Острая боль парализовала тело, лишая меня возможности двигаться. Уже падая, усмехнулся своим мыслям. Больше меня пугала не смерть, а то, в какую кашу превратится моё лицо при встрече с асфальтом.

"Никому не нужный трус и слабак, - пронеслось в голове, когда я закрыл глаза, - хуже даже своих жертв..."

-Собаке собачья смерть, - хихикнул кто-то совсем рядом. Увы, повернуться и посмотреть, кто это был, мне не удалось: я всё-таки встретился лицом к лицу с тобой асфальтом.

***

Сигналы машин, цокот чьих-то каблуков, смех, разговоры, монотонный стук дождя по крышам... Всё это казалось таким знакомым, таким... живым?

Я открыл глаза.

Осторожно присел на четвереньки, опасаясь повредить сломанные конечности. Но к моему удивлению, никаких признаков перелома или ушибов, которые явно должны были появиться вследствие сильного удара об землю, не было. Дрожащей рукой коснулся своего лица. Ничего. Но ведь я отчетливо слышал, как хрустнула моя переносица! И этот вкус крови, заполнившей мой рот...

Резко, удивляясь самому себе, не контролируя собственное тело, поднялся.

Кровь... Стучало в висках. Кровь… Мир вокруг подёрнулся тёмно-красными пульсирующими жилками, формирующихся в большую указательную стрелку. Какой-то животный инстинкт вёл меня по ней, пока не упёрся в молодую женщину.

- Мистер, с Вами всё в порядке? – встревоженно спросила девушка, увидев мой дикий взгляд. Она подошла ближе и посмотрела на меня снизу вверх. – У Вас кровь на одежде, быть может, Вам нужна помощь?

Я шумно задышал. Помощь? Какая, к чертям, помощь? Беги, дура! Ведь я слышу, как бьётся тоненькая светло-голубая жилка на твоей шее. Ужасно притягательная, она манила меня, заставляя терять рассудок.

- Мистер, у Вас что-то с глазами, они покрас…-голос девушки сорвался.

- Знаю, - негромко сообщил я, хватая глупышку за цыплячью шею, которую так легко перекусить. Вонзиться зубами в ароматную кровь, почувствовать её вкус у себя во рту и наконец-таки утолить свою жажду, которая, при близости жертвы, всё больше давала о себе знать, что может быть лучше?

На мгновение, всего на мгновение, я испугался самого себя. Что со мной происходит? Кем, а вернее, чем я стал?

«Кровь, - пронеслось в голове, я почувствовал, как удлиняются мои клыки. – Кровь... И забудь про остальное»

Огромное удовольствие видеть и слышать, как бьётся и хрипит моя жертва, не понимая, что для неё это-конец. Последний предсмертный всхлип и я вонзаю клыки в шею. Именно в этот момент, когда девушка находилась между жизнью и смерть, кровь была особенно вкусна. Я пил и пил, чувствуя, как тепло и жизнь выскальзывают из тела девушки.

Бросил опустошенный труп и сыто потянулся, рассматривая пасмурное небо. Монстр, чудовище - кто я, теперь совсем неважно.

Громко засмеялся, тщетно пытаясь вытереть кровь с подбородка, ведь ещё совсем недавно я считал себя ненужным бродягой! А теперь? Ведь сейчас мне подвластно всё, абсолютно всё, причём совершенно безнаказанно!

Грянул гром. Сильные капли дождя разбивались об меня, как об стену. Я шел, не разбирая дороги, меня вела красная пульсирующая стрелка. Ухмыльнулся, увидев свою вторую жертву. Перекусим?

Алое…Такое пульсирующе-горячее…Оно не просто подчиняло себе, ломая и подстраивая под свой ритм – оно вгрызалось в мозг, словно хорошая порция адреналина, выворачивало наизнанку, принося удовольствие, граничащее с болью. И он одновременно ненавидел и любил такие моменты. Как и одновременно ненавидел и любил то, чем он стал. Оно захлестывало его, давая чувство эйфории, но тут же словно швыряло вниз, в огромную пропасть. А он все падал и падал….и полет казался вечным. Ему даже надоедало пугаться – страх так долго не длится. Только то самое оно, которому он так и не нашел ни одного названия, продолжало терзать его тело…душу…разум. Неизвестно, можно ли было избавиться ли этого? Но, что еще важнее, хотел ли он избавляться? Вот в чем вопрос…

Эрвин резко сел в кровати, ощущая, как липкий холодный пот неприятно струится по спине. Опять этот сон. Он даже не мог сказать, что это было кошмаром. Ничего криминального – только какие-то обрывки мыслей, чувств, ощущений. Но было во всем этом нечто такое…ужасающее, что ли. Мужчина затруднялся с выбором описания к своим сновидениям. Все было так же смутно и сумбурно, как и в самих снах.
Он ведь даже не помнил, когда все это началось. Бывало, что ночи, заполненные вязкими кошмарами, настолько перетягивали его в свою вселенную, что он не запоминал, чем заполнял свое дневное существование. В такие моменты реальность смешивалось, и Эрвину казалось, что сон – это явь. И наоборот.
Были попытки сходить сначала к психологу. Потом к психиатру. Результатов, что не удивительно, это никаких не дало. Он даже решился на обследование в клинике. Но все врачи только разводили руками, и ставили вполне себе положительный диагноз: «Пациент скорее здоров, чем нет». Отчаявшись, Эрвин даже умудрился оказаться в гостях у какого-то экстрасенса, но вовремя успел оценить искусность навешивания лапши на собственные уши.
На какое-то время сны прекратились сами собой, когда он погрузился в работу с головой, приняв за основу принцип трудотерапии. Мужчина изматывался, приходил домой только ради того, чтобы поспать, и на первых порах это даже помогало. Пока не наступила сегодняшняя ночь. Только на этот раз сон длился дольше, а все чувства были не просто острее – они разрезали его душу словно горячий нож масло.
Эрвин поднялся с кровати, чувствуя, как в разгоряченном теле мечутся остатки чужих ощущений. Или все таки не чужих? Если бы не вердикт психиатра в свое время о полном отсутствии у него тяги к убийствам, мужчина давным-давно бы причислил себя к латентным серийным маньякам. Прохладный пол в ванной приятно остудил пылающую кожу стоп, а вода немного охладила такое же по температуре лицо. Эрвин оперся руками о края раковины и внимательно всмотрелся в собственное отражение в зеркале. На него смотрели из зазеркалья чуть диковатые, уставшие с красными прожилками глаза. Молодое лицо делали старше морщинки, прорезавшие лоб, от того, что мужчина часто хмурился. Вполне себе такая заурядная внешность. Таких тысячи ходят по улицам. Но что-то неуловимое еще Эрвин видел в зеркале напротив. То ли в этом был виноват недосып, то ли фантазия, разбушевавшаяся не в меру после очередной порции кошмаров, о которых он уже стал забывать.
Где-то за окном что-то бумкнуло. Залились лаем уличные псы, не то напуганные, не то озлобленные. Эрвин вышел на балкон, чуть перегнувшись через перила, пытаясь разглядеть, что же так привлекло собачье внимание. Под тусклым светом уличного фонаря, давно уже наполовину перегоревшего, что-то слабо шевелилось. Эрвин уже собрался было возвращаться в кровать и пытаться хотя бы остаток ночи провести без кошмаров, как вдруг от этого что-то быстрым движением отделилась тень, похожа на человеческую. Мужчина застыл, чувствуя, как внутри все холодеет от предчувствия недоброго. Тень же, поняв, что на нее смотрят, повернула голову и в упор уставилась на Эрвина. Тот был даже вздрогнуть не в состоянии, один лишь разум вопил внутри него и метался как раненый зверь, оповещая хозяина о знакомой опасности. Весь мир вокруг застыл. Даже собачий лай неожиданно смолк, оборвавшись на высокой ноте. Эрвин скорее осознал, чем успел уловить взглядом резкое рваное движение тени. Миг – и вот уже его лица касается что-то настолько ледяное, что при первом прикосновении обожгло сильнее огня. Щеки вспыхнули, губы онемели, а рот наполнился солоноватым неприятным привкусом. Эрвин запоздало дернулся, надеясь сбросить с себя тень, но его попытки были настолько тщетны, что походили больше на удары кулаком слабого больного человека в каменную поверхность скалы. Мужчина порывисто вдохнул, хватая ртом воздух, и ощутил, как ледяная тень, расползается по его лицу будто маска, облепляя и ослепляя. Голова изнутри взорвалась болью, там, где обычно мерно стучит сердце, сейчас что-то стучало и хрустело, как старый механизм. «А может я опять сплю?» - подумалось Эрвину, и тело тут же сдалось на милость этой мысли, включая последнюю попытку защиты от происходящего. Мужчина плавно опустился на пол, неестественным жестом кладя голову на бок, будто механическая кукла. Мир снова ожил. Собаки снова залились лаем, изо всех сил брехая на окровавленное тело, лежавшее под тусклым светом фонаря.

