Стефан сморщил лоб и утомлённо прикрыл глаза. В присутствии барона Вранека хотелось удавиться – бесконечные поучения и беседы о дагтарском дворе навевали на юного герцога смертельную тоску.
- Будет вам, ваша милость, - на выручку герцогу поспешил его новоявленный приятель – капитан личной стражи Конрад Антчик. – Его высочество Фридриху не лакей.



Антчик – долговязый длиннолицый мужчина, одетый по форме герцогских гвардейцев, стоял, облокотившись о холодную каменную стену, запустив руку в спадавшие до плеч горчичные волосы. Он сопровождал Стефана по приказу оставшегося в Тевене Левеша, и сразу же пришёлся юному герцогу по душе, ибо на лошади мчался во весь опор, в уток стрелял метко, а удали его хватило бы на троих.
- Не встревайте не в ваше дело, капитан, - Вранек окинул Антчика суровым взором, затем вновь повернулся к Стефану и завёл прежнюю песню. – Мой государь, из всех приближённых его величества вам следует наиболее опасаться Верховного Судьи Саросси и герцога Леверна. Первый разгневан из-за гибели своего племянника, а второй – брат покойной королевы Летиции, конечно, желал бы увидеть на троне дочь своей сестры.



- Бабу? Вот это шутка! – расхохотался Антчик.
- Конрад, тебе стоит отзываться о её высочестве уважительнее, - герцог осадил капитана скорее из чувства долга, нежели из искреннего негодования, и, вспомнив об ожидавшей его в Кравинкеле невесте, вскочил с кресла да взволнованно заходил по комнате.
Истово желая скрыть свои переживания, Стефан всё же не мог не признать, что предстоящий брак тревожил его. До сих пор он слышал об Эрине немного – говорили, что она красавица, но ликом пошла скорее в отца, чем в мать. Признавали за ней и тихий, застенчивый нрав – герцогиня Камилла почитала сие за главную добродетель девицы, не считая, конечно, целомудрия, но сам Стефан предпочитал весёлых и бойких особ, вроде Леи Эртор, сестры Брехта. Юный герцог увивался за Леей с полгода, но стоило ему перейти к решительным действиям, как матушка, неусыпно следившая за нравственностью своих дам, тут же выдала бедняжку замуж да отослала от двора.
- Вранек, вы думаете, принцесса Эрина любит охоту? – Стефан дошагал до окна и, бессмысленно оглядев укрытый туманом двор, повернулся к барону.



Втянув в себя тёплое вино, тот с неодобрением покосился на юношу.
- Сомневаюсь, ваше высочество, - постно ответил он. – Король Фридрих терпеть не может праздности, и дочь свою он держит в строгости, как и племянницу.
Племянницу? Стефан вдруг вспомнил, что при дворе дагтарского короля жила меньшая дочь его мятежного брата. Как же её звали? Марина, Марьятта? А, впрочем, какое это имеет значение! Бедную девушку ждёт либо монастырь, либо пожизненное безбрачие.
- Чьё расположение вам надо завоевать, - надоедал тем временем Вранек, - Так это аббата Дорфмайера. В своё время, ещё когда старый король хотел сделать из Фридриха епископа, этому монаху поручили воспитание принца. После смерти королевы Дорфмайер, пожалуй, остался единственным человеком, к кому Фридрих искренне расположен.



Стефан подавил зевок, вполуха внимая речам этого маленького лысеющего человечка. Когда-то Вранек служил послом при дагтарском дворе, но пару лет назад занедужил и подал в отставку. Герцогиня Камилла ценила бывшего дипломата. Его добросовестность, усердие и дотошность делали ему честь и, отсылая Вранека вместе с сыном, матушка, разумеется, желала лишь добра. У Стефана же этот нудный, словоохотливый и настырный человек уже сидел в печёнках, и потому, сославшись на усталость, герцог выдворил из маленькой гостиной обоих своих сопровождающих, оставшись наедине с собой и своими мыслями.
Тем вечером бурмистр давал пир во славу юного государя.



В Рыцарской зале, по всей видимости, получившей своё название в честь заржавелых доспехов, расставленных вдоль стен, поместили длинные дубовые столы, сформировав из них букву «Т». Вертикальная её часть предназначалась для многочисленных гостей – местечковой аристократии и служилого люда. Посередине стола, исполнявшего роль горзинтальной перекладины, усадили Стефана. По правую руку от него разместились бурмистр с женой, а место по левую руку – оставленное для пьяницы-коменданта – пустовало.
- Уж не серчайте на капитана Дутку, ваше высочество, – бурмистр – рослый господин с пышными пшеничными кудрями, залился краской и смущённо потупил взор. – Он захворал и не нашёл в себе силы встать с постели.
Стефана так и подмывало ехидно фыркнуть, но вместо этого лишь он ободряюще кивнул и примирительно улыбнулся. Дамир Дутка, комендат Костомлот, встретил высокопоставленных гостей нынче утром, и не узреть в нём неисправимого выпивоху было невозможно. Плешивый пропойца попросту не дождался пирушки и перебрал вина – так подозревал Стефан, и эта догадка от души забавляла его.
- Не нужно извинений, господин Шарчак. Передайте капитану Дутке, что я не гневаюсь и желаю ему скорейшего выздоровления.
Торжество это было дивным и чудным. По всему залу развесили яркие полотнища с искусно вышитыми гербами герцогов Ринисских и города Костомлот. Видавшие виды столы прогнулись под тяжестью сытных, аппетитно пахнущих блюд, начищенные серебряные приборы блестели под светом сотен факелов.
Гости – разодетые кто во что горазд, разглядывали Стефана с ненасытным любопытством. Среди их пересудов и шёпотков он пару раз улавливал слово «Хадц», но силой воли заставлял себя не думать об этом. Слава Божествам, объяснения с дагтарскими дипломатами взяли на себя матушка и канцлер, и юному государю нужно было лишь вторить легенде о смертоносном пожаре.
«Я должен позабыть об этом и позабуду», - повторил он про своё спасительное заклинание, и тут же внимание его привлёк бурмистр, резко поднявшийся со скамьи.
- Да здравствует его высочество великий герцог Стефан Второй, и да продлятся дни его славного царствования! – краснея и запинаясь, провозгласил он и поднял наполненный вином кубок. – Ваше высочество, ваш высочайший визит – высокая честь для всех нас. И все мы, а особенно ваш покорный слуга, - бурмистр чуть склонил голову, - надеемся, что эти два дня вы будете чувствовать себя как дома. Ведь Костомлоты и есть ваш дом, ваше высочество!
Его широкое упитанное лицо расплылось в приторно-медовой улыбке, а гости одобрительно загалдели и подняли свои кубки. В отличие от бурмистра, Стефан как никогда ощущал себя в своей тарелке. Он улыбался всем и никому, дожидаясь, пока шум затихнет, затем поднялся с жалобно заскрипевшего кресла и заговорил:
- Дорогой господин Шарчак, господа и дамы, я премного благодарен за тёплый приём и польщён вашим щедрым гостеприимством. Попируем же на славу и опустошим кубки за всех вас и за мою прекрасную невесту, принцессу Эрину!



Вскочившие с мест гости встретили эти слова бурными возгласами и радостными криками. Люди чествовали Стефана, восхваляли красоту его невесты, радовались пышному пиру, смеялись и чокались кубками. Короткая речь, произнесённая юным герцогом, послужила приглашением к еде: со всех сторон послышалось жадное чавканье, длинные руки потянулись за угощениями, стоявшими на другом конце стола.
Стефан положил себе добрый кусок тушёной баранины и пригубил кислого красного вина, с вежливым интересом разглядывая залу.
Толстые каменные стены вздымались ввысь, на побелённых сводах залы сеткой переплетались серые нервюры – этот хитрый узор укреплял каркасные арки, удерживая потолок над головами гостей. Над крепостью давно уже сгустились сумерки, но даже если бы на улице палило солнце, его слепящие лучи не смогли бы проникнуть в это помещение чрез узенькие, закрытые ставнями окошки бойниц. Окружённые мощной зубчатой стеной, Костомлоты производили вид могучей и неприступной твердыни, и Стефан не преминул оповестить об этом бурмистра.
- Костомлоты превзошли мои ожидания, – старательно пережевывая кусок сочной баранины, заявил он. – Вот уж не думал, что увижу здесь такую мощную крепость!



Бурмистр кашлянул в усы.
- Крепость у нас и впрямь добротная, это вы, ваше высочество, подметили верно. Стоит она здесь с незапамятных времён, и столько вражеских осад перенесла, что и не счесть. В своё время довелось ей бывать и графским дворцом, и приграничным фортом, и тюрьмой… Но это всё вы, должно быть, знаете и без меня, как никак, эта крепость принадлежит вам.
В серьёзном тоне бурмистра сквозила неприкрытая гордость, и Стефан, витавший в своих собственных думах, время от времени кивал в знак согласия. Он мало что знал об истории здешних мест. Ведал он, что крепость эта когда-то принадлежала графам Вецким, и отец его, первым браком женатый на последней представительнице этого рода, присоединил Костомлоты к владениям герцогской короны. Графиня Вецкая через несколько лет почила в родах, отец посватался к матушке, дагтарской принцессе. А Костомлоты с той поры так и остались владением правителей Риниссы.
- Сейчас крепость играет у нас роль своеобразной ратуши, - продолжал тем временем бурмистр. – Здесь же у нас находятся все остальные ведомства. И, видите ли, ваше высочество, крепость давно уже нуждается в некотором укреплении. С парадных ворот это не видно, но в восточной части стены появилась небольшая брешь, с южной стороны сыплется кладка. Я бы не стал обременять вас этими мелкими заботами, но, понимаете ли, у нас не хватает средств… Конечно, об этом должен был позаботиться комендант, но, увы, его мало… я хочу сказать, он слишком слаб здоровьем.
Бурмистр скорбно сложил руки и с потаенной мольбой во взоре взглянул на юного герцога. Стефан почувствовал себя неловко.
- Я… видите ли, господин Шарчак… - юный герцог отправил в рот добрый кусок баранины, лихорадочно придумывая, что сказать в ответ бурмистру. Конечно, он мог приказать канцлеру выделить средства на Костомлоты. Но найдётся ли в казне нужная сумма? И есть ли у Риниссы возможность потратить это золото на восстановление старой, давно утратившей стратегическое значение крепости? Этого Стефан не ведал.
- Обратитесь в канцелярию, господин бурмистр, - на выручку великому герцогу пришёл барон Вранек. – Вашу просьбу следует изложить казначею.
Стефан согласно закивал, мысленно благодаря бывшего посла за своевременную помощь. Бурмистр собрался было что-то ответить, но тут зазвучала весёлая музыка, и присутствующие повскакивали со своих мест.
Приглашённые музыканты заиграли задорный бранль, призывая подвыпивших гостей пуститься в пляс. Высокие своды залы наполнились живыми переливами мелодии, заливистым смехом и возбужденными голосами. Люди выстроились в несколько небольших хороводов и, взявшись за руки, подпрыгивали, привставали на мыски, отбивали ногами бешеную чечетку.
Захваченный всеобщим весельем, Стефан вклинился в один из кружков.



Никто из всецело предавшихся танцу людей не одарил его особым вниманием, никто не принялся кланяться и лебезить перед ним. По правую сторону от него плясала высокая женщина в открытом атласном платье. Подпрыгивая и наклоняясь, она как бы невзначай демонстрировала стройные ноги в белоснежных чулках, и Стефан вдруг подумал, что матушка его, конечно, пришла бы в ужас от такой беззастенчивой фривольности. И от этого безудержного веселья, пьянящей свободы и простоты нравов ему вдруг сделалось так легко на душе, как не было уже давно – верно, с последней охоты на оленя.
Выполняя несложные фигуры бранля, он продолжал зачарованно поглядывать на соседку, как вдруг она выбежала из хоровода и, отдышавшись, подскочила к молодой светловолосой женщине, безучастно уставившейся в пустую тарелку. Рядом с ней на краешке стула сидел мужчина в годах, тараторивший ей на ухо. Разгорячённая танцем пришелица что-то громко крикнула – Стефан не мог разобрать слова, блондинка в ответ лишь уныло покачала головой.



Мужчина вновь разразился словесным потоком, и тут красавица повернулась и поймала восхищённый взгляд юного герцога. Она кокетливо поправила рыже-каштановые локоны, на тонких губах её заиграла лёгкая улыбка.
«Вот бы принцесса была похожа на эту особу!»
- Позвольте, ваше высочество, - из приятного забытья Стефана вырвал маслянистый голос бурмистра. Переминаясь с ноги на ногу, он то и дело оттягивал посеревший воротник рубахи, на смуглом лбу его блестели капельки пота.
За широкой бурмистровой спиной стояли два незнакомых Стефану человека. Первый – грузный мужчина с мощной бычьей шеей и шишковатым лбом, вежливо поклонился и нетерпеливо усмехнулся в усы. Добротная ткань камзола плотно обтягивала его круглый живот, на поясе блестела золотая пряжка. Чуть поодаль от него потирал бороду чернявый толстощёкий человек – его низкий рост и задумчивая серьёзность резко контрастировали с показной самоуверенностью другого незнакомца и неприкрытой встревоженностью бурмистра.
От досады на этих троих Стефан болезненно прикусил язык. С превеликой радостью он бы покинул их и бросился вслед приглянувшейся даме, но этот поступок, конечно, заслужил бы долгой и нудной нотации со стороны Вранека. Стефан нацепил на себя любезнейшую улыбку и вопросительно изогнул брови.
- Господин Шарчак? Я не имею чести знать этих господ.
- О, конечно, ваше высочество, - бурмистр выводил на полу круги ногой. – Это господин Томаш Угер из Жижелиц, - он кивнул в сторону мужчины с золотой пряжкой, - и его управляющий, Диниш Рен. Господин Угер настаивал, чтобы я представил его вашему высочеству…
- Известное дело: есть возможность – надо воспользоваться, - хохотнул Угер.
- Это большая честь для нас обоих, ваше высочество, - Диниш почтительно склонил голову.
Томаш Угер снова хихикнул, положив руки на выпирающий живот.
- Диниш только с виду такой молчаливый и почтительный, на деле он хотел быть представленным поболее моего.
Стефан напрягся и беспомощно оглянулся по сторонам. Зачем он понадобился этим двоим? Они хотят просить его о милости? Ожидают содействия или справедливого разрешения давней тяжбы? Куда же запропастился Вранек, когда он был так нужен?
- Премного рад знакомству, господа, - молвил Стефан, всеми силами пытаясь сохранить невозмутимый вид. – Вы – помещик, господин Угер?
- Я? Ну, разумеется, ваше высочество. Все, кто здесь что-то из себя представляет – помещики, - самодовольно заявил он. – А я, как вы видите, весьма представительный человек.
По лицу бурмистра скользнула сумрачная тень, уголки губ недовольно дёрнулись.
- Простите великодушно, ваше высочество, мне надобно сделать некоторые распоряжения… Я вас оставлю, - он почтительно склонил голову и, дождавшись разрешения Стефана, поспешил восвояси.
- Пошёл искать пьяницу-коменданта по оврагам и подворотням, - оскалился Угер. – Старина Шарчак, конечно, приврал о его недуге, но только это всё чепуха, ваше высочество. На самом деле этот старый свин – капитан Дутка – напился до поросячьего визга и сбежал куда-то из своей же, то есть, конечно, вашей, крепости! С утра его сыскать не могут, и, зуб даю, завтра найдут в канаве! Вот стыдоба-то будет!



