и в спальню вбежала дежурная фрейлина со стопкой полотенец. Намочив одно из них в тазе с ледяной водой, она принялась было отирать пот со лба госпожи, но та яростно замотала головой.
– Убирайтесь обе, пошли вон! – обхватив голову руками, взвизгнула Маржи. – Дуры, что вы понимаете! Вы ничуть не лучше этого скота, вы хуже, в стократ хуже! Как вы смеете, как у вас язык повернулся… Вон, кому сказала!
Маржи отчаянно вертела головой, злые слёзы наворачивались ей на глаза – первые слёзы, которые она пролила за последние месяцы. Она готова была выть от боли, ненависти и унижения. Дыхание с трудом вырывалось у неё из груди, перед затуманенным слезами взором расплывались лица двух пятившихся женщин. Чужих женщин, служанок герцогини, шпионок, следивших за каждом шагом новой госпожи…
– Симона, останьтесь! – прохрипела Маржи.



Уже готовая скрыться за дверью, фрейлина дёрнулась и на цыпочках приблизилась к постели госпожи.
– Я прошу у вашей милости прощения. – Маржи готова была поклясться, что женщина смотрела на неё опаской, и это радовало. – Те опрометчивые слова вырвались у меня от того, что я думала не о вас, но о себе. Больше это не...
– Что сталось с господином Шкретом? – резко оборвала её Маржи.
Она ожидала, что имя Шкрета будет незнакомо Симоне, но та, казалось, нисколь не удивилась, будто Маржи спросила о погоде за окном.
– Ничего не сталось, госпожа, – склонила голову фрейлина. – Его выпустили со смертью короля Фридриха, да упокоится его душа с миром.



– Я хочу видеть его в своём штате. Или его дочь среди своих дам. Передай это своей госпоже.
– Но…
– А теперь оставь меня одну. Слышишь? Выметайся! – собрав все силы в кулак, Маржи схватила с тумбы полотенце и швырнула его вслед поспешившей удалиться Симоне.