Алое…Такое пульсирующе-горячее…Остаточное удовольствие судорожной волной прокатилось по его телу. Он ведь прекрасно знал, что рано или поздно падение захватит его целиком, заполнит все его существование. Заменит все прочие чувства и мысли. И тогда уже не останется места спонтанно возникающему страху. Да и вообще ничему не останется места кроме желания новой порции адреналина. Он улыбнулся, чувствуя солоноватый привкус крови на губах. Теперь уже ничто его не остановит. Щенок превратился в хищника. Отныне нет у него шелухи, что окружает прочих, словно ограничивающий кокон. Он свободен. И очень голоден…

17 августа, 1855 год, Брест.

Мужчина, лет двадцати пяти быстрым шагом преодолевал сквер улицы, обеспокоенно поглядывая назад прислушиваясь к звукам, ощущениям, боясь, что его могут преследовать. Никто не должен знать, что он здесь. Он приподнял воротник польто, прячась от назойливого моросящего дождика, ежась, убирая руки в карманы. Не подобало так ходить джентльмену, но на улице шёл второй час ночи, и вряд ли он кого-нибудь встретит из высшего общества.

Дождик прекращался, оставляя после себя лужицы на каменной брусчатки, в которых отражались блеклые тени от масляных фонарей. Вокруг все окутывало запахом свежести, предавая затхлому городу необычайное великолепие. Человека из раздумий отвлекли отдаленные шаг. Обернувшись, он заметил, как из-за домов выходит дружная компания завсегдатаев местной таверны. Скрывшись в тени домов, он решил переждать - ему не нужны лишние свидетели.

Сегодня его ожидает нечто странное по его представлениям. Его старый друг, очень старый друг, прислал ему письмо с просьбой приехать из Англии в Брест, помочь. Было довольно странно получить от него письмо, обычно он всегда являлся сам. Вспоминая об этом, мужчина дотронулся замерзшей рукой до шеи, улыбнувшись. Он будет рад его увидеть вновь, своего господина. Дождавшись, когда шумная компания пройдет, он отправился по адресу, который ему сказал мальчуган, встретивший его по прибытию в город. Хоть мальчуган был и под гипнозом, мужчина ему заплатил.

Прибыв на место, он поднялся по ступенькам дома. У двери он посмотрел по сторонам - все тихо, но почему-то ком беспокойства засел внутри. Дверь была открытой. Зайдя в дом, его сразу же обволокло приятное чувства тепла, видимо, в доме был зажжен камин. Заглянув в большой зал, он не заметил присутствия людей. Но наверху было светло. Не раздевавшись, он поднялся на второй этаж. Увидев приоткрытую дверь, он зашел туда.

– Здравствуй, мой добрый друг. – Говорящий мужчина, обернулся в знак приветствия. Одетый в серый шерстяной костюм тройку, выглядел так молодо, никак не дашь ему двести тридцать шесть лет. Он стоял возле колыбельки и слегка ее покачивал. – Ничего не спрашивай, просто подойди.

Парня обволок спокойный, даже сказать гипнотический голос друга, который отстранил все беспокойства. Подойдя к колыбели, он увидел младенца. Ему было от силы месяца три, его кожа была бледна, большие глаза переливались странными оттенками всех цветов. Младенца привлек новый человек. Посмотрев на него, он заулыбался, потянув к нему свои пухленькие ручки.

- Я не понимаю, Мерритт, что это за ребенок… Как… – Мужчина с трудом отвлекся от ребенка, переведя взгляд на своего давнего друга вампира.

Мерретт дотронулся длинными белыми пальцами до щечек младенца, который сразу же перевел внимание на него, улыбаясь и весело дрыгая ножками.

Гектор не отводил взгляда от ребенка, он чувствовал, как он на него странно действует. Но эти чувства ему нравились.

– Это мой сын, друг мой Гектор. Я влюбился в его мать, в свою жертву, – вампир поцеловал младенца в лобик, беря на руки, ласково прижимая к себе и с тоской в глазах смотря на него. – Но ее убили. Убили! Эти мерзкие твари из ордена защиты сверхъестественных существ! – Лицо Мерритта волной переменилось от заботливого отца в гримасу ненависти к убийцам. – Они говорят, что защищают людей и всех нас. А на деле, лишь убивают нас, если мы их ослушались! Я не позволю им этого делать! – Его руки сжали младенца, от чего ребенок тихо заскулил, готовясь заплакать, но Гектор под чужой волей, забрал у него драгоценный груз. Переложил, его в колыбельку и медленно начал ее покачивать.

– Спасибо… – Вампир подошел к окну, отвернувшись от своего дитя и друга. Вспоминая об ужасных мгновениях смертей постигших его последние месяцы. Он скитался с ребенком, заметал следы, почти не ел. Лишь для того чтобы спасти свое чадо. Но так продолжаться больше не может. И последней надеждой остается попросить помощи у человека, которого он считал слабым, но одновременно и сильным. Когда-то давно он спас его от гибели. И сейчас он обязан спасти и его ребенка. Как бы это эгоистично не звучало. Он прервал молчание, говоря тихо, чтобы не разбудить ребёнка)

– Я знаю, что случилось с твоей прекрасной женой Шарлоттой. Я сожалею, о вашей потере. Прошу… – Он обернулся, посмотрев на Гектора, который отвлекся от ребенка, чтобы посмотреть в сторону вампира. Он старался не показать другу, как его кольнули воспоминания о потерянном ребенке. Вампир продолжил говорить. – Прошу, позаботьтесь о моем сыне, пусть он станет для вас потерянным ребенком. Вырастите его как человека. Он почти не отличается от вас… – Его оборвал тихий вздох Гектора.