Пухлое лицо Диниша залилось восковой бледностью, Стефан вежливо кивал, не понимая, зачем господин Угер всё это рассказывает. Упитанный помещик весь светился осознанием собственной важности и горделиво задирал нос, толстые пальцы его легли на идеально вычищенную пряжку ремня.
- Ваша милость, вы позорите всех нас, - еле слышно прошипел Диниш, но Угер лишь ухмыльнулся.
- Ничего-ничего, завтра найдут его пьяного! В канаве! – всё хохотал он, но коменданта не отыскали ни завтра, ни через день, когда Стефану пришла пора прощаться с крепостью и прилепившимся к ней городком.

Она жадно хватала ртом воздух, тёрла покрытый горячей испариной лоб и переворачивалась на другой бок, свернувшись калачиком и обхватив руками согнутые ноги. Но стоило ей смежить веки и сдаться во власть короткой дремы, как тут же вскакивала она от зловещего грохота, эхом гремевшего у неё в ушах.
За окном всё ещё сгущалась тьма, когда Гела, безуспешно пытавшаяся уснуть, вдруг услыхала внизу неясный удар. Целое мгновение потребовалось ей на то, чтобы понять – стук этот раздался наяву. Она привстала на локтях, жадно вслушиваясь в тягучий стон вьюги. Снизу – из сеней – долетали еле слышные голоса. Или это грезилось её воспалённому воображению? Гелу бил озноб, она сжимала и разжимала кулаки, беспокойно ворочалась и куталась в стёганое одеяло.
Грянул ещё один стук. «Это затворилась дверь», - отчего-то подумалось Геле, и вдруг, как в подтверждение догадки, вдалеке заскрипели старые половицы.
Натянув стеганое одеяло до самого подбородка, Гела напряжённо прислушивалась к тихим звукам ночи, но скрип больше не повторялся.
«Наверное, показалось».



Она присела на кровати и положила голову на колени.
«Выходит, я схожу с ума или… или меня преследуют злые духи? Да, кажется, так говорят крестьяне, и примерно то же утверждают церковники. А я… я целыми днями хожу как в полусне, все вокруг говорят, что я странная. Грызу ногти, волосы и не могу удержаться! Разве это не верный знак безумия? Бедный Патрик получает от меня меньше ласки, чем Явор, а ведь теперь сын должен был бы стать моим смыслом жизни, по крайней мере так считают все… О, Творец, видно, я и правда брежу наяву! Ведь я точно не спала! И есть только один способ выяснить…»
Гела соскочила с кровати и, не подумав о шали, опрометью бросилась в сени. Шаги её гулко отдавались под деревянными сводами тёмного коридора, растрёпанные светлые волосы лезли в глаза.
Достигнув сеней, она остановилась и отдышалась. Окутанная ночным полумраком, привычная обстановка внушала Геле суеверный ужас. Сердце её учащённо забилось, словно пыталось выскочить из груди, руки сжали тонкую ткань рубахи, а в горле застрял ледяной ком.



Гела стояла, вперив взор в запертые двери и не решаясь шелохнуться. Казалось, стоит ей податься вперёд, как из самого тёмного закутка выскочит нечто, ужасное и желающее ей погибели. Мёртвая Рита Влешек с пустыми глазницами вместо ярких зелёных очей и багровой бороздой на шее, одетая в лиловое дорожное платье и зовущая её… Как же она звала её в том сне?
Гела плотно зажмурила глаза и судорожно завертела головой, силясь избавиться от жуткого видения.



«Ты же будешь хорошей девочкой, и никому не расскажешь», - вдруг пришли ей на ум чьи-то слова. Где она их слышала, и почему они всплыли в её сознании теперь? Гела не знала ответа, лишь задрожала всем телом – от страха ли или от стыни в сенях.
И тут Гела вспомнила, что стоит босая посреди тёмных сеней. Топили внизу лишь во время трапез и перед сном – когда здесь собиралась вся семья, в остальное время в этой части дома стоял пронизывающий холод, а Гела не взяла с собой даже шерстяной шали.
«Какая же ты глупая!» - сказала она самой себе и быстрым шагом направилась к дверям.
Дрожащими пальцами отодвинула она ржавый засов и с трудом отворила тяжёлую скрипучую дверь. В лицо ей дунул жестокий леденящий ветер, и на мгновение Гела крепко зажмурила глаза. С силой заставив себя разомкнуть веки, она опустила взгляд долу. На земле, почти занесенная снегом, виднелась тоненькая дорожка из следов, которая, огибая колодец, вела к кромке леса.



Гела пошатнулась, и из горла её вырвался истошный крик.



Он шёл к колодцу, оставляя за собой следы на заснеженной земле. Гела стояла у окна и, сжимая во вспотевших руках куклу, пристально смотрела за ним. Слёзы текли у неё по лицу, перемешиваясь с соплями, она икала и не могла отвести взгляд от свертка, который он держал в руках…



- Гела, дочка, что приключилось?
Веки слабо дрогнули, и Гела с усилием приоткрыла глаза. Над ней участливо склонился господин Жигимонт, его живое выразительное лицо казалось бескровным, щетинистые щёки чуть заметно подрагивали, густые брови изумлённо изогнулись. За его спиной держала масляную лампу госпожа Драгомира. Она тихо молилась и смотрела на Гелу странным взором, в котором одновременно читались участие и порицание. За спиной хозяйки столпилась переполошённая прислуга, Патрик держал за руку нянюшку.
- Гела, ты слышишь меня? – тихо переспросил Жигимонт, и Гела медленно повернулась к нему.



- В колодце… Она лежит в колодце, - прошептала Гела и разразилась отчаянным рыданием.
- Кто? - не понял Жигимонт, но госпожа Драгомира резко перебила его.
- Что ты творишь? На такой холод в одной рубахе! Уморить себя удумала? - дрожа всем телом, будто это она только что отворяла входную дверь, воскликнула хозяйка Старой Каменицы. Жигимонт, не слушая её, поставил Гелу на ноги и осторожно повёл обратно в комнату. С небывалой для него мягкостью он усадил всхлипывавшую женщину на разобранную кровать и, повернувшись к последовавшим за ними домашним, бросил:
- Разойдитесь все, возвращайтесь к себе! Жена, иди спать, - добавил он, заметив, что госпожа Драгомира так и осталась на месте.
Недовольно покачав головой, госпожа Юрхович всё же повиновалась его требованию, и, когда шаги её смолкли в глубине коридора, Жигимонт притворил распахнутую дверь.
Он взял висевшую на ширме шаль и молча накинул её на плечи Гелы, потом уселся на придвинутый к кровати стул и тихо прокашлялся.



- Скажи, что гложет тебя, дочка? – он положил свою тёплую широкую ладонь на дрожащую руку молодой вдовы. Гела медленно подняла на него глаза и вновь расплакалась, заколотив кулаком по подушке.
– Меня теперь запрут в комнате? Или что делают с безумцами? - она порывисто вздохнула и закрыла лицо руками.



Жигимонт звучно фыркнул в усы.
- Чушь! – громогласно объявил он и, сбавив голос, продолжил: - Никакая ты не умалишённая, дочка, вот что я хочу сказать. Ты – чудная девочка, и когда Карлис привёл тебя в наш дом, я полюбил тебя всем сердцем, хоть ты и была бесприданницей и дочкой нашего красноносого коменданта, проклятого пропойцы. И всё, что я вижу теперь, - это то, что тебя что-то мучит, а что – ты не говоришь, только дичишься, как зверёк, и, видно, падаешь с ног от того, что спать не можешь. Нянька твоя твердит, что это из-за папаши…
- Нет-нет, он здесь ни при чём! – перебила Жигимонта Гела. При воспоминании об отце к грызущему отчаянию прибавился стыд. Как бы Гела не убеждала себя в обратном, она совсем не переживала пропажу коменданта и, постоянно бичуя себя за греховные мысли, в глубине души надеялась, что пьяный папаша, вечно позоривший её перед соседями, никогда не отыщется.
- Ясное дело, что ни при чём, всё это началось раньше… даже раньше той мертвячки, - Жигимонт задумчиво почесал подбородок. – Из меня, дочка, утешитель, конечно, дряной, но, ежели ты мне поведаешь, в чём дело, то на меня можешь рассчитывать.



Гела неуклюже вытерла слёзы рукой и, высморкавшись в шаль, искоса взглянула на Жигимонта. Тот сидел, подавшись вперёд, и с теплотой смотрел на невестку. И тут Гелу прорвало. То и дело икая да подтирая подступавшие слёзы, поведала она о неясном грохоте и странном вельможе, являвшихся к ней в ночных кошмарах, об одинокой маленькой девочке в холодном замковом коридоре, о колких словах Риты Влешек – словах, которые она никак не могла вспомнить, о скрипе половиц, услышанном этой ночью, и, наконец, о жутком видении, переполошившем весь дом.
- И я совсем не понимаю, что происходит, любезный дядюшка, - голос у Гелы срывался. – Сначала я думала, что это просто кошмары, но теперь мне кажется… - на мгновение она запнулась, а потом, взглянув на Жигимонта, спросила: - Как думаете, быть может, я во власти бесов или недобрых духов?
Дядя покойного Карлиса сердито нахмурился.
- Э-э, дочка, бесов оставь попам, а духов – деревенской черни. Сдаётся мне, ни те, ни другие здесь ни при чём, - он задумчиво почесал усы, а затем молвил: - Мне вот что на ум пришло. Тебе ведь было лет пять, когда папашу твоего перевели в нашу глушь?



Гела сморщила лоб.
- Четыре.
- А где он служил до того?
- Не знаю, - Гела икнула и пожала плечами. – Он не говорил, а я не интересовалась. Я, знаете ли, вообще старалась его избегать.
- Он дурно обходился с тобой? – Жигимонт подозрительно сощурил глаза.
- Дурно? Нет, он… вечно твердил, что виноват передо мной. И порою, когда совсем напивался, называл меня плодом своего греха, но это глупость – я его законная дочь, - Гела выдавила усталую улыбку. – Вы знаете, дядя, он не из буянов, выпившего его скорее клонило в сон.
Жигимонт пробурчал что-то про тихий омут и откинулся на спинку стула.
- Старых слуг у него не было – это я знаю, - задумчиво пробормотал он. – А твоя мать? Ты знаешь, где она сейчас?
- Нет. Она не писала и не давала о себе знать с тех пор, как оставила его, - Гела помотала головой. – Вы думаете, дядюшка, будто мои сны – это своего рода воспоминания? Что-то из моего раннего детства, что я помнила и забыла?
- То-то же, - мрачно кивнул Жигимонт. – Ты говорила что-то про колодец. Кто лежит в колодце?
- Про колодец?
Гела на мгновение зажмурилась, силясь воскресить в истерзанной памяти видение сегодняшней ночи, но человек со свертком теперь представлялся ей лишь жалким отражением того кошмара, что пережила она часом назад. Блеклое воспоминание, тускнеющее с каждым мигом.
- Я… я не знаю, - наконец прошептала она. – Просто вырвалось и всё...

* Были изменены родственные связи в семье Гелы. Теперь она живёт не с родителями покойного мужа, а с его дядей и тётей. Также была изменена их (дяди и тёти) фамилия и имя тёти.
** По предложениям читателей добавила в первый пост мини-генеалогическое древо королевской семьи.

Яромир пробормотал что-то невнятное и в молчании последовал за мэтром Амзелем по деревянной винтовой лестнице, поднимавшейся на второй этаж этого старого дворцового флигеля.
Ещё час назад, когда сумерки только спускались на славный город Тевен, оба почтенных пожилых господина сидели в уютной, изрядно натопленной гостиной мэтра Амзеля и, потягивая подогретое вино со специями, толковали о последних событиях. В камине плясали буйные языки пламени, женщины в уголке корпели над вязанием.
- Суплент до конца года не протянет, - уверенно заявлял судья Яромир Барта, кладя руку на подлокотник кресла. Он важно выпячивал грудь и по-хозяйски оглядывал комнатушку.
- Вестимо, следующим изберут Фридриха, если только… - мэтр Амзель, зять господина Барты и придворный лекарь великого герцога, судорожно вздохнув, протёр рукой бледный лоб. Выглядел он неважно, и Яромир даже предположил, что муж покойной сестры болен, но Амзель отмахнулся от его догадок. «Я лекарь, Яромир, мне виднее».
- А что дурного в короле Фридрихе, скажи мне на милость? – судья Барта хлопнул ладонью по деревянному подлокотнику. – Какой порядок в Дагтаре – мышь не пробежит без государева ведома! Правильно делает, что казнит этих негодяев – будь их воля, всю страну бы разворовали да в крови утопили.



- И всё же, тот случай с безглазой женщиной может сыграть против него, - мягко возразил Амзель, глядя на танцующее в камине пламя.
Яромир громко фыркнул. Три дня провёл он в пути до Тевена, трясясь в кибитке вместе с женой и детьми, и, останавливаясь на ночлег в шумных придорожных трактирах, наслушался немало сплетен, россказней да пересудов. Говорили о призрачной своре, промчавшейся над Хадцем и унёсшей души людские в Преисподнюю, шептались о зловещих мертвецах, рыскающих в ночи, и толковали о Пропавшей Принцессе, зверски убиенной по приказу венценосного дяди. В последнее Барта верил не больше, чем в призраков и упырей, но даже будь сие правдой – не дело подданным судить поступки государя.
- Я так тебе скажу, Амзель, - старый судья шумно отхлебнул глоток вина. – Будь то в самом деле принцесса, что принесла бы она, кроме бунтов и смуты? А на нет и суда нет.



Барта откинулся на спинку кресла, и в эту минуту зазвонил дверной колокольчик. Молодая жена Амзеля – третья или четвёртая по счёту? – отложила вязание и спешно направилась вниз, затем кликнула мужа, и вот теперь Яромир стоял в одиночестве посреди тесной, заваленной хламом каморки.
С протяжным скрипом отворилась узкая, окованная ржавым железом дверь, и Яромир вздрогнул от неожиданности. В комнатушку вошёл мэтр Амзель – лоб его блестел от пота, лекарь тяжело дышал и смотрел в пол. Следом появился епископ Амвросий – благодетель Яромира, посуливший тому «почётное место». Старый судья отвесил служителю церкви низкий поклон. Руки его чуть заметно задрожали. Вот человек, от которого зависит судьба как самого Яромира, так и его семьи!
Но тут епископ двинулся в сторону, впуская сопровождаемую служанкой даму. Тонкая и невысокая, со следами ожогов на лице, дама эта казалась совсем прозрачной. Строгое траурное платье, лишённое малейшего украшения, и глухой чепец, закрывавший даже подбородок, говорили о том, что дама – вдова. Её степенная поступь и величавая осанка свидетельствовали о высоком происхождении.
«Должно быть, вдовствующая герцогиня», - подумал Яромир, почти касаясь носом земли. – «Вот так и должны одеваться вдовицы – а то года со смерти мужа не прошло, а уже разряжаются в пух и прах, срамота-то какая! Но, Творец и Хранитель, что она здесь делает? Разве не Амвросий?..»
- Ваше высочество, позвольте представить вам господина Барту, - в гнетущую тишину врезался медовый голос епископа. – Его отрекомендовали мне как человека, на счету которого…
Герцогиня жестом заставила Амвросия замолчать.
- Рада видеть вас, господин Барта, - голос её звучал тихо и даже ласково, но что-то в нём заставило старого судью нервно сглотнуть. – Вы знаете, для чего вас вызвали в Тевен?



- Я… я могу лишь благодарить его преосвященство, что был так добр и дал мне это назначение, да мэтра Амзеля, мужа покойной моей сестры, замолвившего за меня словечко, - справившись с охватившим его смятением, отвечал Барта. – Быть судьёй в столице – большая честь, несравнимая с теми благами, какие я получал в Эржене.
- Боюсь, вы неверно поняли послание епископа, господин Барта, - дождавшись, пока старый судья закончит свою речь, молвила герцогиня. – Его преосвященство говорил лишь о «почётной должности», а не о судейском чине в Тевене. Пусть он поправит меня, если я ошиблась, - она медленно повернулась к Амвросию и, дождавшись от того подтверждения своей правоты, добавила: - Здесь достаточно своих судей, господин Барта.
Яромир переминался с ноги на ногу, не решаясь вновь бросить взгляд на великую герцогиню. В тридцать лет получив судейскую мантию, верой и правдой служил он своему государю. Каких только мерзавцев честный судья не отправил на виселицу! Едва ли Барта припомнил и половину тех преступников, кого приговорил он к смерти, – бывало, в день судья разбирал до сорока дел. И что же теперь хотят от него эти люди? Неужели это их благодарность за годы доброй службы?
«Знай своё место, Яромир», - одернул он самого себя. – «Не дело тебе упрекать таких высокородных господ».
- До того, как порекомендовать вас её высочеству, я долго собирал сведения, - подал голос епископ. – Я знаю, что до возведения в судейский чин вы служили старшим дознавателем и расследовали зачастую сложные, запутанные злодеяния. Ведь именно благодаря вашим успехам на этом поприще, вам удалось так быстро дослужиться до мантии. Тридцать лет для судьи, прямо скажем, мальчишеский возраст. Но вы, человек проницательный и одарённый, достигли успехов быстрее, чем обычно.
Яромир бросил острый взгляд на широкоплечего епископа.
- Благодарствую на добром слове, ваше преосвященство. Но позвольте проявить несдержанность и полюбопытствовать, к чему вы клоните?
- Я желаю поручить вам одно непростое и щекотливое дело, - вновь заговорила герцогиня. – Конечно, вы вправе отказаться, но в этом случае я не смогу предложить вам «почётную должность». Решайте прямо сейчас, ибо после того, как вы выслушаете подробности, обратного пути не будет.



Яромир нахмурился, понимая, что герцогиня не оставила ему выбора. Откажись он от поручения сейчас, ему придётся вернуться в Эржен униженным, опозоренным и без надежды на возвращение в прежнюю должность. Отвергнув же задание герцогини после оглашения подробностей, Яромир не дошёл бы до ближайшего переулка.
- Я согласен, ваше высочество, - как можно более почтительным тоном произнёс судья.
- Должно быть, вы уже слышали об этой истории, господин Барта, - герцогиня стала как статуя, не нуждаясь ни в тереблении ткани в руках, ни в навёртывании кругов по каморке. – Близ крепости Костомлоты, в обыкновенном сельском захолустье, нашли тело молодой женщины. Несчастную задушили и выкололи глаза, - голос матери государя не дрогнул, изуродованное ожогом лицо сохраняло приличествующее вдове выражение тихой скорби. – Вы ведаете также и о слухах, наводнивших страну за последние несколько дней. Говорят, будто эта бедняжка приходилась дочерью моему брату Руперту. Её называют Пропавшей Принцессой, господин, хотя это, конечно, неверно, раз отца её лишили титулов… И вам, разумеется, известно, что мой сын и наш государь, направился ныне в Дагтару, дабы сочетаться браком с принцессой Эриной. Я не желаю, чтобы мой царственный брат Фридрих обвинил моего сына в укрывательстве Катинки, и также не хочу я, чтобы самому королю дагтарскому беспричинно ставили в укор это жуткое злодеяние. Господин Барта, благо моей семьи для меня всё, - чуть повысив голос, окончила она.
Холодный пот пробил Яромира с ног до головы, руки одеревенели. Он захотел сорваться с места и убежать подальше от этих господ и этого дворца – вернуться домой, в Эржен. Но вместо этого он прокашлялся и произнёс благоговейным тоном:
- Ваше высочество, я ни коем случае не пытаюсь усомниться в ваших словах, но ведь молва объявляет Пропавшей Принцессой каждую неопознанную покойницу, - стараясь скрыть смущение, он размашисто жестикулировал руками. – А уж сколько было живых самозванок, так и вообще не счесть. Разрешите мне одну дерзость и дозвольте спросить, что именно заставляет вас относиться к этому случаю с такой серьёзностью?
- Как мне было доложено, недавно в Тевен прибыл молодой дознаватель из Костомлот. Он пытался разузнать, кто изображен на портрете, который нашли при убиенной. Так вот, господин Барта, на этом портрете – королева Летиция, покойная жена моего брата Фридриха и мать принцессы Эрины, невесты моего сына, - недрогнувшим голосом объявила герцогиня.
- Ваше высочество, должно быть, я проявляю неслыханное нахальство, позволяя себе расспрашивать вас, но ведь портрет королевы мало что доказывает. Простите меня за такое сравнение, но у господина Тодора, портретиста из Эржена, в мастерской висит копия с портрета вашего покойного супруга, великого герцога Вильема. Разве это означает… - Яромир залился краской и запнулся на полуслове, не решаясь облечь столь бесстыдную мысль в слова.



Глаза герцогини на мгновение потемнели, по бесстрастному лицу скользнула мимолетная тень. Еле заметным движением головы повернулась она к епископу, словно спрашивая у того совета. Амвросий лишь нервно скривил губы.
- Ваше высочество, молю вас быть со мной предельно честной, если вы желаете, чтобы я разобрался в этой истории, - голос Яромира срывался от волнения.
Герцогиня вздохнула и наконец-то решилась.
- Летицию Леверн, в то время, когда она была девицей на выданье, хотели сосватать за моего брата Руперта. Говорили, что сами они испытывали друг к другу сильную благосклонность, но наша матушка, королева, воспротивилась этому и подыскала Руперту латонийскую принцессу. Летиция вскоре вышла за Фридриха. После гибели отца Леверны и мой покойный супруг поддержали притязания моего брата Фридриха, а дальше… она на мгновение запнулась. – Впрочем, дальше вы итак знаете. Я видела тот медальон – его, разумеется, отобрали у сельского дознавателя. Я слыхала, что после смерти Летиции в её покоях нашли такой же, но с портретом Руперта. Теперь вы понимаете, почему я так обеспокоена?
- Когда мне выезжать в эту деревню, ваше высочество? – покорно склонил голову Яромир, думая о том, в какую передрягу ему пришлось ввязаться на старости лет.
* По просьбам читателей в первый пост добавлена родословная Гелы с портретами. Позже будут добавляться другие доп. материалы.

Девушка вскинула голову и, оторвавшись от работы, бросила косой взор на затворенную дверь в будуар принцессы. Этим днём в Кравинкель заявился герцог Стефан со свитой – официальный приём был назначен на завтра, и риниссцы пока отдыхали после долгой дороги. Эрина же с самого утра была не в себе – рыдала, отказывалась от еды, обижала слуг. Маржи тоже досталось по первое число – кузина ощетинилась из-за сущего пустяка и наговорила… наговорила жутких вещей, не забыв упомянуть слухи про безглазую женщину. Ту самую, которую считали сестрой Маржаны.

«Вот же… вылитая дочь своего папаши», - пронеслось в мыслях у Маржи, прежде чем она успела это осознать. – «О, нет! Девочка, конечно, вспылила, не думала, что говорит! Но что я такого сказала? Ведь ясно же, что с мужем у неё будет больше шансов стать правящей королевой!»



Кое-как утихомирив кузину, Маржи оставила её с гувернанткой и духовником, и в безотчётном желании забыть о нанесённой обиде и отвлечься от терзающих дум, села за рукоделие.

За дверями раздались неясные голоса, и в гобеленную комнату вошёл лакей.

- Достопочтенная дама, - он слегка поклонился Маржане. – Прибыли его высочество герцог Ринисский и испрашивают дозволения видеть её высочество.

На лбу у Маржи залегла продольная морщинка. Девушка поднялась, ласково провела рукой по незавершенной работе и, вколов иглу в игольницу из слоновой кости, до боли надавила на ушко пальцем. Она не ожидала увидеть риниссца до завтрашнего приёма, и непредвиденный визит великого герцога вызвал у неё свербящее ощущение в животе. Дамы позади взволнованно зашушукались – уж им-то явно не терпелось узреть того, о ком велись толки весь день.

«Сказать ему, что малышка нездорова? Или пусть его – хоть увидим, что он за птица?» - Маржи покусывала губы и хмурила лоб, силясь найти верное решение.

Герцог Стефан, видно, воспринял её промедление по-своему, ибо дверь вновь отворились, и в зале появился сам виновник крошечного переполоха, сопровождаемый своей свитой.

Маржи ничего не оставалось, как присесть в глубоком реверансе.

- Вам нет нужды склоняться передо мной, ваше высочество, - он поднял Маржи и пристально взглянул ей в глаза, - ибо я сам склоняюсь перед вашей красотой.

«Что это с ним? Белены объелся?» - Маржи с опаской нахмурилась и вдруг сдавленно хихикнула, прикрыв рот ладонью.

- Это вам нет нужды обращаться ко мне «ваше высочество», - насмешливо ответила она. – Я – не принцесса Эрина, а её кузина, племянница его величества, достопочтенная дама Маржана. И если вы, ваше высочество, мыслите, что ваше незванное вторжение можно загладить куртуазными речами, то я с вами не соглашусь.



Стефан покраснел и сделал шаг назад, – ну, прямо мальчишка! – пробормотал невнятные извинения и уставился на племянницу короля, пожирая её взглядом. Ростом он был невысок, примерно с Маржи, худощав, с заострённым подбородком, впалыми щеками и короткими мышино-русыми волосами. Маржи подметила странный блеск в его светло-серых глазах – так же глядел на неё Янеки Крауз, когда таскался ради неё в покои Эрины.

Девушка потрясла головой, силясь избавиться от наваждения.

- Госпожа Ферр, доложите принцессе! – велела Маржи одной из фрейлин и, дождавшись, пока та скроется за дверью будуара, повернулась к Стефану. – Как прошло путешествие, ваше высочество?

По угловатому лицу его теперь разлилась бледность, он сделал робкую попытку обернуться к своим вельможам – те хранили прилечествующее случаю непроницаемое молчание – и опустил голову, словно признавая, что момент для достойного отражения атаки безвозвратно ушёл.



- Дорога выдалась лёгкой, достопочтенная дама, - наконец выдавил из себя Стефан. – Умоляю вас простить мою несдержанность, я лишь желал скорее увидеть свою наречённую.

Тут, словно в награду великому герцогу, отворились двери покоев Эрины, и на пороге гобеленной комнаты появилась сама принцесса, сопровождаемой фрейлиной и королевским духовником Дорфмайером. Кузина выглядела безупречно: роскошное сине-зелёное платье с горностаевой опушкой и изящная изумрудная диадема выгодно подчеркивали благородную бледность её кожи да отводили взор от тускло-мышиного цвета волос. Аббат Дорфмайер – цепная собака Фридриха, гневливо поджимая и без того впалые губы, колол взглядом племянницу своего господина. Маржи приветствовала Эрину глубоким реверансом и, встав, высокомерно вздернула голову в ответ на презрение сухощавого монаха.

- Ваше высочество, - Стефан поцеловал руку невесте, - никакие слова не могли описать и толики вашей совершенной красоты! И, узрев вашу прелесть, я чувствую себя вознагражденным за тяготы долгого странствия, - говорил герцог, но на юном лице его залегла мрачная тень.



«Он разочарован. Несмотря на то, что говорит», - отметила про себя Маржи.