– Орден найдет его, друг мой. Ты же знаешь, я сам состою в ордене из-за тебя. – Гектор отошел от колыбельки и положил руку на плечо вампира, заглядывая в его бледное осунувшееся лицо. Думая, как все-таки тот красив, даже в таком виде.

– В этом и дело, они не будут искать его у себя под носом. Я умру ради него, но только, чтобы он жил. Он необычен… Он вампир, как и я, но он не боится солнечного света, может пить молоко. Понимаешь? У него может быть жизнь. Жизнь! – Он стряхнул руку человека с плеча - слишком он голоден, а еда так соблазнительна.

– Я вижу, ты голоден. Тебе нужно… – Гектор начал оголять запястье.

– Нет, стой, – он выставил руку вперед, не позволяя к себе подойти. Молящим взглядом тусклых, усталых глаз он взглянул в лицо человека, – прошу, молю, помоги мне!..

Гектор хотел что-то сказать, но вампир резко схватил его, закрывая ему рот рукой.

– Они рядом. – Шептал он как скороговорку, отпустив человека, в сверхъестественной скорости начал собирать ребенка к путешествию. Без согласия он вручил кулечек с живым существом другу.

– Прошу, ты должен мне помочь. Не давай ему кровь человека. Я не знаю, что может случиться… Беги! Беги же… Я отвлеку их, друг мой. Черный ход - он на кухне. Не оглядывайся. – Отец последний раз взглянул на ребенка, который сонно смотрел на него и улыбался. Он не желал их отпускать, хотел побыть с ними еще. – Малыш, твоя мама была самой замечательной, красивой и доброй. Она была человеком, а стала вампиром беременной тобой. Так что, – послышался грохот разбившегося стекла на первом этаже, – Оуин, назовите его так…

Вампир похлопал друга по плечу, заглянув в его глаза. Он убедился, понял, о его чаде позаботятся. Он оскалился, показывая свои длинные клыки, и выскользнул навстречу непрошенным гостям. Гектор слышал крики и выстрелы на улице. Прижав ребенка к себе покрепче, выбежал из дома через черный ход.

14 марта. 1914 г. Брест.

Оуин, приехал в Брест в надежде найти ответы на свои вопросы, в поисках отца, настоящего отца. Но, увы, из-за войны, город разрушен. Ответов нет, так еще и попал под бомбу.

Везде слышался шум разрывающихся бомб. Звуки самолетов, крики призыва к «атаке» или «отступления». Чувствуя, как земля под ногами дрожит, он стоял на куче разрушенного дома. Смотря, как на небе пробиваются лучики света утренней зари через дым войны. Да, они приносят ему небольшой дискомфорт, но по его венам струится чужая кровь выпитых солдат. «Не пей, человеческую кровь. Я не знаю, что может случиться» - последнее наставления отца Гектора перед смертью. Он скончался на восемьдесят втором году своей жизни, оставив все богатства своему единственному сыну – вампиру. Который со дня своего совершеннолетия перестал расти и стареть.

– Что ж, кровь дала мне вторую жизнь, – он провел, рукой по окровавленной груди, где недавно был осколок от бомбы, – я найду тебя отец, даже если мне придется быть с врагами.

Он чувствовал, как сзади подошел человек, обладающей великой мощью, которая зазывала к себе. Обернувшись к нему, он увидел мужчину в годах, который был одет с иголочки, будто вышел прогуляться по парку. Оуни поднял руки вверх, готовясь, что его арестуют.

- Не надо фарса Оуин, я хочу помочь тебе, – улыбаясь, он начал подходить, отбрасывая ногой ошметки от бывших вещей обихода на своем пути, – я из ордена, но я против него. Приглашаю тебя в свою семью, чтобы вершить свою судьбу самому.

Подойдя ближе, мужчина протянул дружественно руку. Оуни, знал, это лишь начало пути. Окровавленной рукой он пожал мужчине руку.

– Да будет так.

- Сегодня на рынке, как только они меня увидели, сразу же стали шептаться. А те, кто посмелее, кивать в мою сторону... Цветочница, мать девчонки, что вчера отсюда ушла, даже плюнула, подумав, что я не замечу. Забывают порой, что я спиной их чувствую. Все их мысли и проклятия в мой адрес… - ведьма присела рядом с котом, которого она подобрала в прошлом году в лесу. Избитого, голодного и худого. Легкие и едва ощутимые прикосновения ладони к шерсти, а в ответ тихое урчание. – Вчера она отправила дочь ко мне, все только для того, чтобы выдать ее замуж. Потому что с брюхом никто не возьмет. Та ушла живой и здоровой. Еще внуков ей родит, как с женихом все устроится. И вместо благодарности она в меня плюет. Не понимала раньше, не пойму сейчас!

Эрида встала, покрутилась на месте, словно что-то ищет и подошла к столу. Подвинула к себе корзину с собранными травами и стала не спеша развешивать их над камином. Что-то ближе, что-то дальше к огню. Некоторые вообще так на столе и оставляла.

- Ну ладно я. Они все почему-то думают, что я мужей увожу, чары навожу, всяким таким занимаюсь. Я могу, конечно, могу! – Улыбнулась коту и слегка наклонила голову. От этого движения на глаза упала прядь черных, словно крыло ворона, волос. – Но ни одного еще не увела. Не нужны они мне, чужие мужчины. А ты? Тебя за что обижали? Кот и кот, такой же, как все. Даже еще в сто раз умнее. Ты то, какая угроза для них? Никакой. А все сделали для того, чтобы ты до сих пор на каждый шорох сжимался, да на лапах привставал.

Девушка часто думала о том, почему мир людей так жесток и что этому способствует. Чем лучше становилась жизнь, тем более агрессивными и сторонящимися всего неизвестного и непонятного становились жители ее деревни. Хотя, она уже и не была ее жителем. Как только умерла ее мать, ведьма перебралась на окраину, а спустя пару месяцев в лес, когда случайно набрела на старую и заброшенную хижину. Кто и когда тут жил, Эрида так и не узнала, но это было и не важно. Ее беспокоили редко, обращаясь только тогда, когда без ее помощи было не обойтись.

Она помнила по рассказам матери, с каким уважением относились раньше к таким, как они. Их дом был в центре деревушки, прямо за рынком и женщины часто по выходным заходили к ним за советом, с просьбой. Кто погадать просил, краснея от мыслей о мужчине, кто отвара взять для прохворавшей матери, кто для чар любовных зелье. Всем помогала ведьма, никому не отказывала. Но с того времени изменилось очень многое. В мире все чаще с ведьмами происходили поистине страшные вещи. На них нападали, их избивали, казнили. Придумывая все более изощренные пытки. Эрида понимала, что все идет к тому, что взгляды скоро будут все более не дружелюбные и настороженные. Отношения, и так натянутые до предела, все сложнее.

Ведьма не сразу услышала громкий стук в дверь, настолько предалась своим воспоминаниям. В них они чувствовала босыми ногами траву на тропинке, аромат трав, бережно уложенных в плетеную корзинку и пение птиц. Кот навострил уши, приподнялся и именно это движение вывело Эриду из ступора. За еще одним громким стуком раздался голос. Громкий и требовательный.

- ОТКРЫВАЙ!!! НЕ СПРЯЧЕШЬСЯ!!! МЫ ТЕБЯ ЗА ВЕРСТУ ЧУЕМ!!!