Губы Дорфмайера растянулись в благожелательной улыбке, смотревшейся на его ястребином лице чем-то инородным; кузина холодно протянула руку для поцелуя. Между наречёнными завязалась пошлая светская беседа, Маржи откровенно скучала, стоя чуть поодаль от принцессы и рассеянно наблюдая за играющим в камине пламенем.

И тут часы на Главной башне Кравинкеля пробили полдень. Гулкий протяжной звон огласил королевский замок, и Маржи встрепенулась, вспомнив о назначенной встрече.

Райнальд Шкрет – её верный старший служащий, ждал в маленькой проходной комнатке её покоев, а с ним… с ним должен был прибыть его зять, некто Теобальд Гренц – «прыткий малый, скажу я вам».

- Ваше высочество, - умирающим голосом позвала Маржи, - прошу вас простить, но мне вдруг стало дурно. Дозволите ли вы мне покинуть вас, раз я вам все равно не нужна?

Тонкие черты принцессы словно окоченели, прямые брови воинственно нахмурились. Неужели она до сих пор помнила утреннюю размолвку? У Маржи лихорадочно задрожали ладони.

- Ошибаетесь, Маржана, вы мне нужны, - не терпящим возражения тоном отчеканила Эрина. – Приказываю, чтобы вы оставались при мне до тех пор, пока я того желаю.



Маржи обдало холодом. Эрина знала! Ведала, как важна кузине эта встреча, помнила, что сегодня Теобальд возвращался в Фермидавель – с вестями из Костомлот, быть может, и с вестями про Дамира Дутку!

- Ваше высочество, молю вас, мне… мне тяжело стоять, я сейчас упаду без сознания! – теребя в руках юбку, сделала ещё одну попытку Маржи.

- В самом деле, душенька, – вы позволите мне это обращение? – проявите сострадание, - неожиданно вступился герцог Ринисский, а Эрина сжала кулаки.

- Обращение я вам не позволю, - заносчиво ответила она. – Будет так, как сказала я. Вы ещё мне не муж, и указывать мне не имеете права.

- Разумные речи, ваше высочество, - прокашлялся Дорфмайер. – Яблоко от яблони недалеко падает, от дочери изменника стоит ожидать лишь вероломства. Держите её при себе и глаз с неё не спускайте да помните, что дурная кровь может взыграть в любое мгновение, - вкрадчиво проговорил он и повернулся к Маржане: - А вам, девица, Божества заповедовали смирение и благодарность его величеству, который, несмотря на грехи вашего отца, возвысил вас и отдал в услужение родной дочери.

За окном стояла тёмная, безлунная ночь, и Маржи тихо дрожала, неотрывно глядя на танцующие в камине угольки. Райнальд Шкрет сидел рядом с ней: его тучные плечи поникли под незримым грузом, широкопалые руки безжизненно лежали на мощных коленях, бычья шея, казалось, совсем не держала округлую голову.



- Мне так совестно, мой друг! – Маржи накрыла его ладонь своей, и по щеке у неё скатилась одинокая слеза. – Это я во всём виновата, Шкрет. Я не должна была вовлекать вас в это дело.

Он медленно повернулся к ней и тяжело вздохнул.

- Что тут говорить, ваше высочество, - наедине Шкрет всегда обращался к Маржи, как к принцессе. – Вы приняли самое верное решение, а Теобальда вовлёк в это я сам. И вот теперь моя дочурка – вдова, а маленькая внучка осталась без отца. Один я во всем виноват, ваше высочество!

Маржи всхлипнула, отвернувшись к стене.

- Не плачьте, ваше высочество, слезами тут делу не поможешь, - Шкрет мягко похлопал её по руке. – Во всяком случае, мы знаем то, чем Теобальд успел поделиться со мной.

- Дамир Дутка пропал, - глотая слёзы, молвила Маржи. – Он пропал, а вашего зятя убили грабители. И тело нашла именно дочь Дутки, и тут же уехала. Всё семейство Дутка в этом повязано, господин Шкрет! А ещё кто-то не хочет, чтобы правда всплыла, и не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, кто!

Девушка стиснула кулаки, воскресив пред своим мысленным взором бледное лицо дяди-короля.

«Это его рук дело», - мысленно повторяла она, думая о гибели Теобальда. Обнаружив на своём столе записку про Дамира Дутку, Маржи направилась к господину Шкрету – распорядителю прислуги, прибывшему с ней из замка матушки. То был единственный человек из куцего штата королевской племянницы, кому та могла полностью довериться. Шкрет и предложил ей поручить дело своему зятю. И вот теперь, когда лазутчик Маржаны явился в Фермидавель с новостями, Эрина задерживает её у себя, и тот, не дождавшись, выходит в город «промочить горло» да тут же попадает под нож уличных грабителей. Страшное дело!

- Опасно вести такие речи, ваше высочество. Даже у стен в Кравинкеле есть уши.

Маржи вскочила.



- Так пусть стены слышат, как я ненавижу! Ненавижу Фридриха, Дорфмайера, герцога Ринисского, покойную Летицию, своего незадачливого отца! Ненавижу… - и она запнулась, не найдя в себе силы произнести имя Эрины.

- От вас, господин Барта, требуется не только найти убийц моей несчастной племянницы, - вразумляла его герцогиня в тот злополучный день, - но и выяснить, где да с чьей помощью та скрывалась. На последнем особо настаивает мой брат – король Фридрих, и буду настаивать я, ибо желаю снять все подозрения со своего сына и государя.

Дело властьимущих – требовать, дело нижестоящих – с почтительным поклоном преподносить им желаемое. А как, скажите на милость, услужить герцогине, коли улики затоптаны башмаками окрестного сброда, погребены под глубокими сугробами и ждут, когда их смоют талые воды?

«Бестолковый дурень!» - мысленно помянул он местного дознавателя Касьяна Слезака. Будь этот сельский болван чуток умнее помойного ведра, Яромир располагал бы куда более весомыми зацепками, чем воспоминания пьяницы-переправщика.

Барта поморщился, как от зубной боли. Память услужливо воскрешала перед ним картины сегодняшнего утра, когда, сопровождаемый двумя подчинёнными и комендантом Теребой, он спустился по скользкой винтовой лестнице в подвалы Костомлот, миновал сырой сводчатый коридор и остановился у ржавой решетки, отгораживавшей камеру, куда поместили злополучного переправщика. Ансельм Тереба собственноручно отпер замок.

Йино – точнее, Йинрих Сковец – лежал в углу на охапке гнилого сена.



Заслышав лязг связки ключей, он нехотя повернул голову и, окинув пришедших безразличным взором, смачно плюнул на землю. На грязном осунувшемся лице его залегли глубокие тени, тёмные, прищуренные глаза поблескивали в неверном свете факелов. Грубые, мясистые руки, на одной из которых не хватало пары пальцев, лежали на худом животе, давно не стриженные волосы и борода настолько засалились, что цвет их Яромир угадал лишь по прозвищу переправщика – Рыжий Йино.

- Фу-ты, а это что за посольство? – прохрипел Йино. Было темно, в воздухе стоял запах плесени.

- Имей уважение, висельник! – рявкнул Яромир, не привыкший церемониться с лиходеями. – Перед тобой я, господин Барта – глава судейского округа Костомлоты, и комендант крепости – капитан Тереба.

- Комендант? А старину Дамира бесы загребли? – Йино приподнялся на локте.

Яромир открыл было рот, чтобы ответить, но комендант Тереба опередил его:

- Ты здесь вопросы не задаёшь, скотина! Слушай, что тебе говорит его милость и отвечай, да так, чтобы было правдиво! Не то башку снесу, прежде чем дойдёшь до суда, - Ансельм закатал рукава, и на мощных ручищах его проступил пот.

Барта одобрительно кивнул. Ему определенно нравился этот могучий, рослый здоровяк с простодушным розовым лицом, обрамлённым чёрной бородой.

- Перевозил через реку хорошо одетую даму в лиловом двадцать пятого дня от Увядания? – бросил Барта и стал у ржавой решётки, презрительно глядя на переправщика.



- Бесы её раздери! Которую опосля укокошили? – Йино протёр чумазый лоб. – Ну, так ясно перевозил. И всё уже поведал Слезаку, пусть его бесы сгрызут. Отстаньте, а?

- Теперь поведаешь мне, - сухо молвил Барта, проигнорировав последние слова переправщика. – С кем она была? На каком экипаже? Что говорила?

Переправщик скривил губы и повозил ногой по соломе, словно раздумывая над ответом. Худое тело его сотрясла крупная дрожь.

- Была одна, без кареты. Наказала перевезти через реку. Вот и всё, выметайтесь к чудищам! – выкрикнув последние слова, он повернулся лицом к стене.

Тереба сжал огромные кулачища, Яромир презрительно хмыкнул.

- Не тебе, висельнику, решать, когда и куда нам уходить, - отчеканил старый судья. – Отвечай по существу! Когда она пришла? В какое время суток?

- Идите к бесам, не то помрёте, говорю вам! – не оборачиваясь, пригрозил Йино, и Яромир на мгновение опешил от неслыханной дерзости.

«Он мне ещё и угрожает?»

- Дайте ему пару тумаков, - бросил Яромир подручным, но не успели те и сделать шаг вперёд, как из-за спины старого судьи выскочил комендант Тереба.

Мышцы на его мощных волосатых ручищах напряглись от колоссального напряжения, ноздри на шишковатом носу раздулись, толстые щёки покраснели больше обычного, на бычьей шее проступили капельки пота. По всей его исполинской фигуре пробежала мелкая дрожь, он глубоко вздохнул и на какое-то мгновение в упор уставился на Барту. Затем зрачки его серых глаз расширились, он потёр руки, отвернулся и со всей силы пнул лежащего переправщика.

Йино вскрикнул, а комендант перевернул его на другой бок, как невесомую мышку, и принялся бить ногами в живот. Переправщик вопил, двое подручных попятились, у Барты предательски задрожали колени, словно ярость Ансельма в следующую минуту могла перенестись на него. А Тереба тем временем одной рукой поднял переправщика в воздух, а другой продолжал дубасить того головой о стену, пока несчастный не захрипел – кричать он, видно, больше не мог.



- Капитан, остановитесь, - нетвердым голосом произнёс Барта, затем добавил громче: - Довольно, капитан!

Слова его, казалось, не произвели на Ансельма никакого впечатления. Тогда один из подручных нерешительно приблизился к Теребе и перехватил занесённую для удара руку. Тот отпустил переправщика, и освободившейся рукой наотмашь вмазал смельчаку по лицу.

- Славная работёнка, - пропыхтел капитан и отступил поодаль, предоставляя Яромиру продолжить допрос.

Старый судья медленно шагнул вперёд и, превозмогая дрожь во всём теле, опустился над Йино. Руки Яромира пробирал неприятный холодок, а в душе боролись странные, противоречивые чувства. Он и сам не мог дать им определения и наверняка понимал лишь одно – ему не хотелось смотреть на Ансельма, не хотелось находиться с ним в одной комнате.

«Брось эти глупости, старый дурак», - мысленно приказал он себе. – «Капитан просто немного перестарался».

- Ну как, теперь говорить будем? – вопросил Барта и сам подивился тому, как твёрдо звучал его голос.



Переправщик издал какие-то невнятные хрипы. Лицо его теперь походило на жуткое кровавое месиво, дышал он прерывисто и со свистом.

- Ты смотри, висельник, коли не хочешь беседовать со мной, так будешь говорить с капитаном Теребой, - мрачно предупредил судья.

Йино сделал отчаянный вздох и из последних сил замотал окровавленной головой.

- Не надо… капитана… Я всё скажу… - прошептал он. – Она пришла ночью… не одна, с ним.

Яромир прищурил глаза.

- С ним?

- С ним, с мертвецом, - уточнил Йино.



- Он, что, бредит? - Барта медленно повернулся к своим спутникам. Ансельм Тереба стоял, скрестив руки на груди, один из подручных возился со стонущим товарищем.

- Нет… слушайте… - переправщик судорожно схватил Барту за ворот и потянул к себе. – Была ночь. Она стала стучать. Я послал её к бесам и крикнул, чтобы приходили утром… Но он вломился. Он был сперва в плаще с капюшоном, потом скинул. А там лицо – лицо трупа. Бабы в деревнях говорят, что мертвецы по ночам восстают из земли, разрывают могилы… Я думал – бабьи придури, но он… он был как из ночного кошмара. И с ним пришла эта дамочка, которую убили. Я призывал Божеств на помощь, но дама лишь смеялась, а мертвец… мертвец сказал, что придёт за мной, коли расскажу кому об их визите. Я переправил их через реку, а сам пошёл в таверну напиться… Там встретил капитана Дутку. Мы пили всю ночь, и утром пошли ко мне, на переправу. Тут-то и глядим: лежит эта баба… вроде как, того… задушена. А у неё кошель… чепчик и побрякушка с камушками... Мы и подумали – заберем себе, ей на том свете ни к чему. Старина Дамир взял эту побрякушку… открыл… и тут аж присел. Я спрашиваю – что за дрянь? А он… он прижал палец ко рту и пристроил штуку, как было. Потом… потом говорит – здесь дело нечисто… надобно одну вещицу провернуть… дабы привидение её к нам не ходило. Достал кинжал и вырезал ей глаза да закинул их в реку. Вот, говорит, теперь приведение будет искать свои глаза, а не эти побрякушки… глаза-то ему всяко важнее. Мы уж собирались забрать вещи себе, как вдруг слышим – собачий лай и бабий голос следом. Ну, мы спрятались в зарослях… сидели тихо… как мышки. И тут псина выбегает, а за ней дочка Дутки. Та, баба-дура, завизжала, схватила псину и бросилась восвояси. Мы вернулись, взяли чепчик и кошель… а про побрякушку Дамир говорит, мол, не надо, оставь, там картинка какая-то… красть такие вещи – дурная примета. А ещё говорит… коль ты мне друг, Йино, молчи, что я ей глаза вырезал, а то скажут – я убил, а я ж с тобой в таверне пил, ты знаешь. Я дал ему слово, но, как он отвернулся, побрякушку-то себе заныкал. Чего добру пропадать? Потом вернулись ко мне, омыли удачу… тут знахарь явился со своей настойкой, а затем дочка Дутки, за папашей, видать, пришла… А все эти приметы Дутки – дурь бабья, то ли дело мертвец, его-то я сам видел… Теперь он за мной придёт, но лучше он, чем… - тут Йино обмяк, потерял сознание.