Вслед за криком раздался стук в дверь и казалось, что еще пара таких мощных ударов и она слетит с петель. Ведьма встала и не спеша заплела в косу свои длинные волосы. Погладила кота, который сразу же спрыгнул и спрятался под скамейкой и подойдя к столу, на котором совсем недавно разложила травы, провела и по ним рукой. Словно прощаясь. Эрида знала, что пришли не просто так и сейчас наверно настал именно тот момент, о котором она не единожды думала. И все же, где-то в глубине души ведьма надеялась на человечность, доброе отношение, благодарность - в конце концов. Ведь она так многим помогала.

- Не кричите, вы пугаете кота. - Девушка открыла дверь и посмотрела на мужчину, который при ее появлении замахал остальным, подзывая их ближе. - Что случи...

Не успела договорить, как губы покрылись кровью. Удар был сильный, но она устояла. Гордо устояла на ногах. Провела ладонью по губам, пачкая руку кровью и посмотрела на толпу. Дикую толпу. От следующего удара отшатнулась еще больше, но устояла на ногах и так же гордо окинула всех взглядом.

- ТАЩИ ЕЕ СЮДА!!! ПОСМОТРИМ, КАК ОНА ГОРИТ!!!

Эрида отшатнулась, но места для отступления было не много. Грубая рука ухватила косу и потащила ее во двор. Ведьма упала, сдирая колени до крови и схватившись за руку мучителя, попробовала встать.

- Перестаньте. Что вы делаете?

Вопрос потонул в общем крике и улюлюканье. Кто-то весело подкидывал в костер поленья...

Спикировав к раскидистому вязу, я с тихим шорохом ныряю в укрытие густой кроны, кажущейся в ночи одним сплошным, волнующимся на ветру чёрным облаком, подсвеченным с одного бока уличным фонарём. Разномастный свет, льющийся из горящих кое-где окон, превращает изумрудную листву в причудливую узорчатую ткань шатра, достойного какого-нибудь падишаха. Да, это мой личный шатёр. Моя временная маленькая обитель, дающая блаженные минуты отдыха после охоты. Своеобразный перевалочный пункт, пограничье между бытием пернатым и бытием человека. Вернее, бытием оборотня - птицы, вынужденной жить в человечьей шкуре. И с недавнего времени это место стало для меня вдвойне привлекательнее из-за одного весьма занятного развлечения.
Не так давно здесь жил довольно неприятный, тучный, лысеющий господин, имевший внешность престарелого ощипанного козла и дурную привычку выставлять на подоконник жутко хрипящий патефон*, ностальгировать под гнусавые заунывные рулады неизвестных мне певичек и курить премерзкие сигары. От их едкого дыма потом долго першило в горле, и даже когда я сбрасывал оперение и принимал ванну, меня не покидало ощущение, что всё моё существо пропахло отвратительным дешёвым табаком. А ещё ему весьма и весьма не нравилось моё соседство - настолько, что в конце концов он куда-то съехал, посоветовав квартирной хозяйке пригласить в дом священника и провести обряд изгнания демонов. Пф, подумаешь, оставил на подоконнике несколько мышиных трупиков и посидел пару часов, глазея в окно!
Какое-то время квартира пустовала, я наслаждался заслуженным покоем и чистым воздухом, но вот несколько недель тому назад сюда въехал новый жилец. Этот молодой человек понравился мне сразу. И даже не потому, что он не курил и не имел дурацкого патефона. Он просто не усложнял жизнь ни себе, ни окружающим в моём лице - одним словом, не обращал на меня ровным счётом никакого внимания. Действительно, сидит себе птица едва ли не каждую ночь на дереве и сидит. Может быть, у меня тут гнездо - вот я и сижу. В первую же ночь выяснилось, что Руфус - таково было имя квартиранта, - натура творческая (ибо вместо того, чтобы начать разбирать вещи или, на худой конец, лечь спать, он первым же делом выставил на письменный стол объёмистые пачки писчей бумаги, перо, чернила и начал делать какие-то очерки в потрёпанной записной книжке), и что мы оба «совы»: он - по образу жизни, а я... ну, просто сова. По крайней мере, на данный момент. Одним словом, соседство обещало быть крайне приятным.
Руфус оказался весьма занятным объектом для наблюдений. Как я понял, он зарабатывал себе на хлеб литературными переводами, а в свободное от заработка время корпел над своей личной рукописью. Погружаясь в творческий процесс, он имел обыкновение негромко разговаривать сам с собой. Хотя «разговаривать» - немного не то слово. Слишком бледно и размыто. Руфус не просто рассуждал, к примеру, над тем, как написать ту или иную сцену и как раскрыть того или иного персонажа в её рамках - он вёл самые настоящие дебаты, иногда снисходя до тихой ругани, спрашивал совета, обвинял, сомневался и уговаривал сам себя, и всё это не повышая голоса. Признаться, я был не прочь присоединиться к его жарким дискуссиям, и даже дать парочку дельных советов... если бы не был совой. Согласитесь, довольно странно нагрянуть к человеку в гости и сообщить, что я давно наблюдаю за ним в облике птицы. В лучшем случае меня сочтут умалишённым и вежливо выпроводят вон.
Заслышав монотонное бормотание, доносившееся из открытого окна квартирки, я поспешно перебираюсь на ветки повыше, изредка разворачивая пёстрые крылья. Как, уже начал? Рановато сегодня. Странно, а окна не горят. Он никогда не работает без света... И этот голос... не его. Вспорхнув на излюбленный мною обломанный узловатый сук, с которого львиная доля квартиры была передо мной как на ладони, я чувствую такой знакомый мне тошнотворный запах дешёвого табака. В комнате царит форменный бедлам: гардеробные ящики распотрошены, их содержимое бессовестным образом выкинуто вон, а на полу среди разлетевшихся листов бумаги и разлитых чернил, безвольно раскинув руки, лежит Руфус. Виновник же всего этого хаоса, чей голос я и услышал, алчно листает почти законченную рукопись, бережно хранимую до этого во втором, всегда закрытом ящике стола. Сейчас замок просто-напросто выломан.
Я узнал его. И он узнаёт меня, когда оборачивается на стук моих когтей по рассохшемуся подоконнику. Глаза козлоподобного господина испуганно округляются, и он на удивление резво для своей комплекции покидает квартирку, на ходу запихивая рукопись за пазуху. Ну нет, так просто ты от меня не уйдёшь... И «демона», и чёртовы вонючие сигары, и треклятый патефон - всё тебе припомню! Меня впервые обуревает столь сильная ярость, что я жалею о невозможности принять облик чего-то более опасного и угрожающего, чем простая неясыть. И из-за кого! Из-за человеческого мальчишки, который знать меня не знает! Которого я сам, чёрт побери, толком не знаю!
Внизу хлопает дверь, гулко раздаются торопливые шаги. Моя новая (правда, совсем неаппетитного вида) добыча, придерживая свой котелок* и оглядываясь, мелькает в пятне света от уличного фонаря. Пора. Расправив крылья, снимаюсь с подоконника и камнем падаю на вора как раз в тот момент, когда тот на всех порах влетает в чернильную тьму неосвещённого проулка. Первая атака проходит не совсем удачно - я лишь сбиваю с головы господина шляпу. Он отпускает в мою сторону пару крепких ругательств и принимается бестолково размахивать руками в попытке меня отогнать. Глупец, этим ты только добавляешь себе лишние раны! Снова и снова налетаю на вора, превращая плотную ткань его пиджака в неряшливые лоскуты, и терпеливо жду подходящего момента. И вот он настаёт, этот долгожданный миг: моя жертва издаёт противный поросячий визг, когда я вонзаю когти в его лицо, раздирая податливую плоть в клочья, обрастающие бахромой крови. Ещё немного - и доберусь до глаз...
Ну вот и всё. Я стою над обезображенным трупом, скинув оперение и спрятав его под плащом, и брезгливо вытираю пальцы. Подумать только, ради чего я измарал свои любимые перчатки! Теперь их, как и платок, придётся сжечь. А ведь даже не факт, что мне скажут банальное «спасибо»! Ладно, оставим размышления на потом, иначе мне не миновать довольно неприятной встречи с доблестными блюстителями порядка. Ну не мог же подобный шум не привлечь внимания! Когда рукописи оказываются в моих руках, я спешно покидаю место преступления. Какая, однако, позорная смерть - умереть от страха в прямом смысле этого слова.
Вопреки моим опасениям, дом Руфуса не гудит подобно улью, полному рассерженных шумом пчёл. Лестничная площадка пуста. Никаких соседей. Неужели они не слышали ни звуков борьбы, ни шума бесчинства, творимого вором? Неужели людям настолько всё равно, что у них под боком, возможно, кого-то убивают? Дверь в квартирку под самой крышей сиротливо распахнута настежь. Я прикрываю её за собой и прохожу к столу - то, что люди называют кромешной темнотой, для меня не более чем прозрачные сумерки, - аккуратно лавируя между глянцево поблёскивающими чёрными следами. Я так испугал этого скота, что он с перепугу вляпался в чернила. Меня не мучают угрызения совести за содеянное. Я сделал всё правильно. Только вот мальчишку жалко... Так, погодите-ка. Отложив в сторону несколько помятую кипу исписанных листов, я склоняюсь над Руфусом и пытаюсь прощупать пульс. Силы небесные, мне не показалось! Он действительно жив!