Допрос на этом завершился, а через час с лишком в кабинет к Яромиру постучал дубина Касьян Слезак.

- Йино преставился, ваша милость, - чинно объявил он, стараясь не смотреть Барте в глаза.

«Не осуждать ли он меня вздумал?» - пронеслось в голове у старого судья, но должной бури мысль эта отчего-то не вызвала.

Яромир потёр спину и сделал глубокий вдох.

«Годы уже не те, что раньше», - посетовал он про себя, с трудом поднимаясь со скрипучего кресла и задувая толстую свечу.



Затем подумал о жене с дочкой, суетившихся у очага; о сыновьях – вечно серьёзном Раймонте и балбесе-Людеке. Во что он их втянул? И сможет ли выпутаться, не прогневив герцогиню?





В отдалении снова что-то раскатисто грохотало, а мужчина всё так же стоял, понуро опустив плечи, и перстни на его длинных пальцах слабо поблескивали под тусклым факельным светом.

Гела прильнула к каменной стене, сердце её отчаянно колотилось, словно пыталось вырваться из грудной клетки. Она отчаянно сжимала в руках куклу, и слёзы капали на застывшее лицо деревянной игрушки.

Грохот теперь раздавался ближе, и мужчина, словно очнувшись от забытья, повернулся к Геле. Овальное, правильной формы лицо его, казалось, осунулось, нижние веки набрякли и потемнели – наверное, от недостатка сна? Глаза – большие, серые, близко посаженные – покраснели как от усталости. На носу у него была небольшая горбинка, подбородок скрывался под короткой бородкой. Мужчина сделал робкий шаг навстречу Геле и пригладил дрожащей рукой короткие светлые волосы…



И тут она вновь оказалась в унылой полупустой комнатушке, и чудовище надвигалось на неё, протягивая руки вперед. Гела глядела на него снизу, и не могла пошевелиться: лицо, руки, шея этого человека - всё было покрыто жуткими струпьями, что делало его похожим на выходца из могилы.

- Давай сюда, паршивка, - прорычал он, но Гела только крепче вцепилась в свою куклу и со слезами замотала головой.

Человек со струпьями приблизился, и Гела метнулась в другой угол, задев стоявший на столе кувшин. Сосуд упал, разлетевшись на мелкие осколки, и старый гнилой пол окрасился в алый цвет крови. Девочка истошно завопила и сжалась в клубочек, закрывая собой драгоценную фигурку.

«Хочу к маме и к папе», - вертелось у неё в голове, пока страшный человек, изрыгая гнусные ругательства, выворачивал игрушку из её цепких рук. – «Матушка, где ты?»

- Маленькая гадюка! – выбранился её мучитель, схватив наконец куклу и подняв её высоко над головой. Гела всхлипывала и силилась дотянуться до игрушки, но человек со струпьями был слишком высок.

Гела широко распахнула глаза и глубоко вздохнула. Она лежала на своей постели, вглядываясь в придерживаемый балками побелённый потолок. Сквозь слюдяное оконце пробивался тусклый свет луны, пахло влагой и терпкими травами. Стояла безмолвная зимняя ночь.

* Система правосудия в Риниссе находится в плачевном состоянии и нуждается в ряде реформ. Здесь нет чёткого отделения дознания от суда. Дознание подконтрольно главам судейских округов, потому Яромир Барта, являясь судьёй и главой округа, по поручению герцогини занимается следствием.

В связи с обнаружением небольших (?) проблем с логикой, была удалена одна из глав и откорректированы другие. На данный момент линия Гелы заканчивается обнаружением дорожки из следов у дома с последующим разговором с Жигимонтом. После был только небольшой кусок 12 главы, где Гела видела сон. Приношу извинения за столь радикальные корректировки, но для меня такие моменты критичны.

При воспоминании о давешнем сне в грудь ударила сильная волна жара, и Гела на мгновение испугалась возвращения лихорадки, с которой пролежала все дни, отделявшие её от той ночи, когда услыхала она тихий скрип половиц и увидала едва различимую вереницу следов, тянувшихся к кромке векового леса.
– И это мне не приснилось, что бы ни твердили дядя с тётей, – упрямо сказала она самой себе и, собравшись с силами, поднялась с жесткой крышки сундука.
Робкие лучи утреннего солнца проглядывали сквозь маленькое слюдяное оконце, освещая низкую кровать со сбившимися простынями. Гела хворала больше седмицы.
«Растяпа Гела!» – с укором подумала она. – «Нянюшка была права – надо же было сотворить такую глупость».
Она осела на пол, уронив голову на колени. Собака наматывала круги по комнатушке, виляла хвостом и нетерпеливо лаяла. Гела притянула её к себе, похлопала по загривку, затем со вздохом поднялась и умылась ледяной водой из глиняного кувшина. Нашла на столе гребень, расчесала спутанные светлые волосы; не дожидаясь служанку, заплела их в косу и облеклась в простое шерстяное платье.
Покидая комнату, она бросила короткий взгляд в мутное треснувшее посередке зеркало и тут же разочарованно отвернулась.



И вправду, что ожидала она там увидеть? Обворожительную Мелину Угер или даму из медальона? Кроме покойного мужа, никто не называл Гелу красавицей, да и не было за что. Слишком высокая, худая, с маленькой, едва заметной грудью, тощим лицом и глубоко посаженными серыми глазами, она терялась не только на фоне Мелины, но и Драгомиры, и даже некоторых служанок.
«Только Карлис мог видеть во мне какую-то прелесть», – горько усмехнулась она. – «Но он был особенным, и он меня любил».
До побелевших костяшек держась за перила, Гела ступила на узкую скрипучую лестницу. И тут – откуда ни возьмись – со стороны сеней послышался гневный окрик. Слов было не разобрать, но с перепугу Гела ахнула да поскользнулась на стертой ступеньке, не покатившись кубарем вниз лишь потому, что ухватилась за балясину.
Молодая женщина с усилием встала, потирая ушибленную коленку. Острая пульсирующая боль волной прокатилась по ноге, и Гела стиснула зубы, чтобы не застонать. Прихрамывая и тяжело дыша, доковыляла она до дверей горницы да так и замерла на пороге.
– Девочку вы не тронете, господин как-вас-там, – голос Драгомиры звенел от гнева. – Она хворает, и ей не до ваших глупостей.
Молодая вдова вздрогнула, осознав, что речь шла о её персоне.
– Господин Юрхович, – зазвучал незнакомый голос, – ваша супруга – женщина, она руководствовалась привязанностью, но вы-то должны понимать, что действия её были недопустимы. Я обязан…
– Сказано же – прочь, – перебил говорившего Жигимонт и сплюнул в сторону: – Мужицкая морда.
Гела вошла в горницу ровно в тот момент, когда могло случиться непоправимое.



Жигимонт стоял у открытых дверей, напротив тучного седого человека. Пальцы господина Юрховича были сжаты в кулаки, вены на руках вздулись. Чуть позади него госпожа Драгомира, выпрямившись, как столб, прижимала к себе Патрика. Она бездумно трепала мальчика по волосам, глаза её буравили незваных пришельцев.
– Что… что случилось? – тихо проронила Гела, положив ладонь на тёплую макушку Явора.



– Матушка! – Патрик высвободился из рук Драгомиры и, за мгновение оказавшись подле матери, сжал её в своих объятиях. Гела смущённо улыбнулась и чмокнула сына в лоб.
– Божеств ради, милая, зачем ты встала? – тётка покойного Карлиса охнула да всплеснула руками. – Разве лекарь тебе дозволял?
Не успела Гела вымолвить и слова в своё оправдание, как грузный мужчина, буркнув что-то себе под нос, преступил порог и прошипел:
– Вижу, ваша невестка пребывает в добром здравии, госпожа Юрхович, – его кустистые брови сошлись над переносицей, иззябшие губы дрогнули под жесткой щеточкой усов. – А это значит, что три дня кряду выставляя моего посыльного, вы сознательно препятствовали государеву правосудию. Знаете ли вы, что за это бывает?
Жигимонт вплотную подступил к седовласому незнакомцу и двумя руками схватил того за шиворот. На покрасневшем лице господина Юрховича заходили желваки, выпирающий кадык на мощной шее будто окаменел. Гела прижала ладонь ко рту, не в силах проронить ни звука.
– Слушай ты, мужик, – прорычал Жигимонт. – Моя жена родилась и выросла в этих местах, её предки жили здесь столетиями. Я хоть и не могу похвастаться видной породой, но отцу моему за ратные подвиги даровал герб ещё великий герцог Матей. И ты возомнил, что можешь заявиться сюда да грозить нам, как последним холопам, вшивый ты пёс?
– Дядя, дядя! – вдруг зазвенел хрупкий голос, и Гела не сразу осознала, что принадлежал он ей. – Я… я поговорю с ним, и всё будет славно.
Юрхович нехотя отпустил незваного гостя и, нахмурившись, повернулся к невестке:
– Дочка, этот невежа уже третий день отправляет нам посыльного с приказом тебе явиться к нему в крепость, словно ты какая-то чернавка, – возмущённо произнёс он. – А нынче совсем уж его бес попутал – нагрянул сюда да сразу навешал на нас собак.



Гела неуклюже переминалась с ноги на ноги, опустив очи долу и до крови расковыряв заусенец на пальце. Явор улёгся перед ней, словно намереваясь загородить хозяйку от всех напастей.
– И всё же будет лучше, если я поговорю с господином… Как ваше имя, сударь? – тихо спросила Гела.
– Яромир Барта, глава судейского округа, – старый законник словно выплюнул эти слова. – И раз уж вы нашли в себе силы, чтобы встать с кровати, я буду настаивать, чтобы вы посетили меня в крепости.
– Не бывать этому! – выпалила Драгомира. – Бедняжка белее снега во дворе, и на ногах еле держится. Либо вы беседуете с ней здесь, либо нигде.
Барта открыл было рот, чтобы возразить, но пересёкся взглядом с Жигимонтом и ссутулил саженные плечи.
– Добро, – махнул рукой он. – Но беседовать с госпожой Закржевской я буду наедине.
Супруги Юрхович опасливо переглянулись, и Гела поспешила заверить их в своей готовности на эту маленькую уступку.
– Дочка, ежели он будет с тобой неучтив, то мы поблизости, – затворяя за собой тяжёлые двери, напомнил Жигимонт.
Когда Юрховичи и Патрик покинули горницу, Гела опустилась в кресло у камина и слабым жестом предложила Барте сесть напротив. Руки у неё дрожали, голова кружилась, а на плечи, казалось, свалилась вся тяжесть мира. Некстати пришёл ей на ум грохот из сна – Гела терялась в догадках, что бы это могло быть.



– Итак, госпожа Закржевская, тело неизвестной женщины нашли вы? – сухо спросил пожилой судья.
Гела молча кивнула. Подручный Барты, не проронивший ни звука за всё время перепалки, стоял у кресла начальника и ковырял в носу.
– Значит, вы, молодая дама, как уверяла меня ваша родня, блуждали в одиночестве по малолюдному месту, и всё это, считай, на рассвете? Так? – с холодком продолжил Барта.
– Я была не одна, с Явором, – услышав своё имя, пёс подбежал к хозяйке и принялся ластиться. Гела нервно улыбнулась.



– Все равно что одна, – отрезал старик. – Поразительное легкомыслие для женщины ваших лет и вашего положения. Кстати, вы не в трауре? – в его голубых глазах сквозило презрение.
– Я вас не понимаю, – Гела замотала головой, чувствуя, как слабеют её ноги. – Я выросла в этих местах, здесь всегда было тихо и безопасно. И почему я должна ходить в трауре? – прерывающимся голосом спросила она.
– Хотя бы по вашему отцу, раз уж вы не чтите память мужа, – Яромир сверлил Гелу суровым взглядом.



– Мой отец… умер? Мне не говорили, я знаю лишь, что он пропал, – не в силах совладать с охватившим её смятением, Гела принялась грызть отросшие ногти.
«Я – не почтительная дочь и стыжусь этого», – повторяла она сама себе. – «Но как он смеет упрекать меня в том, что я не оплакивала Карлиса? Да я сама бы умерла, лишь бы он жил!»
– Его тела не нашли, – подтвердил Барта, – но когда человек его положения отсутствует уже две седмицы, то сомнений в его кончине остаётся мало. Готов поспорить, что вы, госпожа Закржевская, – он наклонился ближе, и взор его пылал ледяным огнём, – знаете, что случилось с вашим отцом, да и про убиенную ведаете больше, чем пытаетесь мне втолковать.
Гела вжалась в спинку кресла, чувствуя, как глаза её наполняются влагой. В носу предательски защипало, знакомые очертания горницы покрылись мутной пеленой, соленая капелька скатилась по щеке и упала в полуоткрытый рот.
– Это неправда, – прерывистым голосом прошептала Гела и отвернулась к камину, надеясь скрыть свои слёзы.
– Нытье вам не поможет, сударыня, – безжалостно изрёк Яромир. – Глаза уже мертвой женщине вырезал ваш «уважаемый» родитель, он же за компанию с переправщиком Йинрихом Сковцом украл у покойницы золото и драгоценности. Когда вы – по словам того же переправщика – подошли к телу, эти двое спрятались в кустах. А вашему опрометчивому для женщины визиту к Сковцу и поездке в монастырь сложно придумать правдоподобное извинение.
Родные бревенчатые стены давили на Гелу своей мощью, сама она обмякла и чувствовала себя маленькой, покинутой, ничтожной.
«Совсем как там», – невольно пронеслось в её сознании, и пред мысленным взором вновь всплыл страшный человек с изуродованным лицом, кукла, которую он отнимал, и кувшин, полный крови. Зачем ему нужна была кровь?
– Что же вы молчите, сударыня? – лихорадочный ход её мыслей прервал жесткий голос законника. – Та женщина была Пропавшей Принцессой Катинкой – той самой, дочерью принца-мятежника. Это очень серьёзное дело, госпожа Закржевская, и шутки с вами шутить я не намерен.
– Я не знаю ничего про моего отца, – у Гелы потекло из носа. – Я ходила на переправу, чтобы узнать её имя. И в монастырь за тем же ездила, – икая, бормотала она. – Я не ведала, что она принцесса, клянусь самими Божествами. Мне просто было её жаль.
Яромир громко фыркнул и поднялся с кресла, встав прямо перед Гелой. Его тучная фигура грозной горой нависала над ней, и ей снова пришёл на ум человек со струпьями. Она хотела исчезнуть, испариться, как жители злосчастного Хадца, обернуться мышонком и скользнуть в узкую норку. Но она была всего лишь Гелой, жалкой, испуганной и заплаканной, не способной найти в себе силы даже на то, чтобы взглянуть Барте в глаза.