Примечания:

*О, Судьба!
Словно луна,
Ты изменчива:
То создаёшь,
То уничтожаешь.
*патефон ‒ переносная версия граммофона.
*котелок (головной убор) ‒ европейская мужская шляпа без полей.

Чья-то нетвёрдая детская рука разрисовала днём цветными мелками асфальт. Сейчас же, в эту тихую ночь, по неровным квадратикам классиков прыгала девочка лет восьми в потёртых джинсах. Она бубнила себе под нос какую-то считалку, когда что-то потревожило её. Девочка остановилась, посмотрела куда-то перед собой, не шевелясь, не издавая ни звука.
В этом сонном, полуживом мире, кажется, даже время тянется особенно медленно. Стрелка на моих часах вяло отсчитывала минуты, где-то на соседней улице с шумом промчалась машина, девочка резко обернулась и посмотрела в темноту переулка прямо на меня.
- Я тебя вижу, - прошептала она, - выходи!
- Зачем шепчешь, все спят, - я вышел из тени и взглянул в небо. На нас смотрел огромный глаз растущей луны, заливая всё вокруг серебристо-зеленоватым светом. Алиса тоже подняла взгляд:
- Уже завтра.
Я вздохнул. Да, мне было страшно! Я уже знал, что первая луна самая тяжёлая, самая страшная и причиняет много боли. Потом легче, не намного, но легче. Но… Боже, да чего страшно убивать!
- Дай закурить! - потребовала Алиса.
- Ты маленькая.
- Я старше тебя вообще-то! – я лишь сурово взглянул на неё. Да, она права, она была старше не только по возрасту (да-да, внешность обманчива, и способность регенерации играет с волками интересную шутку). Но не только биологически она была старше, как обратившая меня, она отвечала за моё обучение, и, признаться честно, в свои внешние 8 лет была мудра на все 60! Как-то однажды она мне сказала: «Не нужно избегать природы, это всё равно, что отрицать себя. А себя отрицать нельзя, ведь вот он ты – сидишь тут на трухлявом пне и докуриваешь последнюю сигарету! Ты есть ровным счётом на столько, насколько есть и пень под твоей задницей, и бычок в твоих пальцах. А значит, есть и твоя природа. От судьбы не убежать, голубчик! Даже волку».

Весь следующий день я провёл в некоем забытьи. День вышел мерзопакостно-слякотным, моросил противный дождик, будто оплакивал мою смерть. Да, смерть! Потому что в тот день я умер.
Шёл, глядя под ноги, уже даже не помню куда (наверное, никуда), просто мокрая улица, серые дома с подтёками на отсыревших из-за дождя стенах, безликие прохожие, от которых с каждой минутой всё сильнее тянуло свежей и горячей плотью. Вдруг запах стал особенно резким, с нотками духов, я почувствовал, как о мою грудь ударилось что-то небольшое, сквозь оглушающий меня шум дождя послышался лёгкий грохот, и тихое: «Ой, простите, я сегодня такая рассеянная!»
- Я тоже… - ответил я, тупо глядя на что-то тёмно-бежевое, копошащееся у меня под ногами. Девушка… Наверное, надо помочь? Я опустился на колени и помог ей собрать книги.
- Спасибо! – она взглянула на меня несоразмерно большими для маленького личика глазами, заправила за ухо выбившуюся прядь и убежала, а я остался вновь один в ожидании своего смертного часа.

Чем выше луна ползла по тёмному небосклону, тем более обострялись мои чувства. Я, кажется, слышал как упал с бордюра большой жирный червяк. Меня тянуло поближе к домам, в тихие дворики, где-то глубоко в душе я надеялся, что ко мне забредёт какая-то потерянная душа, рискнувшая высунуться на улицу в такую тёмную сырую ночь, но тут же гнал эти мысли! Нет. Нельзя, жизнь никогда не была мне в сладость, и я, наверное, видел все самые худшие грани реальности, но даже в самые тяжёлые моменты не думал убить. Нет! Нельзя! Не правильно!
Мимо меня прошла какая-то девчушка в мокром бежевом платье, она пугливо оглянулась, потом резко остановилась, глядя на меня:
- Это вы! – и заметив мой недоумённый взгляд, - мы столкнулись сегодня днём, помните?
- А-а-а…
- Можно вас попросить? Проводите меня до дома, пожалуйста! Уже поздно, и мне страшно, а вы, я вижу, хороший человек.
«Нет, нет, нет, нет!»
- Конечно! – не хотел, но луна уже приближалась к зениту, я слышал, как далеко в лесу разносится эхом вой моих собратьев, мой голод достигал апогея, я не мог уже контролировать себя, скорее уж Он контролировал меня.
- Тут не так уж и далеко осталось.
Я выжидал, ждал подходящее место, время… Бывало, когда я был готов, нам навстречу шёл какой-нибудь человек. Она о чём-то рассказывала, оживлённо, с интересом, она даже не подозревала, что сама себе подписала смертный приговор, и что рядом идёт её палач.
«Вот, да, сейчас! Нет, нельзя, что она сделала? Разве это важно? Я голоден!» - и я почувствовал дикую боль в костях, будто их ломали, гнули, будто всё моё тело перекраивали вновь, разум затуманился, последнее, что я помню, это полный злости рык, отчаянный вопль и тёплая, ещё пульсирующая кровь на языке.

- Ты всё-таки была права, нет смысла сопротивляться.
- Ты сдаёшься? – спросила Алиса, сделав глубокую затяжку.
- А есть выбор?
- Нет.
Мы сидели на краю обрыва. Внизу простирался хвойный лес, вершины сосен целились в нас, словно стрелы, и, ах, лучше бы они пронзили нас!
- Что ты чувствуешь?
- Пусто, - ответил я, - так пусто внутри, хотя сначала казалось, что я получил ту недостающую часть себя, которую искал всю жизнь. А теперь её нет, да ещё и оторвали вместе с куском меня.
- Это от тебя оторвали душу, - я взглянул на неё, - понимаешь, когда человек умирает, Смерть приходит за ним сама и забирает душу, отправляя её либо в Рай, либо в ад, смотря как человек прожил жизнь. Но когда человек умирает раньше положенного срока, если его убивают, душа пропадает, улетает в Чистилище, а запоздавшая на «срочный вызов» Смерть требует плату: ей нужна душа, и она забирает часть души убийцы. Это больно, я знаю. Но когда отдашь Смерти последнюю частичку, дающую хоть какую-то капельку человечности, убийство станет в сладость!
- Я не хочу быть убийцей.
- Ты уже им стал! – она поднялась на ноги, втоптала в землю бычок и направилась в сторону чащи.
- Нет, - хотя глупо отрицать, она права, она всегда была права.
- Вот как? И кто же ты тогда?
- Я? – я задумался, - я лишь очередная душа, летящая на зов. Мы все летим на мнимый зов, как нам кажется, полной луны, хотя на самом деле это голос из Ада эхом отражается от неба.
- Как мотыльки, летящие на свет огня?
- Да, как мотыльки.
Алиса хмыкнула. Я никогда не видел её такой задумчивой. Она развернулась и тихо ушла, слегка покачивая при ходьбе светлыми спутанными волосами. Её маленький силуэт скрылся в тени леса, а я смотрел на сосны внизу и думал, лучше бы они пронзили меня.

---

^*Ещё одна душа, идущая на зов, несмотря на всё
В тишине…
Две души, идущие на зов, несмотря на всё…
Вовремя…
Три души, идущие на зов, они пали…
Не зная, что ещё четыре души – далеко не всё, и ты это знаешь!

Безымянная мелодия

Это место никогда ему не нравилось. Забытая всеми пустая комната, в которой невозможно передвигаться бесшумно. В ней отражался каждый звук, каждый вздох… Стук сердца усиливался, казалось, многократно. Надраенные дочиста полы всегда сверкали, светились в полумраке. Словно гладкое стекло. Словно ненавистный ему лед.

«Темный Мир» - так называл его Дион. «Мир Мрака». «Мир Тьмы». Здесь так мало света. Так много пустого пространства. И единственный рояль в самом центре. Черный, лакированный рояль. Такой же, как и эта комната. Старинная. Пустая. А может лишь спокойная, чего не скажешь о людях.

Как часто взрослые не понимают детей. Пытаясь сделать лучше, все сами портят и ломают. Так было даже с ним. Забавно, что все видели его нелюбовь к обычной комнате, но не замечали искренней любви. Любви к волшебным звукам.

Как и тогда, Дион ступил в свой Мир. Сейчас ненавистная комната не просто угнетала. Пугала. Своим отражением шума? Нет. Полным молчанием.

Всегда полная звуков движений, она безмолвно поприветствовала хозяина. И теперь он боялся этого как никогда. Боялся непривычной тишины. Темноты. Все то, что он так ненавидел прежде, захотелось вернуть. Окунуться в эти отголоски шагов. Вновь рассмотреть свое отражение через слой пыли, как когда-то на влажном стеклянном полу. Все эти ненавистные когда-то мелочи казались жизненно необходимыми. Прямо сейчас. В данную минуту. Но ничего более не вернуть. Не обратить время вспять. И теперь с безымянным мальчишкой остались лишь воспоминания. Его давние мечты… Все желания… И он помнил все. Все, что забыли остальные. Что было связано с ним самим.

Легко добравшись до рояля, мальчик сел на стул. Вздохнув, коснулся клавиш. Так часто здесь они оставались наедине. Он и пустой рояль, способный издавать мелодию чувств. Способный издавать всегда, но не теперь. Музыки не было. Все его движения не заставляли инструмент петь. Жаль… Но это его не остановило.

Неподвластная более легкость пугала. Но ничего. Пальцы осторожно коснулись клавиш. Рояль по-прежнему молчал. Он более не мог служить хозяину, как когда-то… Давно… Однако, это ничего не значило. Эта музыка – все, что осталось у него. Все, чем он существовал сейчас. Она не могла вот так просто, зарытая в прошлое, исчезнуть в никуда. Она по-прежнему играла для него. Безымянная музыка для забытого всеми человека.

Было достаточно просто касаться клавиш, чтобы услышать ее. Мелодию прошлого. Неповторимую. Печальную. Ту, что вырвалась из его воспоминаний в пустой зал, будто он мог играть как прежде.

Музыка, чистая и светлая, она переливалась всей своею многогранностью. Искренняя и медленная, как легкий ветерок, пронеслась по стенам, по полу. Завихрилась у ног в легком танце чувств.

Движения мальчика все ускорялись. Мелодия устремилась вверх. Описывая невообразимые пируэты, изгибалась под немыслимыми углами и ломалась на миллиарды осколков. Затем снова собираясь воедино, легким пером опускалась по гладкости нот. В этот миг он думал не о людях. Не об их удушающих мыслях. Не об их ядовитых словах. Как в тот день он услышал голос матери.

В этот день ей исполнилось тридцать.

Дион знал, что дарить что-то обычное окажется глупо. У нее было все. Все, кроме здоровья, так беспечно загубленного другими. Почему всегда так? Тот, кому необходимо что-то больше всего на свете не получает этого? Тот, кто хочет обменяться этим с человеком, кому жизнь необходима куда больше, не в состоянии? Мальчик знал, что подарит в этот важный день. Он ходил в эту комнату постоянно, но «тогда» посетил ее ради матери. Целый месяц сочинял он мелодию. Ту, что играла сейчас.

Плавность нот потонула в басах. Музыка резко вибрировала и дрожала. Пальцы следовали потоку воспоминаний беспрекословно. Музыка вторила, заполняя пустую комнату доверху. Уже ночь. И по стеклам стучал холодный осенний дождь. Пальцы ритмично поддерживали вихрь аккордов. Первозданную чистоту звука, вырванную, казалось, из самых потаенных глубин чувств.

В тот предательский день Дион играл с самого утра. Все должно было быть идеально. Каждый звук зазвучать в ритме сердца. Каждый вздох…

Но мечты не всегда исполняются. Напряжение, отсутствие сна, неподготовленный детский организм… Сердце не выдержало. Смерть настигла его в полном одиночестве. Прямо за игрой… Перед ее приходом.

Его мать так и не услышала этих нот… И музыка потянулась… Плача безрадостно. Тоскливо. Переливы, как капель, оседали на дне самой души. А может быть духа.