– Кто такой Янек? – продолжал спрашивать старик. – Зачем он искал вашего отца?
Гела замотала головой, отчаянно икая и всхлипывая. Явор глухо зарычал, но ни Гела, ни Яромир не обратили на него внимания.
– Какой Янек? Это популярное имя…
– Который ходил по городу на прошлой седмице и всё вынюхивал про принцессу да про вашего родителя, – Барта положил ладони на подлокотники Гелиного кресла и теперь дышал ей в лицо. – Ах да, конечно, вам же «нездоровилось»!
И тут Явор, до сих пор лишь скалившийся на обидчика хозяйки, стрелой метнулся к тому и впился зубами в лодыжку. Подручный, погруженный в свои мысли, вдруг очнулся и крикнул: «осторожно!», но было уже поздно. Яромир взревел от боли, безуспешно пытаясь высвободить ногу. Двери распахнулись, и в комнате очутились Юрховичи. Начались крики, возня, зазвучала ругань, а Гела плакала навзрыд в объятиях госпожи Драгомиры.





Мрачный кабинет дагтарского короля был под стать своему хозяину. Резная мебель из тёмного дерева, тяжелые бархатные портьеры, не пропускавшие ни единого лучика дневного света, серебряные канделябры и бесценные старинные фолианты на безукоризненно чистых полках – всё здесь дышало холодом, враждебностью и церемонностью.
Фридрих восседал на высоком кресле за дубовом писчим столом словно на троне. Его русые волосы были коротко стрижены, ежистая борода обрамляла неулыбчивый рот и несколько сглаживала впалые щеки, под сердитыми глазами цвета стали залегли глубокие тени.



За спиной короля висел парадный портрет молодой женщины – единственное яркое пятно в этом царстве сумрака. Изображенная на картине дама была прекрасна, со вкусом одета и уверенна в себе. Её вьющиеся золотистые волосы свободно спускались на плечи, тяжёлое платье из алого бархата, расшитое драгоценными каменьями, покрывала горностаевая мантия.
– Мой брат очень любил покойную королеву Летицию, – в голове Стефана зазвучал тихий голос матушки. – В память о ней он не снимает траурных одеяний.
В том, что сидевший перед ним неприветливый человек мог кого-то любить, Стефан глубоко сомневался, но облачение дагтарского государя, пошитое из самых дорогих тканей, и впрямь было чернее ночного неба.
Опершись рукой об угол стола, Фридрих тем временем поднялся с кресла и нарочито медленно приблизился к дочери и её жениху, стоявших перед ним в нервном ожидании. Король обошёл Стефана кругом, затем подступил почти вплотную и, взяв за подбородок, ощупал немигающим взглядом.
По телу герцога прокатилась мелкая дрожь, и он едва не опустил очи долу, подобно принцессе Эрине, но всё же смог сдержать свой порыв.
«Я – суверенный государь, пусть и небольшой державы, и вести себя должен подобающе», – напомнил он самому себе и подумал о Маржане, сопровождавшей принцессу и стоявшей теперь в уголке, рядом с пажом Стефана. Он не смел обернуться к ней, но почему-то был уверен, что и она тоже не опускала очи долу.
«Бедняжка Маржана, говорят, её мать очень больна», – тут же пронеслось в мыслях юноши.
– Приветствуем вас в Кравинкеле, племянник, – наконец проронил Фридрих, отпустив подбородок Стефана. Изо рта у его величества несло гнильцой, хоть тот и пытался замаскировать вонь ароматом душистой мяты.



– Благодарю вас, дядя, – сдержанно отозвался Стефан, и от его обращения король скривился, как от зубовной боли.
– Мы бы желали сочетать вас браком как можно скорее, – Фридрих ходил туда-сюда по комнате, за спиной его стояли старик Дорфмайер и какой-то обвешанный драгоценностями толстяк, – но королевская свадьба требует тщательных приготовлений. Посему мы решили сыграть вашу свадьбу в конце месяца Ирлин, дабы совместить одни бесполезные торжества с другими*.
– Очень мудрое решение, ваше величество, – елейным тоном заговорил толстяк. – А какая забота о казне!
– Саросси, вас не спрашивали, – не оглядываясь на льстеца, бросил Фридрих.



Саросси пристыженно опустил голову, а Стефан почувствовал, как по лицу его разливается восковая бледность. Прямо перед ним, на расстоянии пяти локтей, стоял вельможа, чей племянник истёк кровью прямо на глазах великого герцога. Почти явственно ощутил юноша сладковатый запах крови, и на мгновение ему сделалось дурно. Он глубоко вдохнул спертый воздух королевского кабинета. И почему здесь было так душно?
– Два месяца, – продолжал между тем Фридрих, – это долгий срок, слишком долгий для королевства. И оттого, племянник наш и дочь наша, мы ожидаем, что по прошествии положенного времени ваш союз принесёт желанные плоды. Наследника, единственное, что Она не сумела мне дать, – король кинул многозначительный взгляд на портрет покойной супруги.
«Наследника? Разве я не наследник?» – неприятно удивился Стефан, но вслух произнести сие не посмел.
Эрина отрешенно разглядывала подол своего роскошного платья. В присутствии отца она выглядела крошечной и жалкой, и Стефан никогда бы не поверил, что эта затравленная девочка способна быть чёрствой и жестокой, если бы не видел своими глазами.
«Маржану он не запугал», – пронеслось в мыслях у великого герцога. – «Она отважна и добра настолько же, насколько прекрасна».
– Вам понятны наши ожидания? Племянник? Дочь наша? ¬– гнетущую тишину кабинета вновь нарушил ледяной голос короля.
– Да, дядя, – склонил голову Стефан, не без мстительного удовольствия отметив, что прямоугольному лицу Фридриха вновь пробежала лёгкая тень.
– Да, отец, – так и не подняв глаза на отца, еле слышно прошептала Эрина.



Дагтарский государь медленно повернулся к ней. Лицо его напряглось, губы слились в тонкую ниточку.
– Мы не слышим вас, дочь наша, – почти прошипел он.
– Да, отец, я поняла вас и всё исполню, – срывающимся голосом повторила принцесса, бледные ладони её заблестели от пота.
Фридрих кивнул и махнул рукой, показывая, что дочь и племянник свободны. И тут из тени выступила Маржана. Она сделала два шага навстречу дяде и упала на колени, в мольбе протянув к нему руки.
– Ваше величество, нынче утром мне передали письмо от матери, она пишет, что хвора и угасает. Я умоляю вас дозволить мне навестить её и уповаю на ваше человеколюбие и милосердие, – она запнулась и утёрла непрошенную слезу.



В стоячем воздухе зазвенело незримое напряжение. Дорфмайер нахмурил брови, Саросси состроил брезгливую гримасу, Эрина опустила голову ещё ниже, а Стефан затаил дыхание – боль Маржаны отзывалась в его сердце как своя. И только Фридрих оставался безучастным. Окинув племянницу стеклянным взглядом, он спросил:
– И что замышляет ваш отец-предатель на сей раз? Хочет выдать вас замуж за латонийского принца и отвоевать престол? – король повернулся к Дорфмайеру. – Отец-исповедник, вы как никто другой знаете, что даже находясь в заточении, наш единокровный брат не устаёт интриговать против нас.
– Изменник подавал сообщникам знаки из окна темницы и пытался склонить на свою сторону тюремщика, – любезно напомнил аббат.
– Совершенно верно, ваше величество! Как вы мудры и проницательны, мой государь! – он почти умилительно сложил руки. – Старшая дочь мертва, и теперь ничто не мешает злодею строить воровские умыслы насчёт меньшой девчонки.
Маржана на мгновение опустила голову, затем вскинула её и взглянула дяде в глаза.
– Ваше величество, вы умны ¬¬– как верно подметил господин Саросси, – за этими словами Стефан уловил едва заметное усилие, – и вам известно, что мать моя никогда не злоумышляла против вас и ни в чем не виновна. Я просто надеюсь увидеть её, возможно, в последний раз и молю ваше величество дозволить мне это.
Тонкие губы Фридриха изогнулись в недоброй усмешке, Саросси шепнул что-то на ухо Дорфмайеру, и тот утвердительно кивнул.
– Она – жена вашего отца, – отрезал король, – и как жена обязана подчиниться любому его приказу.
Маржана прерывисто выдохнула, и тут Стефан, не конца отдавая отчёт своим действиям, выступил вперёд и, набрав в лёгкие как можно больше воздуха, выпалил будто в горячке:
– Ваше величество, дядя, я также прошу вас оказать эту милость. Отправьте с достопочтенной дамой вооруженный отряд, если вы не доверяете ей и её матери.
В кабинете вновь воцарилось гробовое молчание, все взоры – кроме взора Эрины, так и не решившейся поднять глаза – устремились на великого герцога. Маржана, прищурившись и чуть приоткрыв рот, смотрела на него, и Стефан ободряюще улыбнулся ей.
– Вы смеете давать указания королю Дагтары, племянник? – медленно, с расстановкой вопросил Фридрих. – Вы ничего не понимаете в делах государства, но лезете туда, где вашим мнением никто не интересовался? Да будет вам известно, мы не смогли попрощаться с нашей матерью, когда наш царственный отец отказал ей в помощи при родах, желая взять в жёны ту изменницу, что породила нашего преступного брата и вашу, племянник, мать, – зрачки короля расширились, лицо пошло красными пятнами. – Мы пережили это, и она, – он кивнул на Маржану, – тоже переживёт.



Какое-то время король стоял, дыша на Стефана гнилью и мятой. Длинные крючковатые пальцы Фридриха всё ещё были напряжены, когда он бросил:
– Все вон! А вас, племянник, мы ждём завтра на Совете. Будем делать из вас настоящего короля.

* Новолетие (= Новый Год) наступает в ночь с последнего дня зимы на первый день весны.
* Было добавлено краткое описание основных персонажей. Позже будет пополняться.

У Стефана увлажнились руки. Чтобы выглядеть достойно, пришлось призвать на подмогу все силы. И всё же он ничем не выдал себя, наблюдая, как все присутствующие сгибаются перед королём. Сам он лишь наклонил голову – несмотря ни на что, он был суверенным государем.
Опустившись на кресло во главе длинного стола, Фридрих махнул всем рукой, дозволяя садиться. Саросси и Дорфмайер расположились как можно ближе к королю, Стефану поставили табуретку чуть поодаль от дяди.
– Сегодня здесь присутствует наш племянник, который давеча показал себя настолько малодушным да бесхребетным, что позволил бы даме Маржане обхитрить его, будь на то его воля, – вкрадчиво начал Фридрих, и Стефана обдало жаром. Он открыл было рот, но король продолжал говорить, и минута ушла. – Мы намерены нынче преподать племяннику урок благоразумия и твёрдости, но прежде мы намерены говорить о другом деле.



Король сделал паузу, и все присутствующие затихли в ожидании его дальнейших слов. В наступившем безмолвии Стефан слышал, как ёрзает на стуле господин Саросси, как заурчало в животе у кого-то из пажей, и как колотится его собственное сердце.
– Полагаем, ни для кого в этом зале не секрет, что посланники, отправленные нами в Риниссу, бесславно погибли в форте под названием Хадц, – вновь заговорил Фридрих, и у Стефана пересохло во рту. – Наша сестра, вдовствующая герцогиня Камилла, уверяет нас, что в крепости был пожар, однако, до нас дошли и другие толки.
Затаив дыхание, Стефан глядел на дядю, не в силах отвести глаза. Худое лицо Фридриха, казалось, чуть позеленело, словно дагтарского короля мутило.
– О чём только не судачат в народе, ваше величество! – затараторил Саросси. – Говорят про призраков, про наказание свыше, про вспышку неизвестного недуга. А ведь на пустом месте люди болтать не будут, ваше величество.
Фридрих медленно кивнул.
– Мы слышали также, будто вы, племянник, упали в обморок при виде крови, – нечто похожее на ухмылку исказило его уста. – Откуда же кровь, если посланники сгорели в пожаре?
Стефану показалось, что пол качнулся под его ногами. Он беспомощно озирался по сторонам, кожей чувствуя, как в него впились все взгляды. Наконец он прокашлялся.
– Ваше величество, меня там не было, но матушка и господин канцлер доложили мне о пожаре, –он постарался придать своему голосу твёрдости. – И я уверяю вас в том, что это была чистая правда.
– Вас там не было, но вы уверяете, что вам не солгали? – Фридрих вопросительно поднял одну бровь.
– Но матушка и канцлер… – начал было Стефан.
– Мы не спрашиваем вашу мать и вашего министра, мы спрашиваем вас, – резко прервал его король. – Вот вам первый урок, племянник: монарх отвечает за всё происходящее на его землях, и если он полагает, что это не так – ему же хуже. К посланникам мы ещё вернёмся, – Фридрих наклонил голову, – но не ранее, чем побеседуем о другом, не менее вопиющем происшествии, – он на мгновение замолчал и обвёл глазами зал, явно наслаждаясь повисшим в воздухе напряжением. – Вы, должно быть, уже догадались, дражайший племянник?
Фридрих повернулся прямо к Стефану, дыхнув на того смесью мяты и гнили.
– Не могу догадываться, ваше величество, – молвил юноша.