Он каждый раз отдавал игре всего себя. Свою жизнь. Существование. Дион делал это не ради славы. Не ради денег… Он был обычным ребенком, желающим подарить радость матери. Даже в тот…ее последний день рождения…

«Мам… Ты слышишь ее?» - хотелось сказать ему вслух, но чувства… эмоции переполняли настолько сильно, что рояль наконец поддался порыву. Это был его хозяин. И больше всего на свете ему хотелось услышать наяву свою песнь смерти.

Музыка разлилась по комнате. По стенам. Звонко коснулась потолка. Отразившись, вновь направилась к центру зала. Даже сейчас это был его Темный Мир!


Семья в особняке в который раз со страхом проснулась в своих постелях от мелодии в зале. Боязно сжав одеяло, только маленькая девочка спрыгнула с ним и вышла из своей комнаты. Увлекаемая звуком печальной, пронизанной безграничным отчаянием, музыки спустилась вниз и приоткрыла заветную комнату. В темном, неприглядном, большом, но совершенно неуютном, почти пустом зале за старинным открытым поблекшим роялем в центре клубился матовый свет. Он не имел никакой формы, но отчего-то страх сковывал при одном только виде на плотную материю. Свет луны, что лился из открытого окна, придавал прозрачному, постоянно подрагивающему сгустку, голубоватый оттенок. И, словно подчеркивая схожесть с заледеневшим кристаллом, ветер, что веял из центра комнаты, был ужасающе холодным. Ледяным… Бесформенное ничто касалось клавиш приобретаемыми на миг очертаниями пальцев, совсем как у человека. Музыка, лившаяся из инструмента, смешалась с потусторонним эхом. … Голосом? В нем еще не осознающий опасности ребенок разобрал лишь одно слово: Витаэ. Мелодия Жизни.

Никто и подумать не мог, насколько далеко все зайдет. Никто не верил, что эти отношения продлятся так долго. Никто не предполагал, что это станет настолько огромной привязанностью.

Это было год назад, в небольшом кафе, куда часто заглядывают студенты после занятий. Она сидела со своими подругами, то и дело проверяя свой телефон, а Он пил коктейли с парнями на другом конце зала. Они заметили друг друга сразу, как только встретились глазами. Друзья подшучивали над ними, но в их голове пронеслась одинаковая мысль. Они нашли то, что искали.

А после знакомства все пошло по списку. Что там бывает у молодых парочек? Ночные прогулки, пикники, один коктейль на двоих, первый поцелуй, первая ночь… И планы. Боже, у них были великие планы, даже сами не верили в их осуществимость. Они хотели путешествовать. Увидеть все, что только можно; узнать что-то новое; сделать что-то новое. И свадьбу они хотели на пляже. И детей, минимум двух. Первым мальчика, чтобы был старшим братом и защищал сестренку.

Но у тех, кто живет наверху свои планы. У них там вообще всегда свои планы. И не всегда хорошие. А с этой парой они слишком уж жестоки. Особенно с парнем. Черный джип неожиданно выехал из поворота. На зеленый. Видимо, спешил.

С того момента прошло уже полгода, а все как будто вчера. Звонки, всхлипы, обморок и крики. Снова и снова. Каждый день, словно пленку заело. Все говорят, что пора начать жить, он бы хотел этого. Но никто не понимает этих отношений. Они действительно думают, что все было так просто. Наивные. Как можно это забыть, если видишь Его в каждом человеке? Слышишь Его голос, Его шаги, и Его любимое «я с тобой»? Это убивает Ее изнутри, но в тоже время дает силы, чтобы существовать.

Сегодня у них годовщина. Два года. И полгода без Него. Она решила вновь пройтись по тем улочкам, где они когда-то гуляли, смеялись... были счастливы. А в голове воспоминания одно за другим, будто тупой нож режет сердце. С каждым разом все больнее. И опять Его голос. Тихий, спокойный и такой родной. И Она обернулась. На улице никого, только легкий ветер. И Он. Действительно Он, вот, стоит здесь. Почти рядом. Снова это «почти» …

- Уходи, - она говорит куда-то вдаль, почти шепотом - слова даются трудно, а от осознания глупости своего действия хочется смеяться. Но вместо смеха просто текут слезы. Она их уже по привычке не замечает.

- Сегодня наш день, - тихо и с улыбкой, как обычно. Он не любил громких людей и громкие звуки, а Она была такой. Хотела быть в центре внимания, говорила громче, чем полагается и вообще была очень активной. В их первый год Он вывез Ее куда-то за город, чтобы посмотреть на звезды. Она была так счастлива, что буквально прыгала от восторга, а Он даже не раздражался и не делал замечаний. Он просто наслаждался Ею. Этой детской радостью, счастливой улыбкой. Смотрел с такой огромной любовью, что хватило бы на всю планету, но сейчас она не выходила за пределы мира этих двоих.

Снова эти воспоминания, которые проникают в каждую клетку тела, превращаю моральную боль в физическую.

- Уходи, - уже громче, теперь ее не смущает, что она говорит с призраком, внутри сейчас идет борьба чувств и реальности, - Пожалуйста… Мне так трудно, - Она отворачивается и слезы переходят в плач, тихий, с редкими всхлипами, - За что? – вопрос в пустоту, которая резко сваливается на ее плечи осознанием своей никчемности и слабости. Когда она только успела стать такой слабой и зависимой?..

- Прекрати это. Хватит! – неожиданный крик заставил развернуться обратно. Он не кричал на Нее, даже когда следовало это сделать. Хватало только этого угрожающего взгляда, чтобы все понять. Кажется, им вообще не понадобились бы слова, чтобы общаться.

- Что прекратить? Любить тебя? Это мне прекратить?! – внутри просыпается неизвестное ранее чувство и голос становится еще громче. Реальность отошла на второй план и было все равно есть ли вокруг люди о что они подумают. Сейчас есть только Она и… Только Она и есть. И от этого неоспоримого факта становится как-то совсем не по себе.

- Искать меня. Хватит искать меня в каждом человеке. Больно не только тебе, - голос стал хриплым и будто эхом зазвучал в Ее голове, и Она начала успокаиваться, а ясность вновь приходила к ней, но следующие слова призрака вновь подняли бурю гнева, - Я всегда рядом с тобой.

- Нет… Не-е-ет… Слышишь меня? – глаза безумные, и это испугало не только Ее, но и призрака, - Ты не рядом! Тебя не здесь, понимаешь? ТЫ ДОЛЖЕН БЫТЬ РЯДОМ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ! – яростный и одновременно молящий крик, - НО ТЕБЯ НЕТ! Тебя нет… - снова плач, теперь такой безнадежные. Ее буря эмоций утихает, когда Она понимает, кому пыталась донести эти слова. И от этого становится еще больнее.

- Твои близкие правы. Жизнь продолжается. Даже если меня нет, - Он говорит это совсем мягко, словно пытается убаюкать словами.

Она перестает плакать и смотрит прямо, но никого уже нет. Его нет. Его больше нет рядом. Пора привыкнуть, но на это понадобится очень много времени. Примерно, вся жизнь.

Она еще долго смотрела бы в пустоту, если бы не мяуканье. Оно было еле слышимо. Она повернулась и увидела котенка. Белого-белого, такого пушистого и с голубыми глазами. Так похож на Него, блондина со светло-голубыми глазами. Он медленно шел к Ней, постепенно ускоряясь, а Она села на корточки, раскинув руки. Она очень любит кошек.

Как же котенок похож на Него…

«Я всегда рядом»

Я здесь настолько давно, что не помню, как тут застряла, каков он, этот настоящий мир и есть ли что-то вообще кроме темноты и холода за пределами этого места.