В притворном изумлении король вскинул брови и развёл руками.
– Раз ваша память столь коротка, придётся нам её освежить, – Фридрих на мгновение побледнел и закрыл глаза, но быстро поборол свою слабость. – Мы спрашиваем вас о женщине, убитой на ваших землях неподалеку от дагтарской границы, о той, кого людская молва окрестила нашей племянницей, дамой Катинкой.
Взоры всех советников устремились на Стефана, и холодок пробежал по его спине. Герцог глубоко вздохнул, силясь унять мелкую дрожь, и, не сводя глаз с худого лица короля, с его впалых щек и теней под свинцовыми глазами, ответил так, как учил барон Вранек:
– Ваше величество, как вам прекрасно известно, любой неопознанный женский труп именуют Пропавшей Принцессой… – по тому, как расширились зрачки короля, Стефан понял, что сморозил глупость.
– Наша племянница – обе наши племянницы – не смеют именовать себя принцессами с тех пор, как отец их был лишён всех титулов, – сквозь зубы процедил Фридрих. – Думаем, дальше вы собирались поведать нам обыкновенную чушь о расследовании. Побережём наше время, ибо время монарха бесценно – это вам второй урок. Что же до всей этой комедии, то вы, племянник, либо дурак, либо изменник.
Кровь заколотила у Стефана в ушах, по спине пробежали мурашки. Краска отхлынула от его лица, и в глубине сознания мелькнула мысль, что теперь он, должно быть, походит на болезненно-бледного Фридриха. Стефан вскинул голову и произнёс, едва дыша и стараясь смотреть дяде в глаза:
– Ваше величество, я попросил бы вас впредь обойтись без оскорблений.
У Фридриха заходили желваки, его жесткое лицо приобрело пепельный оттенок. Советники застыли, не решаясь даже дышать, а Стефану показалось, что земля уходит у него из-под ног.



– Очевидно, ваша мать не удосужилась даже научить вас уважению к старшим, – наконец проскрипел король. – Так зарубите себе на носу хотя бы то, что пока вы не более чем вздорный мальчишка, не утруждающий себя ни малейшей попыткой выяснить, что происходит на его же землях, и всём позволяющий себе лезть не в своё дело, хамить и требовать почтения. Вы сильно разочаровали нас, племянник. Остаётся лишь уповать на то, что матушка и канцлер будут опекать вас и тогда, когда вы взойдёте на трон, – не сводя глаз со Стефана прошипел Фридрих, затем бросил в сторону: – Саросси, ваш черёд.
Звеня драгоценностями, толстяк поднялся с табурета. Окаменевший Стефан неотрывно наблюдал за тем, как тот разворачивает пергаментный свиток, прокашливается, водружает на нос круглые очки. Юного герцога бросало то в жар, то в холод. Хотелось одновременно укрыться с головой одеялом и вскочить, влепив дяде пощёчину.
– Ваше величество, возлюбленный наш государь, – медовым голосом заговорил Саросси, – моё бедное сердце разрывается на части от одной лишь мысли о том, что я вынужден сообщить вам, но долг мой – как вашего верноподданнейшего слуги и как Верховного Судьи в этом королевстве – повелевает мне доложить вам об очередном раскрытом заговоре против вашей власти и вашей короны, – Саросси скосил глаза на Фридриха, подпиравшего лоб рукой. – И сей изменник, сей злодей находится в этом комнате, рядом с вами. И это – он, – Саросси указал перстом на осанистого мужчину средних лет с козлиной бородкой и мелкими бегающими глазками. – Этот низкий негодяй, пользуясь доверием вашего величества плёл за вашей спиной гнусные интриги и крал из казны. Он лгал вам, внушая, что суплент неизлечимо болен и вот-вот отдаст Божествам душу, когда всем над известно, что в последние дни тот стал вставать с кровати и даже начал гулять в парке. Своей властью Верховного Судьи я обвиняю графа Ренхарта Крауза… – Саросси начал было зачитывать длинный список злодеяний, но тут Крауз вскочил со своего места и выхватил грамоту у Саросси.



– Ты гнусный лживый червь! – лицо графа пошло пятнами, костяшки на сжатых в кулаки руках побелели. Он швырнул мятую грамоту на пол и наступил на неё ногой. – Отребье из канавы! Удушил бы своими руками гниду, – рычал Крауз, и по щекам у него струились слёзы. – Ваше величество, – повернулся он к Фридриху, – неужто вы верите наветам этого проходимца? Ведь он давно положил глаз на мои земли на юге.
Стефан врос в свой табурет, не смея ни шелохнуться. Желудок завязался узлом от ужаса, лицо сделалось бледнее мела, руки тряслись.
– Стража, сюда! – кликнул Фридрих. Он кривился, как от зубовной боли, по длинным пальцам его пробегала мелкая дрожь.



– Ваше величество, я ни в чём не виноват перед вами! – взывал к Фридриху Крауз. – Это всё он… этот смерд, – граф резко повернулся к Саросси. – Ты ведь сам сговорился с ринисской герцогиней, подлая скотина? Ты сам изменник, гнусная тварь! – Крауз шагнул к своему обличителю и сомкнул руки на его горле. Саросси захрипел, очки скатились с его вздернутого носа, толстые губы посинели, лицо залилось мертвенной бледностью. И тут подоспевший стражник схватил Крауза за талию и резко оторвал от Верховного Судьи. Саросси откашлялся, схватившись за стол.
– А это вам третий урок, племянник, – молвил Фридрих, не отводя глаз от бившегося в руках стражи преступника.





Унылую улочку, тянувшуюся через весь городок к крепостным воротам, покрывал рыхлый сероватый снег. Изо рта у Гелы вырывались облачка белёсого пара, мороз пощипывал щёки, а раскрасневшийся нос немел от стужи. Явор, защищённый от холодов густой белой шубой, убежал далеко вперёд, и вялая тишина лишь изредка прерывалась пронзительным вороним граем.
– Проклятье, хоть бы Драгомира не узнала, а то не снести мне головы, дочка, – криво усмехнувшись, нарушил молчание Жигимонт. – Не должен я всё это поощрять, ей-же-ей.



– Всё будет славно дядя, – Гела дотронулась до его руки. – Просто поговорим с ним и уйдём.
– Но если жена узнает… – на лбу Жигимонта обозначились продольные морщины. – Ещё чего хорошего, денег не даст. И как тогда я, скажи на милость, верну клятый долг?
Гела прыснула в кулак. Поместье, пастбища и поля – всё принадлежало госпоже Драгомире, и Жигимонт, хоть на правах супруга и мог распоряжаться семейным состоянием, к добру её без спроса не притрагивался.
– Значит заложите свой перстень, дядя, – подмигнула Гела. – Неужто вы опять проигрались?
– Да пустое, – махнул рукой Жигимонт. – Сыграл партейку с проклятым зодчим.
– Это с тем, который давеча прибыл из Тевена?
– Ну да. Снизошли к прошению бурмистра, – господин Юрхович тряхнул головой. – Как бы не так! Затевают что-то, помяни моё слово! Не то в жизни бы не сподобились кого прислать, хоть бы тут камня на камне не осталось.



«Барту ведь тоже выписали из столицы, стоило только пойти слухам», – мрачно отметила про себя Гела. – «И он говорил – это мой отец выколол ей, уже мёртвой, глаза. Зачем?» – Гела насупилась, глядя себе под ноги. Перед глазами у неё возник образ отца – хмельного, плешивого, каявшегося в каких-то старых грехах. К горлу тут же подкатила лёгкая тошнота.
– Отчего они решили, что та женщина была принцессой? – вдруг спросила она у дяди. – Как вообще получилось, что принцесса пропала?
О сей зловещей загадке Гела имела самое смутное представление. Дагтарский принц – как же его звали? – поднял мятеж против старшего брата, был разбит и приговорён к пожизненному заточению. Его старшая дочь вскоре пропала без вести, и о том, что с ней сталось, не ведала ни одна живая душа.
«Ни одна живая душа…» - мысленно повторила Гела, словно смакуя эти слова. – «Но ведь это не так. Кто-то должен знать, не могло же малое дитя исчезнуть без подсобы взрослых! А если один человек знает что-то, то отчего и другой не может узнать?»
– Да мне-то откуда знать, дочка? – взмолился Жигимонт. – Говорили, что Фридрих после взятия Самура велел везти племянницу ко двору – ну, дабы она оставалась под надзором, – да то ли не сыскали, то ли не довезли. Я одно тебе скажу: мутное это дело – мутное и грязное. Слыхал я как-то, дескать, принцессу придушили втихаря по дядькиному приказу, уж больно боялся тот новых бунтов.
– Ах, вот бы потолковать с кем-нибудь, кто там был! – вполголоса произнесла Гела. – Кто был при капитуляции принца, понимаете?



«Ибо видят Божества, я хочу разобраться во всей этой истории», – добавила она про себя. Жигимонт только ухмыльнулся в усы.
Какое-то время они продолжали путь молча, пока не остановились у облезлых дверей городской таверны – двухэтажного деревянного здания с пышной птицей на заржавелой вывеске.
Юрхович пнул дверь, и та, жалобно заскрипев, отворилась, открывая взору вошедших безлюдную общую залу. В сей ранний час таверна ожидаемо пустовала – местный люд собирался здесь ближе к сумеркам, а единственный приезжий – зодчий из Тевена – разместился в крепости. И всё же, пусть в общем зале было тихо и зябко, Гела бы ни за что не отважилась явиться сюда без провожатого.
– Тут есть кто живой? Эй, папаша Климеш! – Жигимонт ступил за порог первым, не считая Явора, и зычный голос его эхом прокатился под деревянными сводами пустого зала.
– Верно, они отдыхают, – предположила Гела, сделав пару шагов внутрь. Сложно было вообразить, что по вечерам всё тут становилось вверх дном, взбаламучивалось, оглашалось громкими выкриками пьяниц – таких, как её отец или покойный Йино.



Она приблизилась к барной стойке, слушая собственное дыхание и скрип старых половиц. Ноздри улавливали запах прелой древесины, сырости и терпких трав.
И тут из-за маленькой, ниже человеческого роста дверцы раздался громкий, тяжёлый топот. В замке заскрежетал ключ, и старый трактирщик, пыхтя и сопя, вышел к нежданным посетителям.
Папаша Климеш был тучен и невелик ростом. На пологом лбу его блестела липкая испарина, набрякшие щёки порозовели, как у ребёнка. Он тяжело вобрал в себя воздух и кривенько улыбнулся, обнажив редкие гнилые зубы:
– Сударыня, вот уж право радость, не ждал увидеть вас под сим скромным кровом. И вам привет, сударь, всегда вам рады, – трактирщик кашлянул в кулак. – Желаете что-то испить? Отведать?



– Нет, видите ли, я хотела бы побеседовать с вами, – проговорила Гела, опустив голову и сплетая пальцы.
– Рад услужить, сударыня, – сонный взгляд трактирщика блуждал по зале и вдруг остановился на Яворе. Щербатая улыбка на отечном лице тут же увяла. – О, а вот и наш клыкастый герой. Слыхали-слыхали мы про господина судью. Но как бы пёс не наследил здесь…
– Коли наследит – приберёшься, папаша, – осадил его Жигимонт. Климеш шумно втянул в себя стылый воздух.
На мгновение в зале повисла гнетущая тишина, которую не решался прервать никто из присутствующих. Потупив взгляд, Гела прислушивалась к биению собственного сердца и тяжёлому дыханию Явора, усевшегося рядом с хозяйкой и лениво помахивавшего хвостом.
– Я хотела спросить вас о своём отце, господин Климеш, – наконец решилась она. – Ведь он часто посещал ваше заведение, не так ли?
Трактирщик размял шею и сложил руки на обширной груди.
– Посещал-посещал, это верно, – Климеш подавил зевок. – Приходил он сюда, считай, каждый вечер да изрядно напивался с приятелями. А коли не уследишь, так и уходил, не уплатив ни гроша!
Гела почувствовала, что краснеет до корней волос.



– С приятелями? Стало быть, он пил не только в компании переправщика? – ломая руки, промямлила она.
– Вестимо, что нет, – вздохнул трактирщик. – Кроме Йино, частенько выпивал с батюшкой вашим мясник да цирюльник. Порой присоединялся и капеллан из крепости. А как-то раз, ежели вы, сударыня, спрашивать изволите, с кем он пил, сидел здесь он с господином Реном, управляющим Угеров.
– С Динишем Реном? – удивился Жигимонт. – Он же к вам почти не ходит!
– Вы совершенно правы, сударь, – Климеш наклонил голову. – Приходить изволит редко да и в рот не берёт ничего крепче сидра. Оттого-то ваш покорный слуга его и запомнил. Сидели они в дальнем уголке – прямо за тем столиком. Что говорили – не слыхал, но показалось мне, будто господин Рен на коменданта злиться изволит. И того необычайнее, что сталось это за день до пропажи коменданта.



Гела открыла рот и повернулась к Жигимонту. Тот стоял, скрестив руки, его широкие брови сошлись на переносице.
– А что говаривал комендант, когда хмелел? – осведомился господин Юрхович. – Бывало, что ляпнет нечто дивное?
– Да вроде как всё винился в чём-то, сударь, – трактирщик почесал облезлую бровь. – Кичился пару раз, мол, оказал покойному герцогу Вильему, какую-то услугу, но это уж коли совсем под столом валяться изволил. А так не творил он ничего чудного – забулдыга, вот и всё, – Климеш, словно извиняясь, развёл руками.
– Благодарствую, господин Климеш, вы очень мне помогли, – Гела слабо улыбнулась, не отрывая глаз от пола. – Хотела я ещё спросить про некого Янека. Слыхала, что он остановился у вас да всё интересовался моим отцом и… – она на мгновение запнулась, – и той женщиной.



– Да этого молодчика я и сам встречал, дочка, – Жигимонт громко хмыкнул. – Он мне плешь проел своей болтовней о покойнице, и чуял я – в дружки мне набивался, надеялся, что я его в имение приглашу. Ха! Вынюхивал что-то, зуб даю. Но я, дочка, ни беса ему не сказал, я же не дурак какой.
– Он справлялся и о моём отце, ведь так? – в голове Гелы отчётливо прозвучал вопрос Яромира Барты – «зачем он искал вашего отца». – Он не говорил, что ему нужно?
– Справлялся… – Климеш прищурил глаза и после небольшой паузы продолжил: – Знаете, милостивая сударыня, он ведь со мной-то с первым перетолковал. И сперва всё о Принцессе да о Принцессе, а потом как огорошит меня: мол, не слыхали вы о Дамире-то Дутке.
Гела и Жигимонт вновь перекинулись вопрошающими взглядами. Кем бы ни был этот Янек, он ведал, что ищет, и, очевидно, имел чёткое представление о связи коменданта Костомлот с безглазой покойницей в зарослях жухлой травы.
На обратном пути шагалось им легче, ибо теперь они спускались, а не взбирались на холм. Явор никак не желал семенить подле хозяйки и, не взирая на все оклики, убежал вперёд так далеко, что та совсем потеряла его из виду и лишь краем уха улавливала его отдалённый лай. В голове у Гелы роились верткие, мимолётные мысли, но ни за одну из них не могла она ухватиться, ни одну, как ни силилась, не могла она довести до ясности.
Погруженная в водоворот догадок, Гела шла, не замечая ничего вокруг, и вдруг резко вздрогнула, стоило Жигимонту схватить её за руку.
– Гляди, дочка, – кивком головы указал он на угол двух серых улочек, где, надвинув на глаза меховые шапки, шушукались двое мужчин.



В одном из них Гела безошибочно узнала управляющего Угеров – Диниша Рена. Невысокая пухлая фигура и чёрная, как безлунная ночь, борода не давали ни малейшего повода усомниться в личности этого человека. Явор уселся у его ног, тяжело дыша и свесив язык, но Диниш не удостоил собаку ни едином взглядом.
– Второй – это тевенский зодчий, – шепнул Жигимонт, чем только подтвердил догадку Гелы.

«А, хоть бы он уже сдох!» – стиснув зубы, подумала Маржи, и тут же горькие слёзы прихлынули к её глазам.



С королём и впрямь творилось что-то неладное; при дворе шептались, будто жизнь его угасала, но эти толки лишь напоминали Маржане о матушке, лежавшей теперь на смертном одре. О, что бы Маржи не отдала за возможность сказать умирающей последнее «прости». Она даже унизилась перед Фридрихом – упала перед ним на колени на глазах у мерзкого Дорфмайера, гнусного Саросси и ринисского выскочки. Даже это не умерило дядино недоверие, и Маржи истово молила Божеств прибрать его злобную душонку в Адские пучины.

Толку от её проклятий, правда, было мало. Если Фридрих и впрямь умирал, то делал он это удручающе медленно, а Маржи жаждала увидеть его почившим прямо сейчас.

«Интересно, будь у меня возможность ускорить его встречу с Создателями, осмелилась бы я?» – от одной этой мысли Маржи бросило в жар.

Она стала, сквозь дрожащее пламя свечи уставившись на гобелен на стене. Узоры, фигуры, лица – всё плыло перед полными слёз глазами. Душу ядовитыми клыками глодала одиночество – Маржи не могла пойти даже к Эрине.

В день ареста Краузов Фридрих заявился в покои дочери и имел с той долгую беседу наедине. Выйдя, объявил, что никто, кроме Дорфмайера и пары доверенных фрейлин, не смеет посещать принцессу до дня свадьбы. Схваченный недавно вельможа намеревался, мол, похитить Эрину и выдать её за латонийского государя.

– Какая же околесица! – выпалила Маржи и ударила ладонью по столу. Она вспомнила, как жеманница-камеристка, украдкой шепнула: «После того, как его величество ушли, у её высочества, бедняжечки, всё личико распухло от слёз».

«Как бы король не выведал о письме герцогу Леверну», – промелькнуло у неё в голове, и тут же думы её вновь возвратились к хворой матери. Маржи бросилась на кровать и упала лицом в подушку, затрясшись в яростных рыданиях.

В памяти проплывали смутные картины прошедших дней. Вот матушка, всегда смиренная и молчаливая, сидит с шитьем у высокого витражного окна, а маленькая Маржи, затаив дыхание и безотчётно теребя растрёпанную косу, с открытым ртом следит за каждым движением иглы.

«Матушка была такой искусной рукодельницей, куда мне до неё…» – подумала Маржи и со всех сил сжала подушку. – «Она ведь ещё жива, а уже говорю – была!»

Она продолжала плакать, перебирая в голове воспоминания из раннего детства. Тогда, рядом с матушкой, она чувствовала себя действительно счастливой, хоть в старом холодном замке они и жили жалкими изгнанницами.

И вот теперь у неё забрали даже Шкрета – единственного её друга при дворе, не считая, конечно, Эрины.

«А если его будут пытать?» – Маржи приподнялась, и на лбу её обозначилась поперечная складка. – «Фридрих может. Он всё может».



Она принялась ломать пальцы, лихорадочно кусая себя за губы. Шкрет скорее умрёт, чем выдаст её… А если выдаст? Что, если он не выдержит пытки, и расскажет обо всём?

«Бедный-бедный мой друг. Это я во всём виновата!» – она схватилась за голову и тут же отдёрнула руки, как от раскалённых углей. Губы её задёргались, глаза засверкали от ярости. – «Да, я виновата, но не больше, чем дядя», – со злобой закончила она.



Маржи вскочила как ужаленная и вновь заметалась по комнате.

Итак, палачи Фридриха знали свое дело и могли выбить правду из Шкрета. Служанка, конечно, поведала бы всё о ночных визитах Янека Крауза, стоило делу запахнуть жаренным. А дела были очень плохи, ибо хоть Янек и сбежал, отец его и старший брат уже томились в застенках, как и старший служащий Маржаниных покоев. Даже Эрина сидела под замком, и тучи, нависшие над головой королевской племянницы, в любое мгновение могли разразиться свирепой грозой.

«Ну, и пусть, не казнит же он меня в самом деле!» – она расправила плечи. – «Все равно Фридрих скоро сдохнет, и королём станет этот мальчишка… А мальчишка в меня влюблён!» – сказала она самой себе и так и обмерла на месте.



Как она могла быть настолько слепой? Теперь, вспоминая свои встречи с герцогом Ринисским, его смущенное, то бледнеющее, то залитое краской лицо, его попытки вступиться за неё (и перед кем – перед самим Фридрихом!), даже его явное разочарование в Эрине, превосходящей кузину в красоте, Маржи понимала, что, примечая все эти знаки, она так и не решилась облечь свои подозрения в явные слова.

«А это значит, что…» – в голове её загорелась безумная идея. – «Будь что будет, пусть за мной приходят, но сначала этот мальчишка кое-что для меня сделает!»

Маржи кинулась к писчему столику и обмакнула перо в чернила.

– Как же её звали… Гелле… Нела… а, к бесам! – бормотала она, в судорожном возбуждении выводя букву за буквой, строку за строкой.

Закончив письмо, она присыпала бумагу песком, запечатала, и одна, без сопровождения, бросилась вон из покоев. Преодолев небольшой коридор, Маржи двинулась в сторону покоев ринисского герцога. До комнат она не дошла, ибо наткнулась на мальчишку в крытой галерее – тот стоял у окна и смеялся с начальником своей стражи.

– Ваше высочество, я вас везде искала! – Маржи присела в реверансе, буравя Стефана взглядом. Глаза у неё были красными от слёз, голову сдавливало как чугунным обручем.



– Искали? – юноша недоумённо посмотрел на неё. – Творец и Хранитель, вы плакали? Что случилось?

Маржи скосилась на начальника личной стражи, и тот, отдав церемонный поклон, отошёл на почтительное расстояние.

– Нет-нет, мои беды не стоят вашего внимания, – она потупила глаза и глубоко вздохнула, невольно икнув после пролитых слёз. – Простите, ваше высочество.

– Что вы, это я должен просить у вас прощения, – Стефан сделал шаг вперёд и остановился, словно не решаясь подступить к ней ближе. – Какой я болван, ведь ваша бедная матушка… хворает, – он явно не осмеливался произнести ужасающее слово «умирает».

– Она очень плоха, – прошептала Маржи, чувствуя, как к глазам вновь подступают слёзы.

– Мне жаль, – риниссец опустил голову.

– Спасибо, что заступились за меня тогда, перед Чёрным… перед его величеством. Это было очень смело с вашей стороны. И кажется, я ещё не благодарила вас, – она улыбнулась сквозь слёзы.



– Это был пустяк, – смутился Стефан. – Мне жаль, что я ничем не смог вам помочь.

– Возможно, ещё сможете, – Маржи схватила юного герцога за руку. Тот вспыхнул и судорожно сжал её ладонь. – Послушайте, ваше высочество, я была к вам непростительно несправедлива! Жизнь в Кравинкеле научила меня излишним недоверию и подозрительности, и я прошу у вас прощения за своё прошлое поведение.

– Дорогая кузина! – продолжая сжимать её руку, воскликнул Стефан. – Вам не за что просить у меня прощения, вы ни в чём не виноваты передо мной!

– Могу ли я рассчитывать на вашу дружбу? – Маржи посмотрела на него из-под опущенных ресниц, совсем как когда-то смотрела на Янека Крауза и других пригожих кавалеров.



«Где сейчас Янек?» – с тревогой подумала она. – «Пусть Божества помогут ему добраться до границы, иначе меня не спасёт даже глупая влюблённость этого мальчишки».

– Маржана! – серые глаза Стефана сияли. – Клянусь, вам не найти друга преданнее!

– О, я знала, что могу положиться на вас, – Маржи улыбнулась. – Раз мы теперь друзья, я хочу попросить вас об одной маленькой услуге… Стефан, – помедлив, она обратилась к нему по имени.



– Об услуге? – переспросил он. – Всё, что в моих силах.

– Для вас, мой любезный Стефан, это должен быть сущий пустяк, но для меня, увы, это невыполнимо, – Маржи сникла. – Видите ли, мою корреспонденцию отслеживают, а мне нужно послать одно письмо. О, дорогой Стефан, дело касается моей несчастной сестры, и для меня сие – вопрос жизни и смерти! – на глазах у девушки вновь выступили слёзы, и срывающимся голосом поведала она историю с запиской о Дамире Дутке и про завершившуюся трагедией поездку Теобальда Гренца в Костомлоты. Герцог слушал, и с каждым словом поперечные морщины отчётливее проступали на его лбу.

– Милая Маржана, но ведь и я не могу ручаться за то, что мою почту не просматривают, – после недолгого молчания заговорил он. – Что до коменданта Дутки, я имел честь видеть его, когда останавливался в Костомлотах. Поверьте, от него разило хмелем за анир, и в пропаже его, боюсь, ничего таинственного нет – пьяный бедняга уснул на морозе.

– Нет, есть! Ведь не зря мне подложили ту записку! – запротестовала Маржи. – Отдайте письмо одному из своих людей, что выходит в город, и накажите, чтобы отправил с почтовой каретой!

Лицо Стефана побелело, брови насупились. Какое-то время стоял он молча, затем медленно, запинаясь, заговорил:



– Тот, кто подложил вам записку, верно, хотел навлечь на вас беду. И с вашей стороны было бы благоразумнее забыть о ней. При этом дворе, дорогая Маржана, любой мелочи хватит, чтобы погубить человека, и вы знаете это лучше меня.

Кровь застучала у неё в ушах, глаза налились кровью, дыхание участилось. Так надеялась Маржи на Стефана, так жаждала использовать эту последнюю возможность узнать о сестре, что теперь, когда шанс ускользал у неё из рук, ей показалось, будто падает она в зияющую бездну.

– Так вы боитесь Чёрного Фридриха, дорогой кузен? – сквозь зубы прошипела Маржи. – Я-то считала вас мужчиной!

– Маржана, Маржана! Я переживаю только за вас! – Стефан опешил от разительной перемены в её тоне. – То, что вы делаете, – безумие! Как вы собираетесь получить ответ на ваше письмо?

Об этом Маржи не подумала. Конечно, той женщине нельзя будет ответить ей напрямую, в этом случае письмо перехватят люди Фридриха, и…

Продолжить свою мысль Маржи не успела, ибо в это мгновение двери распахнулись, и в коридоре объявился аббат Дорфмайер, сопровождаемый двумя стражниками. Брови его были сдвинуты у переносицы, блестящие ненавистью глаза устремились на Маржи. За спинами стражников пряталась Маржанина лживая горничная. При виде её лёгкой фигурки и скромно сложенных рук последние сомнения покинули племянницу короля.



Сердце бешено застучало, словно готовое вырваться из грудной клетки, и Маржи, вынув из корсажа сложенный в трубочку лист бумаги, сунула его в руки обомлевшему Стефану.

– Простите меня, мой друг, – шепнула она ему. – Возможно, вы видите меня в последний раз и, всё же, сделайте это для меня. И помните: всё, что сейчас скажет Дорфмайер – ложь и гнусный поклёп.

Побелевший как полотно Стефан быстро спрятал письмо, а Маржи повернулась к суровому аббату, смело отвечая на его грозный взор.

– Ну что, дама Маржана, вашему блуду и бесстыдству пришёл конец, – голос старика походил на карканье ворона, кружившего над висельником.





– Вы правильно сделали, что пришли ко мне, капитан Антчик, – Саросси вертел в руках сложенное в трубочку письмо, словно надеясь прочесть его на просвет.

– У нас с вами общие цели, господин Верховный Судья, – начальник герцогской стражи почтительно поклонился. – Нельзя допустить, чтобы юношеская глупость встала на нашем пути.

«На нашем пути!» – Саросси скривился от такой наглости. Интересно, что посулили этому молодчику в обмен на его лояльность? А, впрочем, какая разница!

Саросси махнул рукой, позволяя Конраду покинуть кабинет, и одним движением сломал сургучную печать.

«Госпоже Неле, дочери Дамира Дутки, от дамы Маржаны, племянницы его величества короля дагтарского…», – прочитал он, и мелкая дрожь пробежала по его толстым пальцам. Саросси показалось, что его окунули в чан с ледяной водой. Как, откуда эта маленькая потаскушка узнала про Гелу Дутку (уж Саросси-то помнил это имя и никогда не допустил бы в нём ошибку!)?



Он читал, то и дело сглатывая слюни, и в памяти его вновь всплывала комнатка в старом трактире, холодное лицо герцога Вильема, запыхавшийся молодой монах и рёв толпы, жаждавшей приговора принцу-мятежника.

Наконец он скомкал письмо и поднёс его к свече. В конце концов, Маржана знала не так уж много – сказать по правде, она не знала ничего.

«И, слава Божествам, уже не узнает», – сказал сам себе Саросси. Дорфмайер взял Маржану под стражу, и, если всё пойдёт по плану, свои дни маленькая распутница окончит в монашеской келье.

«Там ей и место», – заключил Верховный Судья. – «А Геле Дутке – в могиле, но на то, увы, не моя воля», – и он вздохнул, наблюдая, как пламя свечи пожирает злосчастное послание.