Перемещаюсь между рядов цветных пластиковых стульев, касаясь их спинок, пока не выхожу и мои ступни не касаются льда. Я кружусь, представляя то, как играю в пьесе, как толпа рукоплескает моим па. И вою от того, что мою душу разрывает нескончаемая боль одиночества и тоски. Крик этот от здешней акустики выходит совсем нечеловеческим, мощным, холодным и страшным.

- Кто здесь? – Звучит голос.

Я вздрагиваю, оглядываюсь, прячусь за ряды, едва завидев свет фонарика, словно испуганное дикое животное, хотя и знаю, что увидеть меня невозможно. Жду ответа от кого-то еще.

- Кто здесь? – повторяется вопрос незнакомца.

- Я здесь, - Тихим хрипом отвечаю я и интонация выходит слишком неуверенной, будто я спрашиваю саму себя.

- Что ты здесь делаешь?

Не верю. Меня действительно слышат?
Годами я ежедневно наблюдала за толпами людей, сидящими в этом зале, веселящимися, общающимися друг с другом, но слепыми. Не видящими меня. И вот, теперь, когда появляется кто-то, кто смог это сделать, я не могу произнести и слова.

Будто испуганный ребенок, высовываю макушку и глаза, рассматриваю высокий худощавый силуэт, также осторожно оглядывающий зал.

Отвечаю честно, ибо другого ответа у меня не находится:

- Танцую.

Говорить с кем-то еще непривычно, но так прекрасно, что я, пожалуй, готова пропеть даже самую дурацкую фразу.

- Без музыки? Одна?

- Одна.

- У тебя репетиция?

Мои губы растягиваются в улыбке. Тоже непривычно.

- Что-то вроде того.

Фонарик светит прямо в глаза, и этот свет настолько яркий, что я падаю назад. Стулья гремят как чертовы погремушки. Проклятье.

Отползаю.

- Где ты? – спрашивает он и направляется сюда, к рядам амфитеатра. Он снова светит прямо на меня.

- Эй!

Я понимаю, что я все же невидима. Это одновременно приносит облегчение и в то же время вводит в глубокую тоску. Встаю и отступаю в тень.

- Я вижу тебя, не прячься. - Говорит незнакомец внезапно.

Теперь он точно смотрит на меня, отчего я замираю, будто на меня уставилась не одна пара глаз, а целая толпа. Фонарик снова перемещается. И на его лице проскальзывает озадаченность. И я понимаю, что именно свет не дает меня рассмотреть.

Я не знаю, как это у меня выходит, но усилием мысли оказываюсь возле него и гашу свет на его фонарике. Он поворачивает голову, вглядывается в мое лицо, а я – в его.
Он красив. Черты его лица острые, ярко выраженные. А из-за обрамления из светлых волос он кажется ангелом.

Ему же этого мрака недостаточно, чтобы видеть меня. И рука собеседника вновь тянется к фонарю.

- Не включай. – Говорю я.

Дверь внизу со крипом открывается и тусклый золотистый свет из коридора полосой ложится на лед.

Мы с испугом оглядываемся. Юноша почти дергается с места, а затем спрашивает:

- Ты ведь будешь тут завтра?

- Я всегда здесь, - Вновь звучит честный ответ.

И он убегает.



Месяц спустя.

30 Октября.

- Ты уверена? – Брови на морщинистом лице женщины хмурятся.

А я еще раздумываю. Чувствую тяжесть там, где должно быть мое сердце. Оно говорит о том, что устало быть одиноким. О том, что он простит мне, если я с ним так поступлю. И этого достаточно, чтобы я выдала жадное, полное эгоизма «да» в ответ.

Старуха кивает и протягивает мне старинный складной нож из серебра.

- Помни, что за любую магию приходится платить.

Я беру ее в руки и киваю, после чего ухожу.



Днем позже.

31 октября.

Быть по-настоящему живой – вот что странно и непривычно. Я чувствую холод, но не тот, что обычно, а всего лишь морозец, поддерживающийся тут для того, чтобы не растаял лед на катке. От него хочется укутаться в плед и уснуть. Сон. Ох, если бы чертово заклинание продлилось так долго, чтобы я могла увидеть хоть одно сновидение.

На табло красным светится 10:30. Времени в моем запасе лишь до полуночи. Мы договорились встретиться еще пол часа назад, тогда, когда последнее праздничное представление отыграет и здесь погаснет свет.

Но если все было напрасным? Если он просто не появится, как появлялся целый месяц до этого? От волнения я скручиваю нитки на своем одеянии. Оно состоит из тяжелых рыболовных сетей и столько, сколько себя помню, было в не очень хорошем состоянии. Благодаря нему я действительно выгляжу призраком. Но сегодня Хэллоуин, так что, я не особо беспокоюсь о своем внешнем виде.

Голова опускается на руки, сложенные на ограждении. А затем включается свет прожекторов как на настоящем шоу. Я медлю, оглядываюсь, но затем все же выхожу. На этот раз мои ноги не босы, они в носках – насквозь промокших, но все же теплых. Скользят они плохо – я даже спотыкаюсь, что выглядит не очень изящно. Несмотря на это, я могу крутиться и с моих губ срывается смешок.

- Так этот танец ты репетировала так долго?

Я застываю, по венам разливается тепло. Глаза смущенно опускается, и в ответ звучит нечленораздельное бормотание:

- С коньками было бы лучше.

- Это и так красиво. И ты красивая.

Он делает паузу, а затем добавляет:

- Разрешишь составить тебе компанию?

В момент мои мысли и волнения улетучиваются. Я протягиваю руку и следующие полтора часа нам просто хорошо, будто две потерянные души нашли друг друга, а теперь не могут насытиться своим единением. Мы обнимаемся, смеемся, танцуем. Делаем то, что я никогда не позволяла с собой делать прежде. Я счастлива.
Но глаза падают на электронные часы. У меня десять минут. Я застываю в его объятиях.

- Что-то случилось?

- Ты… Ты бы хотел быть со мной дольше? – Спрашиваю робко.

На его лице возникает мягкая улыбка, он опускает глаза и, кажется немного удивлен моей инициативе.

- Конечно, что за вопрос? Ты хочешь встретиться не здесь?

Вздыхая, я закрываю глаза. Моя рука все крепче сжимает нож. И.. я не могу. Не могу оборвать его жизнь ради себя. Я складываю лезвие и отталкиваю его. По щеке катится теплая слеза.

- Уходи.

Он с непониманием смотрит на меня.

- Что-то не так? Что случилось?

Пять минут.

- Уходи! – Кричу я, толкая его к проходу, а слова эхом разлетаются вокруг.

Сначала парень сопротивлялся, вновь пытался обнять, успокоить, но, тем не менее, он, в конце концов, разозлился и ушел.

Я оседаю на колени и просто заливаюсь слезами, не в силах сделать что-либо еще.

- Тебе нечем расплатиться. – Слышу я голос женщины.

- Вы говорили, что я могу заплатить собой.

- У тебя есть минута.

- Я. Заплачу. Собой. – Сжав зубы, повторяю.

- Что ж, если ты так хочешь…

- Хочу. – Безучастно говорю я.

Старуха засмеялась. А затем не осталось ничего, кроме ее хохота и бесконечной темноты.